* * *
О выводи меня, Нездешнее,
в чарующую флейту дуя,
из повседневного, кромешного
в мир праздника и поцелуя.
Как радугою в небо вхожее,
как звёзд ночное поголовье,
на наши речи непохожее
и не нуждавшееся в слове...
И музыка листа упавшего,
и эти дивные длинноты
аккорда, душу всю отдавшего
за эту маленькую ноту...
Ты не приснился, ты всё тут ещё,
они по-прежнему со мною, –
воспоминания о будущем,
переодетые в лесное...
От туч, нахмуренных опасливо,
от снов злопамятных – подальше,
и непрерывно будешь счастлива,
одета в музыку без фальши,
от постоянного сопутствия
обдутых жизней, снятых с полок,
от постоянного присутствия
мечты, застрявшей как осколок.
Изъять – останется зияние,
норой безрадостной, безвестной.
Пусть лучше танец и сияние,
душекружение над бездной!
* * *
Раньше жизнь мы пили из горла,
а теперь смакуем по глоточку.
Но пока ещё не умерла,
и над i не время ставить точку.
Кружатся над нами миражи,
маски на весёлом карнавале...
Где же то, что обещала жизнь,
что от нас так долго укрывали?
Праздник, обернувшийся бедой,
на дары наложенное вето...
Помнишь, как нам в детстве жёг ладонь
фантик, притворившийся конфетой?
Отыщи орех под скорлупой
и не бойся, что он там надкушен.
Приходи, безбашенный, слепой,
по мою облупленную душу.
Пусть не достучаться к небесам
и ларец с сокровищем потерян,
но откроет, что не мог Сезам,
ключик золотой от нашей двери.
* * *
О, где тот младенческий пир,
свет, бивший из скважин,
когда был загадочен мир –
а не был загажен.
Когда и не брезжило дно
у чаши сосуда,
и всё нам казалось чудно,
и всё было – чудо.
* * *
Надежду умножаю на неделю,
а годы на семь пятниц поделю.
Зачем мне то, что есть на самом деле,
в котором всё равняется нулю?
Сложу ночей горячечную темень,
добавлю слабый свет издалека
и это возведу в такую степень,
что мой ответ взлетит под облака!
И там сойдётся вопреки законам,
сольётся – да простит меня Евклид –
с ответом окончательным, искомым,
с тем, что ночами снится и болит.
И, подсчитав все битвы и раненья,
всё, что в слезах омыто и крови,
я сочиню такое уравненье,
в котором всё равняется любви!
***
Ни с орбиты ещё, ни с ума я
не сошла, и чумные пиры
принимаю Твои, принимаю
и удары Твои, и дары.
Распахнулись небесные вежды.
Ищет радуга встречной руки.
И надежды в зелёных одеждах
оживают всему вопреки.
* * *
Душе так трудно выживать зимою
средь неживой больничной белизны,
под раннею сгущающейся тьмою,
за сотни вёрст от песен и весны.
О Боже, на кого ты нас покинул?!
Земля – холодный диккенсовский дом.
Небес сугробы – мягкая могила,
в которой жёстко будет спать потом.
Но кто-то, верно, есть за облаками,
кто говорит: «живи, люби, дыши».
Весна нахлынет под лежачий камень,
и этот камень сдвинется с души.
Ворвётся ветер и развеет скверну,
больное обдувая и леча,
и жизнь очнётся мёртвою царевной
от поцелуя жаркого луча.
Мы вырвемся с тобой из душных комнат,
туда, где птицы, травы, дерева,
где каждый пень нас каждой клеткой помнит
и тихо шепчет юные слова.
Я вижу, как с тобою вдаль идём мы,
тропою первых незабвенных встреч,
к груди прижавши мир новорождённый,
который надо как-то уберечь.
* * *
Я жила как во сне, в угаре,
слыша тайные голоса.
А любила – по вертикали,
через головы – в небеса.
Бьётся сердце – должно быть, к счастью...
Сохраняя, лелея, для,
всё ж смогла у судьбы украсть я
два-три праздника, года, дня.
Умирая, рождалась вновь я,
поздравляя себя с весной,
с беспросветной своей любовью,
той, что пишется с прописной.
***
Тождество дождливых капель,
пляска плеска, торжество.
Танец струй, как танец сабель,
с диким племенем родство!
Я лечу, раскинув руки,
под небесный тёплый душ,
в рук твоих спасаясь круге –
тождество продрогших душ.
***
О любовь моя, чудо чудное!
Безрассудная, неподсудная,
неусыпная, ненасытная,
сохнут сильные от красы твоей.
Даль без берега, свежесть вереска,
сердце бедное бьётся вдребезги.
В острова твои все мы высланы.
Все слова твои кровью писаны.
* * *
Вы думаете, дважды в реку –
нельзя, – но надо знать пароль.
Душа могла, но за два века
она свою забыла роль.
Но ты послушай, ты послушай,
что шепчут верба и ветла.
Я столько лет жила на суше,
а тут – вошла и поплыла.
Неси меня в живой и мёртвой
воде, неси к себе самой,
как сердце, парус распростёртый,
кораблик, крибле-краблик мой.
Плыви, куда не входят дважды,
фантом, сезам, калиф на час,
избавь меня от этой жажды
в обмен на всё, что есть сейчас.
По мелководью, безнадёге,
веди, неси меня, плыви,
сквозь бред, горячку, слёз потёки,
слова солёные любви.
***
Так беспрепятственно любить,
так безоглядно, опрометчиво...
Миг торопить до дна испить
из чаши Эроса беспечного.
И что там будет или нет -
вперёд не думать, не загадывать.
Из вороха грехов и лет,
как из охапки роз, выглядывать...
***
Предсонный сумрак тонок и непрочен.
Безгласны и бесстрастны небеса.
Но вот блеснула шлейфом фея ночи -
открыла мгла алмазные глаза.
О вечно новый замысел извечный!
Облит сияньем лунным окоём,
касаньем лёгким путь намечен Млечный,
и только мы, и мы с тобой вдвоём.
И всё смешалось — губы, руки, мысли...
Творец небесный шлёт свои дары.
Как грузно звёзды гроздьями нависли,
как грозно содрогаются миры…
***
Ночное небо за окном
и вековечный дождь.
А я молила об одном -
чтоб не кончалась дрожь.
Он был замешан на крови,
на таянье снегов.
И беспредел моей любви
не ведал берегов.
* * *
Луны недрёманное око
следит за каждым из окон,
напоминая, что у Бога
мы все под круглым колпаком.
Души незримый соглядатай,
ты проплываешь надо мной,
напоминая круглой датой,
что всё не вечно под луной.
Чего от нас судьба хотела,
в час полнолуния сведя,
когда в одно слились два тела,
над сонным городом летя?
И, может быть, ещё не поздно
вскочить в тот поезд на бегу...
Ловлю ворованный наш воздух
и надышаться не могу.
Придёт зарёванной зарёю
иной заоблачный дизайн...
Летящий отблеск над землёю,
побудь ещё, не ускользай!
* * *
Печаль моя жирна...
О. Мандельштам
Печаль жирна, а радость худосочна.
И вот её, чем бог послал, кормлю,
не пожалев последнего кусочка.
Как это слово лакомо – «люблю»...
Всё подлинное тихо и неброско,
не в замке, а в зелёном шалаше.
А это ведь и вправду так непросто –
большую радость вырастить в душе.
Вздохну над строчкой, над бутоном ахну,
погреюсь у случайного огня...
А то ведь я без радости зачахну,
или она зачахнет без меня.
* * *
Я гадаю на листьях каштана, влетевших в балкон:
любит или не любит – тот, кто ещё не знаком...
Я хочу, чтоб любили, я листья сдуваю с руки.
Мне обнять целый мир так легко поутру и с руки.
И воздушные те поцелуи я сверху вам шлю:
эй, прохожие, гляньте: я здесь, я дышу и люблю.
Пусть они разобьются, пусть втопчутся в грязь или в кровь,
но в остатке сухом всё равно остаётся любовь.
* * *
Не там, не здесь, а где-то между
жду, как гирлянды фонарей
зажгут во мне огни надежды,
и мир покажется добрей.
Намёки ангелов так тонки,
так звонки птичьи голоса.
В колясках детские глазёнки
впервые видят небеса.
Вплету в венок кружащих улиц
цвет своих глаз, волос, одежд
и затеряюсь среди умниц,
упрямиц, модниц и невежд,
чтоб притвориться, раствориться
в водовороте бытия
и стать счастливою частицей
чего-то большего, чем я.
* * *
Жизнь проходит упругой походкой,
и не скажешь ей: подожди!
Из чего её плащ был соткан?
Звёзды, травы, снега, дожди...
Жизнь проходит грозою и грёзой,
исчезая в туманной мгле,
оставляя вопросы и слёзы,
и цветы на сырой земле.
* * *
Цветики счастья средь серых камней,
звёздные лучики света,
вы словно руки протянуты мне,
словно подобье ответа.
Вид из окошка, как проба пера,
робок, младенчески розов,
из серебра, тишины и добра –
Божий наивный набросок.
Словно в преддверье великих потерь
кружимся на карнавале...
Но отворится заветная дверь –
и поминайте как звали.
***
Глядеть в подзорную трубу
надежд – на хеппи энд в финале
и верить в мудрую судьбу,
в её талантливый сценарий.
Дарить как розы пару фраз
и улыбаться фотоснимку,
и жить как будто в первый раз,
с любимым голосом в обнимку.
Хотеть от мира одного –
души прекрасного полёта,
и в Боге видеть своего –
такого ж брата стихоплёта.