Вновь – обычная давка у входа,
Только вход «со двора» непривычен…
С девяносто лохматого года
Не ищи – не отыщешь различий!
Цирк угрюм, непригляден, невымыт.
Ни одной ярко-праздничной ноты.
Недовыветрен запах звериный
И чьего-то усталого пота…
«Храм искусства» сурово-печален,
Нету радости, нету и злобы.
Безразлично и хмуро встречает
Неработающим гардеробом.
Тихо дышит воронка арены,
Бледно-красной прикрытая тканью.
Круглый купол и круглые стены –
Не укрыться, повсюду достанет.
Вот чудовище подняло веки
За ареной, затянутой газом,
Прожигаются дымные реки
То зеленым, то розовым глазом.
А второе чудовище, видно,
Из породы драконов угрюмых
Дышит дымом, клубами завитым,
Как пожар в заколоченных трюмах.
Вот сойдутся – и битва начнется,
И взорвется, закрутит арена…
До крови, до рассветного солнца
Нам не выйти из этого плена…
Нет, они не сойдутся для битвы!
Занимают арену другие.
Те, что нам подарили «Молитву»,
«Дворник», «Опиум» и… ностальгию…
Как звучала – с особым сарказмом! –
«Вива, Кальман!» Усмешка по залу!
Да, шуты – безобразно-прекрасны
Там, где принцев прекрасных не стало.
Кто весь вечер стоит на арене,
Тот сражается только с собою.
В этих битвах – и жертвы, и тени,
Победители, трусы, герои…
И от звуков горячих, летящих
Дым-дыханье разорвано в лоскут.
Только парочка капель кипящих
На щеке выжигает полоску.