Ни шагов, ни скрипа здесь не слышно,
Входит ветер не спросясь в проём.
Брошена изба, уже и крыша
Прохудилась, дождь течёт ручьём.
Я шагнул туда, где дверь стояла.
Выдохнула печь беззубым ртом,
У кубла оса сверкнула жалом,
Мол, не суйся, мы теперь живём.
На стенах белёных видно память
Бывших здешних правил бытия.
Вот пятно клеёнки, где три лани
Грациозно пили из ручья.
Это гвозди, что держали полку
С зеркальцем без рамки и причуд.
Тут крепили ситцевую шторку,
Тут висел витой проводки жгут.
Здесь в углу прибит был умывальник,
Это место, где стоял комод.
Там следы перегородки спальни,
С окнами на сад и огород.
Тихо, незатейливо здесь жили,
Но изба любила эту жизнь.
В ней цигарочки хозяина дымили,
И печной дымок шёл к небу ввысь.
Опасаясь провалиться в яму,
Всё ж зачем-то, я прошёл вперёд.
Со стены вдруг календарик глянул,
За последний в этом доме год.
Он смотрел мне в душу слёзным ликом
Чудом сохранившимся средь лет.
Богородица скорбела о великом
И простом укладе, что уж нет.
Ну, а может, снова всплыло чувство,
Поселившейся давно во мне вины,
Что, где отчий дом был, ныне пусто
Нет там ни тропинки, ни стены.
Крест положив куце, неумело,
Подошёл к прибитому листу,
Снял его с гвоздей, потом несмело
Возвратился по доске-мосту.
Унеся тот лик как будто вором,
Был, возможно, я совсем не прав.
Говорят ведь, коль икона в доме,
Жив он, даже ждать уже устав.
Пусть простит меня тот дом уставший,
Взял его надежду не со зла.
Я и сам, как он, живу пропавший,
Без поддержки отчего угла