Веточка вербы. Заснеженный город. Воскресенье. Еду на работу. Потоптался на автобусной остановке. Мелкая пороша метет. Черные, скучные лиственницы зябко ежатся на ветру. У кондитерского магазинчика неподалеку от остановки застрял автобус. Водитель повозился с двигателем. Потом поменял табличку с номером и уехал, так и не забрав небольшую кучку топчущихся на остановке людей. Заметил на грязном снегу кусок узбекской лепешки. По всему нашему городу в последние несколько лет открылись среднеазиатские минипекарни, где в тандырах пекут лепешки и делают шаурму. Недоеденная лепешка лежала прямо у ног молодой пары. Она – высокая и статная, немного похожая на Нонну Мордюкову в «Молодой гвардии», ее спутник – обычный парень с незапоминающимся лицом, чья единственная примета – шрамы от подростковых прыщей. Подошел. Поднял кусок лепешки. Положил его на крышку стоявшей рядом мусорной урны. Или дворник уберет, или голуби склюют. Поймал удивленный взгляд молодой женщины. Вспомнил, как гулял после неудачного штурма Каньонов прошлым летом по поселку Сеймчан. Вместе с молодым таджиком Равшаном – помощником Андрея, руководителя нашей экспедиции по колымским лагерям. Тогда из-за паводка только и сумели, что пересечь на резиновой лодке Сеймчанку и попали на фабрику им. Чапаева. А дальше, до ближнего и дальнего, старого и нового Каньонов не доехали. Старенький зилок не переехал бы разлившуюся реку. В Сеймчане же, несколькими днями позже, на улице увидел оброненный кем-то кусок хлеба. Поднял, положил на скамейку. Так, во всяком случае, у нас в Баку до сих пор поступают. Привычка из детства. Неистребимо ястребиные привычки. Соколиный глаз, Монтигомо Ястребиный коготь, Оцеола, Чингачгук. Какие книжки в детстве ты читал, в какие игры играл со сверстниками во дворе, то и несешь по жизни. Все мы родом из детства. А оно у нас не только общее, советское, но и со своими региональными особенностями. Равшан улыбнулся, увидев, как я убираю из-под ног хлеб. Сказал: «У нас тоже так делают. Только упавший хлеб еще принято целовать. А потом класть на подоконник или на скамейку, или птицам покрошить». Вербное воскресенье в этом году совпало с 1 апреля. С днем розыгрышей и шуток. Говорят, день дурака был связан с тем, что некогда 1 апреля люди в разных странах отмечали новый год, потом его перенесли на 1 января, а те, кто по старинке праздновал 1 апреля, не догонял, то есть, получал от соседей здоровый, веселый хохот и кручение пальцем у виска. Не знаю, у кого 1 апреля был новолетием, у наших предков на Руси он сначала отмечался 1 марта, потом 1 сентября. И православная церковь до сих пор его отмечает осенью. На моей малой родине новый год отмечают 21 марта по древнему, еще доисламскому, зороастрайскому календарю. Ну, конечно, как и все смотрят 31 декабря «Иронию судьбы» под оливье, шубу, шпроты и прочие советские составляющие этого общего праздника. Подъехала другая маршрутка. Водитель-земляк улыбнулся на мое приветствие: «Салам!», пожал руку. Когда он только появился на этом маршруте несколько лет назад, сначала ни в какую не хотел брать с меня деньги. Но я убедил его, что это будет неправильно. Сегодня в театре днем сказка. Про Василису прекрасную. Вот уже и закончилась. И дети шумной толпой гомонят в фойе, разбирая куртки и пальтишки. Спектакль «В тридевятом царстве, в тридесятом государстве» пополнил наш репертуар несколько месяцев назад. Как раз на зимних каникулах. Заканчиваются весенние. Где-то, в Нью-Йорке и лежащем на одной параллели с ним Баку – городе моего детства, уже вовсю цветут деревья. Когда я как-то раз прилетел в Нью-Йорк в первой половине апреля, они уже там отцвели и скучные, полураскрывшиеся вялые бутоны безвольно кивали головой в ответ на мои поздравления с весной. О чем ты говоришь, странник, шептали пропыленные в загазованной бензиновыми выхлопами воздухе современного Вавилона, цветы. У нас с весной не меньшие проблемы, чем в твоем заснеженном Магадане. И ни одна слезинка-росинка не прочертила влажной бороздки на морщинистых, пыльных щеках полузавявших нью-йоркских цветов. Сегодня вербное воскресенье. И в нашем храме таинство елеосвящения. Иначе – соборования. Дважды в год я прохожу сквозь это таинство в нашем кафедральном соборе, спроектированном моими друзьями – супругами Леной и Володей. Это мой родной храм. Наш, главный колымский собор. Святотроицкий. Уйду из вертепа Мельпомены в дом молитвы, к началу исповеди в четыре пополудни. А через час в храме запрут двери, и начнется соборование. Мне есть о чем попросить и в чем покаяться. В детстве нередко забегал в православную церковь, стоявшую выше нашей улицы. До революции она звалась Нижней Приютской, потом Камо, сейчас Сулеймана Рагимова. Кто он такой, даже не знаю. Но в эту церковь всякий раз захожу, когда бываю в Баку. Все мы родом из детства. Из нашего общего советского детства. Но с региональными особенностями воспитания. Я поднял кусок узбекской лепешки, лежавшей под ногами у людей, уберегая святыню от поругания. Потому что и у мусульман, и у православных хлеб – бесценное сокровище. А для христиан – тело Христово, ломимое за нас.
01. 04. 2018