Пять признаков прослушки мобильного. Повесть

   Константин Кебич

   Пять признаков прослушки «мобильного»

   Повесть-предупреждение


   Памяти Александра Колоева,
   который никогда этого не прочитает.


   В Симферополе, думается мне, и поныне есть бар с диковинным названием «Отважный суслик». Находится он на улице Шполянской в подвале одной из пятиэтажек. Вывески никакой нет, только на входной двери наклеен зелёный трилистник.
   Внутренний интерьер бара вполне соответствует его названию. Чего там только нет! На стенах висят странные картины вперемешку с музыкальными инструментами, крепкие дубовые столы и стулья выложены цветами из мелких украинских монет, а в углу за барной стойкой – манекен Сталина в парадном мундире с трубкой в руке. Многого из того, что там ещё было, я уже не помню. Да это, впрочем, и неважно.
   Именно там я нашёл мобильный телефон, о котором речь пойдёт дальше.
   В тот день я оказался в Симферополе проездом, и у меня было часов шесть свободного времени до поезда. Ехал я из Артека, где мой друг Игорь работал пионервожатым. Он пригласил меня в гости. В честь встречи, – а не виделись мы лет пять, – было устроено бурное застолье, наутро после которого у меня побаливала голова, в горле было сухо, и хотелось чего-нибудь выпить.
   «Отважный суслик» я решил посетить не случайно. В начале 2002-го мы с классом ездили в Крым на экскурсию, и по дороге домой остановились здесь перекусить. Мне этот бар показался удивительным, и вот теперь я снова захотел туда попасть.
   От вокзала я дошёл до улицы Шполянской пешком, находилась она не так далеко. Минут двадцать ушло на поиски того самого подвала. Снаружи ничего не изменилось, разве что вместо трилистника на двери красовался большой знак «STOP».
   Бар был почти пуст. За одним из дальних столиков сидел парень с девушкой, за другим – мужчина с газетой. Из колонок негромко играла песня Бориса Гребенщикова «Десять стрел». За стойкой никого не было.
   Изучив ассортимент бутылок на полочках, я подумал, что неплохо было бы выпить какой-нибудь коктейль из джина с тоником, но, видимо придётся остановиться на традиционном пиве по причине наименьшей стоимости последнего.
   За стойку вошёл бармен, чем-то неуловимо напомнивший своего собрата из юмористической передачи «Каламбур».
   – Здравствуйте! – сказал я.
   – Что-нибудь хотите заказать?
   – Непременно. Есть ли у вас пиво?
   – Да, десять сортов. Могу я принести вам меню?
   – Спасибо.
   Я взял меню. Из всего ассортимента напитков пиво действительно было самым недорогим. Что меня порадовало, всё оно было местным и живым. Отметив это, я перелистнул страницу, надеясь выбрать что-то съедобное. Здесь меню начиналось с «Колена» за сотню, и дальше в том же духе. Были, помню «Пивной расколбас» и набор «Для рождённых в СССР - вкусно и дёшево». Правда, что в него входило, написано не было.
   – Пожалуйста, пол-литра «Бархатного» и два бутерброда. – сказал я бармену, отложив меню в сторону.
   – Да, конечно, - ответил он. – Присаживайтесь, где вам удобно.
   Я сел за столик возле висевшей на стене огромной балалайки. Напротив меня висела большая чёрно-белая фотография старинного поезда с паровозом, едущего (или стоящего) по какому-то европейскому городу. Мне пришла в голову мысль, что, вероятно, всех, кто в нём ехал, уже давно нет в живых, а фотография осталась, и этот поезд, как и сама жизнь, – идёт неизвестно откуда неизвестно куда. Точнее, машинисту это как раз хорошо было известно, а вот посетителям бара, наоборот, совсем нет.
   – Пожалуйста, ваш заказ. Приятного аппетита! – сказал, подойдя, бармен.
   – Спасибо! – ответил я и отхлебнул пива из кружки. Вкус, как я и ожидал, был отменным.
   Я немного откусил от бутерброда. Есть, на удивление, не хотелось, заказал я его только в качестве закуски к пиву.
   «Что за странное время!» – подумал я. – «В Китае олимпиада, в Грузии война, здесь вообще неизвестно, что. Кто-то говорит об очередном финансовом кризисе, который теперь должен случиться в мировом масштабе… Долго ли это всё будет продолжаться? Наверное, до конца нулевых, а там наступит какая-то другая эпоха, наподобие тому, как «нулевые» пришли на смену «девяностым». Только теперь такой разницы, думаю, не будет. Всё уже в общих чертах устоялось, перемен никто особенных не ждёт. «Поживём-увидим», как пел покойный Егор…».
   Не спеша, я доел бутерброд и запил его пивом.
   Большая балалайка, висевшая на стене, куда я посмотрел, имела пять струн. Я решил, что это бас-балалайка, которую я до сих пор видел только однажды, в «Белом попугае», когда в перерыве между анекдотами выступал ансамбль, – я запомнил название, – «Терем-квартет». Я опустил взгляд чуть ниже балалайки, и увидел, что на краю стола, возле самой стенки, лежит телефон.
   Странно, как я его сразу не заметил, подумал я.
   Я взял телефон в руку. Это была самая обыкновенная «Нокия». Нажав на кнопку выбора, я увидел, что дисплей телефона чёрно-белый, на экране заставка с обезьяной, показывающей пальцами обеих лап «викторию», и непривычный логотип оператора – DCC. Такой был на форме у «Шахтёра», когда я учился в восьмом классе, и, воспользовавшись однажды услугами фотохудожника, сфотографировался со всей командой, за которую тогда болел, а игроков которой знал только по фамилиям, – вместо какого-то африканца.
   «Телефона-телефона, чукча кушать хочет…», - припомнился мне старый анекдот. Я обратился к списку контактов, надеясь найти там каких-нибудь знакомых владельца, которым я собирался вернуть телефон. Похожая ситуация случилась на праздновании 750-летия Львова в 2006-м, когда мой знакомый вот так нашёл телефон в магазине, и вернул его в обмен на две бутылки пива, которое мы незамедлительно выпили. В сообщениях, и зачем он туда полез, говорилось о готовящемся побоище со скинхедами, перспективу которого знакомый обрисовал и для нас, и только к концу того дня я понял, что это он так пошутил.
   Первой в списке значилась Алла Гавриловна, за ней – Бабушка Каштрапуп, потом несколько женских имён. Я зацепился взглядом за имя «Змеевик», и продолжил листать. Опять женщины (или девушки?). Макаревич, Манохин, Ниагара, Небеса Обетованные… При чём они здесь? Не жил ли скрытый под этим именем человек на свалке, как герои одноимённого фильма? Овидиополь, Одесса, Первомайск… Это уже понятнее. После Скадовска шёл Юлий Гусман, за ним какой-то Юсмалос, а завершался список коротким «Я».
   Телефон «Я» (я рассчитывал на то, что это был телефон хозяина) начинался с канувшей в лету восьмёрки, кода 053 и трёх пятёрок. Оператора с таким кодом я не знал, поэтому решил, что телефон городской. Искренне желая, чтобы на счету были деньги (как проверить счёт, я не знал), я нажал на клавишу с зелёной трубкой.
   Раздался длинный гудок. Потом ещё один. Абонент не торопился брать трубку. Хотя, вполне возможно, что его попросту не было дома. Наконец, спустя минуты две, когда я уже отчаялся, послышался щелчок, и вслед за ним раздался мужской голос:
   – Алло?
   – Алло, здравствуйте, простите, с кем я говорю?
   – Это Валерий.
   – Валерий, здравствуйте, я нашёл ваш телефон.
   Некоторое время в трубке молчали.
   – Телефон? Ах да, точно… Спасибо, что позвонили, я переживал.
   – Простите, как и когда я смогу его вам вернуть?
   Молчание.
   – Знаете что, - послышалось в трубке. – Оставьте его себе. Во-первых, я уже в Миргороде, и мы вряд ли сможем с вами встретиться, а во-вторых, я купил себе новый телефон.
   – Но здесь же ваши номера, контакты…
   – Все они есть в моей записной книжке. Так что, не беспокойтесь.
   – Ну хорошо, – сказал я. – Если вы так хотите…
   – Только с одним условием. Пожалуйста, никому его не отдавайте и не продавайте. Пусть он будет у вас. Как награда за вашу порядочность, ладно?
   – Хорошо, он будет у меня как запасной. Спасибо. Всего доброго.
   – Подождите, не вешайте трубку. Скажите, кто сейчас президент Украины?
   – Пока ещё Ющенко Виктор Андреевич, – усмехнувшись, ответил я.
   – Спасибо, для меня это очень важно. До свидания, – сказал Валерий и положил трубку.
   Я повертел телефон в руках и положил его в карман сумки. Затем допил пиво и съел второй бутерброд. Нужно было уходить.
   – А можно у вас попросить книгу отзывов? – спросил я у бармена, подойдя к стойке. – Черкну что-нибудь хорошее.
   – Нет проблем, пожалуйста, – ответил он и протянул мне средних размеров книжечку.
   Внутри она была исписана на добрых две трети. Я, любопытства ради, пробежался глазами по перелистываемым страницам. Ничего интересного, преимущественно хорошие отзывы, благодарности за вкусное меню и качественное обслуживание. Однако, последняя запись привлекла моё внимание. Это было четверостишие, написанное ровным крупным почерком:

   Нет Времени. Слова прощанья.
   Мы расстаёмся навсегда.
   Пустеют залы ожиданья.
   Уходят в вечность поезда.

   Подписи не было. Слово «времени» почему-то было написано с прописной буквы. Четверостишию недоставало разве что пелевинского «И мчится бабочка сознанья из ниоткуда в никуда».
   Я достал ручку и написал на следующей странице: «Всегда будь, суслик, отважным, а остальное неважно!». Поставил дату, расписался, указал домашний адрес и телефон.
   – Нравится у вас людям, даже стихи пишут. – сказал я, протягивая бармену книгу.
   – Какие стихи? – удивлённо ответил тот.
   – Да вот там, в конце, передо мной.
   Бармен полистал книгу, нашёл четверостишие, и, прочитав его, сказал с усмешкой:
   – Да это чудик тот, как его… Валерий, что ли… Вчера был у нас, сидел, где вы сегодня. Странный какой-то. Аккумулятор искал…
   – Аккумулятор?
   – Да, говорит: «Дайте мне аккумулятор, я заряжусь». Я так и не понял, что за аккумулятор. Для телефона, что ли? Говорил, что приехал из Златополя. Слышали про такой город когда-нибудь? Я – нет.
   – Так хотели переименовать Кировоград, – сказал я.
   – Ну да Бог с ним. Вам, я вижу, тоже у нас понравилось?
   – Да, очень. Прошлый раз я тут был шесть лет назад, весной. Помню, у вас тогда трилистник на дверь был наклеен.
   – Да. Всё обратно не приделаем никак. Посетителям больше нравилось. Тот сорвал кто-то однажды, а замены не нашлось, вот и прилепили этот стоп-знак.
   – Ну, всего хорошего вам, буду в Симферополе – зайду, – сказал я, прощаясь.
   – Заходите, будем рады! – ответил мне бармен, и я вышел.
   На улице было всё так же жарко. Кое-где на деревьях листья уже пожелтели. Я подумал, что в Луганске на Херсонской каштаны высохли от жары ещё в июле, и теперь так и стоят коричневыми.
   – И мчится бабочка сознанья из ниоткуда в никуда, – сказал я себе и зашагал к вокзалу.
   В ожидании поезда я обошёл несколько привокзальных киосков «Крымпечати» в поисках газет на татарском языке. Не найдя их, я купил пару последних номеров местной «Правды» и призовые кроссворды. Следующие два часа я думал провести в здании вокзала, где, на удивление, было как-то прохладно.
   Вокзал, выполненный в стиле сталинского барокко, по праву считался памятником архитектуры. Одна башенка чего стоила… Моё внимание привлекли барельефы в центральном холле. В круглом обрамлении один над другим висели русские и украинские писатели, поэты и полководцы: Пушкин и Шевченко, Крылов и Коцюбинский, Суворов и Хмельницкий… Обведя взглядом стены холла по кругу, я увидел два последних барельефа, точнее, один, – под ним был только пустой круг. «Интересно, был ли в нём вначале лик, или лепили сразу без него?», – подумал я и решил, что, скорее всего, был, потому как вокзал, если верить мемориальной доске возле одного из входов, был закончен в 1953-м году.
   За кроссвордами время пролетело незаметно. Поезд подали к первой платформе. Мой вагон оказался почти рядом со входом. Показав проводнице билет, я вошёл в вагон, где меня обдавало мокрым жаром парилки.
   Я положил рюкзак на полку и вышел обратно на перрон. Двумя годами раньше, возвращаясь из похода по Крымским горам, я купил на развале неподалёку от вокзала семигранный значок с изображением того же вокзала, но потерял его, выбежав перед отправлением поезда к киоскам в поисках, опять-таки, крымскотатарских газет и семечек. Сколько я потом не искал этот значок у луганских фалеристов, ни у кого его не было. Все только говорили, что значок редкий.
   – Заходите в вагон, отправляемся! – сказала проводница. Пассажиры стали заходить. Войдя в вагон, я снял рюкзак с полки, и, забравшись на неё, лёг. За стеклом передо мной группа подростков скандировала какие-то речёвки на мотив песни, должно быть, провожая какого-то лагерного товарища.
   Поезд тронулся. Мимо поплыл вокзал, пакгаузы, мост через Салгир… Я вспомнил, как мы с Игорем курили на балконе в Артеке, и он сказал мне, что, может, через год будем ездить сюда по визам, а я ответил, что всё может быть. Игорь уезжал сегодня же, но ночным поездом, оставшись, чтобы вручить какие-то подарки знакомым девушкам, жившим в соседней с ним комнате.
   Моё купе было пустым. По коридору протарахтела буфетчица, толкая перед собой тележку с напитками и печеньем. За стенкой разговаривали. Сам того не желая, я стал слушать.
   – Вот ты знаешь, какой я человек? – спрашивал один из говоривших, скорее всего, лет шестидесяти. – Секретный. Посвящён, как говорится, в государственную тайну, – ты меня даже не спрашивай. Моя жена, как узнала, чем я занимался, бросить меня хотела. Но куда ей. Я не пустил. Говорит, у тебя руки по локоть в крови. А я говорю, не по локоть, по плечи. Я и в Азии воевал, и в Африке, в Камбодже, и в Южной Америке, и в Анголе…
   – Да ну, правда, что ли? – удивлённо спросил второй, видимо, моих лет.
   – Буду я тебе врать. У меня сын такой, как ты, в армию уходил, хотел на границу, а я ему сказал: «Будешь служить в хорошем месте». Ну, договорился со знакомым. Представь себе: казарма, рядом забор бетонный, голая степь и море. Зима, мороз двадцать пять градусов. А в казарме «деды» возле двери стоят и курят. Он встал рядом, тоже закурил, на него замахнулся кто-то, так он всех так отметелил, что никому мало не показалось. Ну, зауважали его потом. А теперь закончил Киевский университет, работал в государственных структурах, ему и деньги предлагали, и проституток подкладывали, – ничего! Не хлопец, – кремень!
   Я не заметил, как жара и стук колёс меня усыпили. Мне приснилось, что поезд остановился на какой-то крупной станции, с вокзалом, похожим на симферопольский, и, выйдя на перрон, я увидел человека в тёмных очках, который подошёл ко мне и сказал: «Валерий просил сказать, чтобы вы передали ему через меня его телефон». На что я ответил, что он говорил мне никому его не отдавать, и почём я знаю, что он действительно что-то вам говорил, и кто вы вообще такой? А человек так засмеялся, и сказал, что похож на цыгана, а сам хохол, и что однажды в Африке его чуть не съели. Вдруг поезд за моей спиной дёрнулся, я попытался запрыгнуть в тамбур, но у меня не получилось, и поезд набирал скорость, а я бежал за ним и не мог догнать… Тут вагон тряхнуло, и я проснулся.
   Мы подъезжали к большому городу. Вдали высились на фоне закатного солнца многоэтажки спальных районов, под насыпью виднелась автотрасса, усеянная машинами в обоих направлениях. Я спустился с полки и подошёл к купе проводников.
   – Это что, Мелитополь? – спросил я у проводницы.
   – Днепропетровск, – ответила она.
   – А мы его проезжаем?
   – Теперь да. Под Лозовой артиллерийские склады горят, все поезда в объезд пустили, а нас пока сюда, а там решат, что с нами делать.
   – Странно, я думал, мы прямиком через Донецк поедем, – сказал я.
   – То простой поезд так ходит, а у нас летний, через Запорожье и Лозовую, будь она неладна! – сказала проводница и отвернулась к окну.
   Я вышел в тамбур, и, прислонившись влажным от пота лбом к стеклу, стал смотреть. Блеснула вода. Мы въехали на мост, сбавив скорость. По другому мосту, вдалеке, ехал поезд метро. На воде я насчитал с десяток белоснежных яхт, увидел и пару теплоходов. Вдруг раздался протяжный гудок, и в окнах замелькали открытые товарные платформы со стоящими на них танками и вездеходами.
   Я перешёл к другому окну. Мелькнула какая-то будка с табличкой «Пост Амур», и, спустя несколько секунд, мост закончился. Автотрасса перетекла в обычную улицу, тянувшуюся вдоль длинной каменной стены, испещрённой надписями в честь Виктора Цоя и группы «Кино». Налеплены они были так густо, что разобрать мне удалось только одну: «Панки хой, Цой живой!». В 2002-м году под Симферополем была такая же стена, но теперь её закрасили, оставив лишь одну фразу красной краской: «Десять лет нищеты».
   – Не желаете пива? – спросила, въехав в тамбур, буфетчица.
   – А сколько стоит? – сказал я.
   – «Черниговское» по пять пятьдесят, «Оболонь» по шесть.
   – Холодное?
   – Смеётесь? – она улыбнулась.
   – Шучу. Ну, две «Черниговского», – сказал я, протягивая деньги.
   – Пожалуйста! – подала она мне две тёплые бутылки.
   – Спасибо большое, – сказал я, и со скрипом отворил массивную дверь в следующий вагон, куда она и ушла.
   Я открыл бутылку об острый край поручня тамбура и припал к горлышку губами. «В том году Новобогдановка, теперь Лозовая…», - думал я, глотая тёплую жидкость. – «Здесь склады горят, а Карпаты затопило. Ну, им не привыкать. Скоро и здесь привыкнут, наверное, к ежегодным взрывам армейской пиротехники…». Я закрыл глаза.
   Оставшаяся дорога прошла за пивом, которое я ещё несколько раз покупал у буфетчицы, безрезультатными попытками уснуть, и разговорами соседей по вагону, основной темой которых была Лозовая. Выдвигались самые разные версии, кто-то связывал пожар с войной в Грузии, кто-то – с нехваткой средств на утилизацию боеприпасов…
   В Луганск мы прибыли на семь часов позже расписания. Небо было в облаках, дул лёгкий ветерок, не приносивший, впрочем, прохлады и облегчения. Привокзальная площадь была забита маршрутками и ожидающими их людьми. Всё было, как всегда.
   Приехав домой, я разобрал рюкзак, принял душ и лёг спать. Телефон я положил на полку в прихожей.
   Через несколько дней наступила осень, хотя это было заметно только по календарю. Начались занятия в университете. Как-то на рынке я купил для найденной «Нокии» зарядное устройство, и теперь время от времени заряжал телефон, и иногда играл на нём в «тетрис» и «змейку».
   Так продолжалось до зимы. Вскоре после новогодних каникул я сел за написание курсовой работы. В какой-то момент работы я решил сделать перерыв и немного размяться. Подойдя к окну и подняв жалюзи, я увидел, что к обочине возле моего дома подъехала длинная чёрная машина с неразборчивым номером. Остановившись прямо напротив ворот, машина несколько раз мигнула фарами. Передние двери открылись, из салона вышли двое крепких мужчин в тёмно-синей форме и фуражках.
   Я не знал, что это значило, но ноги у меня задрожали. Заканчивая первый курс «педуна», откуда я потом ушёл в «машик», я успел пройти полевую практику в бывшем лагере имени Олега Кошевого в районе Петровки. По  ночам я с ещё несколькими ребятами записывал через каждый час температуру воздуха и скорость ветра (впрочем, ветрометр быстро «раскокали»), следил за облаками и осадками. Коротая ночное время у костра за козьим молоком из близлежащего села и дешёвыми сигаретами «Святой Георг», ныне снятых с производства из-за конфликта с церковными кругами, мы делились воспоминаниями и рассказывали истории из своей жизни. Один парень, имя и, тем более, фамилию которого я забыл (кажется, его звали Артур или Олег), по прозвищу Кот, как-то поведал о том, как он и его двое приятелей взломали однажды платёжную систему «Укроптбанка», так, что на 11 секунд на экране компьютера Кота, с которого осуществлялась операция, высветился некий шифр, используя который можно было беспрепятственно вытягивать у банка деньги, и через несколько минут возле их дома остановилась такая же чёрная машина… Кот отделался лёгким испугом и предупреждением, а вот ребята получили хоть и небольшие, но реальные сроки.
   Раздался звонок в дверь. Я всё ещё стоял, сомневаясь в действительности происходящего. Шагая к двери и накидывая куртку, я думал, что это, наверное, какая-то ошибка.
   – Кто? – нерешительно спросил я, подойдя к воротам.
   – Константин Валерьевич, откройте! У нас есть к вам небольшой разговор, – послышалось с улицы. – Не волнуйтесь, вам лично ничего не угрожает.
   Отодвинув засов, я открыл дверь ворот. За ней стояли двое в форме. Было им под сорок. Один, чуть в стороне, курил тонкую длинную сигарету.
   – Перейдём сразу к делу. – сказал стоявший рядом со мной. – У вас есть то, что нужно нам.
   – Кому – «нам»? – спросил я.
   – Министерству добрых дел, – усмехнулся куривший.
   – А что вам нужно?
   – Одна маленькая вещица, которой вы не пользуетесь, точнее, пользуетесь не по прямому назначению.
   – И что же это? – смутно догадываясь, к чему он клонит, снова спросил я.
   – Телефон.
   – Мобильный, – подчеркнул второй.
   – Хозяин этого телефона, – прежний, – опасный государственный преступник, – продолжил первый. – В телефоне находятся контактные номера его сообщников. Нарушены интересы и безопасность Украины, дело очень важное.
   – Я не знал… – протянул я.
   – Вы и не могли знать. Отдайте его нам и забудьте о том, что нас видели.
   – Валерий просил не отдавать…
   – «Валерий»… Если б вы знали, к т о такой этот Валерий! Да он и не Валерий вовсе. Молчу! – отрезал второй после быстрого взгляда первого.
   – Если он вам так нужен, можете забрать его сами, – сказал я. – Я всё же хочу остаться перед ним, будь даже он хоть враг народа, честным.
   – У нас нет ордера на обыск, – сказал первый.
   – В таком случае, будьте моими гостями, – сказал я. – Ко мне редко кто заходит, и, в принципе, я рад любому.
   – А без принципа? – сказал первый, перешагивая вперёд. – Постой здесь, я сейчас, – сказал он тому, что курил.
   – У меня в доме очень высокие потолки, – сказал я. – Вам придётся пригнуться. Можете не раздеваться.
   – А это у вас что, кошка-собака? – сказал этот не то милиционер, не то военный, не то неизвестно, кто, глядя на сидящего в оставшейся от старых хозяев будке соседского чёрного кота.
   – Вергунский сторожевой, – ответил я, открывая дверь. – Заходите. Телефон на комоде возле зеркала.
   Я зажёг свет в прихожей.
   – Вот он, наконец-то… - почти прошептал нежданный гость. – Думали, не доберёмся. Точнее, это о н (он выделил голосом слово «он») думал, что мы до него не доберёмся, но не тут-то было. У них длинные руки, а у нас крепкие кулаки!
   Я невольно дёрнулся, вспомнив, что именно эту фразу любил повторять мой школьный знакомый Фил, приторговывавший в свободное время «травкой», и вот уже несколько лет как пропавший без вести в неизвестном направлении.
   – А это что у вас на полке, Андропов? – сказал гость, косясь на мою полку с коллекцией советских книг.
   – Да, из ваших, – ответил я.
   – Из наших… – усмехнулся человек в форме, но ничего не сказал.
   Молча я проводил незнакомца из «органов» до ворот.
   – От имени Украины большое спасибо вам за оказанную помощь и понимание! – сказал мне тот, что заходил в дом. – Надеемся на, так сказать, конфиденциальность нашего визита. Иначе…
   – Иначе что? – у меня внутри всё похолодело.
   – Ну… всякое может быть, – ответил он.
   – Да пусть рассказывает! – махнув рукой, отозвался второй. – При его особенностях рассказывать о своей жизни этому всё равно никто не поверит!
   – Откуда вы знаете? – чуть не крикнул я.
   – Мы всё знаем! Это наша работа – знать всё, про всё, и обо всех! До встречи! – сказал мне первый.
   – Подождите. Покажите, пожалуйста, удостоверения, чтобы я хоть знал, кому обязан своим волнением.
   – Своим спасением! – поправил меня первый. – Пожалуйста.
   Они достали из нагрудных карманов сине-жёлтые пластиковые карточки.
   – Можете в руках подержать.
   С одной стороны на карточке была незнакомая эмблема – распростёрший крылья летящий орёл, сжимающий в когтистых лапах трезубец, с другой же – фотографии и надписи крупным красным шрифтом: «№ 29» и «№ 31». У меня всплыло в памяти название моего любимого боевика из детства – «Тридцатого – уничтожить!».
   – Надо же, такая секретность… - сказал я самому себе.
   – А вы думали! Да, всё как у н и х ! Кстати, Константин, вы думаете, что в вашу Аляску (я работал там летом на рыбзаводе по студенческой программе) вы за просто так поехали?! Да по одному вам целое совещание было – пускать или не пускать? Молчу! – опять сказал второй.
   И это они тоже знали. Удивляться не приходилось.
   – Пошли, – сказал первый.
   Они сели в машину, не оборачиваясь в мою сторону. Развернувшись задним ходом возле дома соседа Стёпы, машина поехала вниз, повернув на Тихоокеанской в сторону «Чёрной сотни». Я стоял, всё ещё не в силах перевести дух.
   – Это кто к тебе приезжал? – вывел меня из ступора сосед Михалыч.
   – Да… (что бы придумать?) у преподавательницы в университете десять тысяч украли, вот, разбираться приезжали, не видел ли, не думаю ли на кого…
   – Что ж она с такими деньгами в институте делала? – мне показалось, что он мне не верит.
   – Да, может, кто взятку дал… – рассеянно пробормотал я, и поплёлся в дом, закрыв калитку ворот на засов.
   Произошедшее весь вечер не шло у меня из головы. Чтобы немного придти в себя, я поставил на проигрыватель битловские «Песни любви». В чём крылась тайна телефона, – а она, несомненно, была, – уже не представлялось возможным узнать. Я снова сел за курсовую. Мыслей о предмете работы не было никаких.
   «Надо найти Кота», – подумал я. – «Интересно, он меня помнит? Чёрт, я же вообще ни с кем из тех ребят после того, как ушёл, не разговаривал. И фамилии всех забыл. Этого дурака только помню, Штейнмана, да старосту Настьку Гайдым. Поискать их, что ли, в «контакте»?».
   Закрыв «вордовский» файл с работой, я включил «Оперу». Вошёл в «контакт».
   «Будь он проклят, этот «контакт», во главе с Дуром Павловым…» – скакали мысли у меня в голове. – «В нём все, как на ладони. Перед в о т  э т и м и ! Почему больше и скинов не видно – всё поэтому… Они же там сидя, в сети, и дискутируют между собой о горцах и темнокожих. Закрытые группы… Так, как её зовут? Настя Гайдым…» – я ввёл имя и фамилию в поисковик «контакта».
   «По вашему запросу ничего не найдено». Странно. У неё всегда была куча подруг и знакомых среди одногруппников. Хотя и моих многих приятелей нет в «контакте», впрочем… Или, может, я ошибаюсь с фамилией? А то она может быть не «Настя», а «Настёна», или вообще под каким-нибудь псевдонимом, типа «Флюрик Долбаный Китаец» (после моего ухода она отправилась на практику в Китай), или «Fghj Insect»… Вариантов было множество.
   – Так, кто ещё? Как тех звали, с которыми я в поход ходил? Дима, Костя… его ещё все Синяком дразнили… фамилия какая-то такая была, не то Сенчиков, не то Синягин… Серёга – того тут точно нет, он в своей Ранней Заре на хуторе обитает, – там и света нету… Юлька вышла замуж, вряд ли она под старой фамилией. Ага, вот, Оля! Оля Скляренко! Или нет, не Скляренко! Склярова! Оля Склярова! – радости от того, что я вспомнил фамилию, не было пределов.
   Олю я нашёл очень быстро. Загорелое лицо и камуфляжную куртку на фото я узнал сразу. В разделе личных данных были указаны оба телефона, – и мобильный, и домашний в Кировске, – Оля жила там с родителями. Я набрал номер на своём «мобильнике».
   – Алло, Оля, здравствуй! – сказал я срывающимся голосом после того, как нас соединили. – Это Костя Кутовой, помнишь меня?
   – Ой, привет, помню, конечно! Очень рада слышать! Какими судьбами?
   – Оль, а ты Кота помнишь?
   – Какого кота? – не поняла Оля в трубке.
   – Ну, помнишь, хлопец был у нас в группе. В твоей подгруппе, кажется. На практике. У него кличка была – «Кот».
   – А, Миша, что ли (вот как его звали, оказывается)? Ещё как помню. И его, и Андрея Липецкого – тоже разгильдяй был ещё тот. А зачем он тебе?
   – А как его фамилия? – спросил я, не ответив на её вопрос, потому что и сам не знал, зачем он мне нужен.
   – Твердохлеб! Ты что, забыл?
   – Тут и не такое забудешь, – мрачно сыронизировал я. – А не знаешь часом, он в «контакте» тусит?
   – Да он у меня в друзьях, можешь заглянуть! Пьёт сейчас сильно. Его ж сразу, как ты ушёл, выгнали с универа.
   – Немудрено… – вздохнул я. – Ну, пока! Таньке привет. Как там мой котофей (её подруге я в 2006-м подарил котёнка)? – я попытался улыбнуться.
   – Крыс в селе ловит котофей! Чао!
   – Ага… – Оля повесила трубку.
   Действительно, как я мог забыть эту фамилию – «Твердохлеб»? Я помнил, как Миша, придя в очередной раз на «пары» подшофе хвалился, что это фамилия старинного рода Всевеликого Войска Донского, и что прадед его, тоже Михаил, заезжал попьяне прямо в хату на коне и крушил всё шашкой, пугая тем до полусмерти свою жену – Мишину прабабку Марфу. Нраву сам Миша был под стать своей казацкой фамилии, заядлым спорщиком и любителем выяснить отношения на кулаках. Поколотить его удалось только однажды – троим дюжим ребятам с физвоспа, которых Миша обвинил в гибели одной из своих бесчисленных «пассий». Девушка, по словам близко знавших её, бросилась с шестого этажа общежития, спасаясь от домогательств ворвавшихся к ней в комнату поздним вечером будущих учителей «физры».
   Пощёлкав по друзьям Оли, я действительно нашёл Твердохлеба. Между именем и фамилией стоял «никнейм» – «NoDrugs». Это выглядело довольно забавно. О наркотиках Миша в бытность моего с ним знакомства отзывался крайне нелестно (виной тому был один его не очень удачный опыт общения с ними), он предпочитал более доступные вещества семейства «Трёх топоров» и «Мицного».
   Телефон Миши был с тремя звёздочками в середине. Для «своих». Да я бы и не решился ему звонить, учитывая важность разговора. Печатая ему сообщение, я не надеялся на ответ. Отправив его, я заметил, что в углу его страницы внезапно вспыхнуло слово «Online» - «на линии».
   Я стал ждать ответа. В ожидании я решил зайти на страницу сотового оператора DCC. Но в ответ на мой запрос «Гугл» выдал мне адреса сайтов Донбасской Кабельной Компании, занимающейся продажами коаксиального и бронированного кабеля, какой-то Державницкой Христианской Церкви, и – тьфу-тьфу-тьфу! – Должанского Коммунального Крематория – лучшего в регионе. Что он делал в таком маленьком посёлке, как Должанский (это недалеко от Троцка Луганской области), мне было неясно.
   Ничего не дал и поиск по картинкам. Тот же донбасский кабель, печь и труба крематория, – здание, кстати, было каким-то лёгким, европейским, видно было, что оно сооружено уже в независимые годы. Но была и – к моему удивлению – групповая фотография команды «Шахтёр» в оранжевых футболках с той самой аббревиатурой. Мне на какой-то миг показалось, что это именно то фото, на котором вместо одного из легионеров был запечатлён позже я. После того сезона на их форме, помнится, аббревиатура «DCC» сменилась логотипом автомобильной марки «Опель» и словом «Meriva» – как я полагал, названием марки машины.
   Так прошло полчаса. Я вернулся на страницу «контакта». Щёлкнув по надписи «Моя страница», я увидел, что напротив «Моих сообщений» появилась двойка. «О, аж два!», – как говорил покойный брат моей бабушки Митя, приводя загадку о разнице между водой и близнецами. Действительно, Миша прислал мне два сообщения.
«Костыль! (он всегда звал меня только так)! Рад, что ты меня помнишь. Я сейчас в принципе свободен, завтра можем встретиться в любое время. Я живу на улице Дидоренко (это на Юбилейном), в доме 14/2. Как будешь ехать, звякни. Мой телефон… (дальше шёл ряд цифр с «Киевстаровским» кодом)».
   Это было первое сообщение. Во втором он просил меня взять чего-нибудь покрепче. Просьбе я не удивился.
   Поняв, что до курсовой работы сегодня дело уже не дойдёт, я вышел из всемирной паутины и выключил компьютер. Остаток вечера я провёл за чтением книги Джорджа Оруэлла «1984» и размышлениями о том, какая же дружественная организация осчастливила меня своим нежданным-негаданным визитом, как они меня вычислили, и откуда про меня, судя по всем их экивокам, столько знают. Про Америку я ещё мог понять – понятно, что все претенденты проходили через и х ведомство (кого, чёрт возьми, и  х ?), но всё остальное… Хотя что остальное… Просто откуда они узнали про этот телефон? И эта фраза канувшего в Лету Фила…
   Утром я проснулся около семи, и, наскоро позавтракав и одевшись, позвонил Коту-Твердохлебу. Я сказал, что выезжаю, он ответил, что ждёт с нетерпением и «кое-чем», после чего я нажал кнопку отбоя. На улице было почти минус тридцать, – раз в четыре года в Луганск приходила морозная малоснежная зима с холодным ветром, тогда как остальные зимы стояли здесь на редкость мягкие. Лето, напротив, отличалось ежегодным постоянством пыльной жары. Совсем не как, например, у меня на Родине в Беларуси. Или в той же Аляске, хотя я и был там всего раз, пока единственный.
   В магазине с символическим названием «Дружба» я, раскошелившись по столь важному поводу, взял бутылку вермута «Молдавский аист». Еле втиснувшись в битком набитую сотую маршрутку, ехавшую на Юбилейный из какой-то Паньковки, я, несмотря на стискивавших меня пассажиров, впал в дрёму, тем более, что видно ничего не было, так как стоя, я возвышался над окнами сантиметров на пятьдесят.
   – Мужчина, вы выходите? – прервал мою дрёму резкий женский голос.
   – Нет. А где мы едем?
   – Дом природы. Не спи, замёрзнешь! – рявкнул какой-то мужик.
   – А, тогда ещё нет. А далеко до улицы Дидоренко?
   – Это рядом с конечной, – обернулся ко мне водитель.
   – Спасибо, – ответил я, и, как мог, попытался отодвинуться в сторону, отдавливая чьи-то ноги, чтобы дать возможность выйти из маршрутки обладательнице голоса дивной резкости. Конечная была ещё минут через десять.
   В этих краях, на Юбилейном, я был до сих пор лишь единожды, ещё во время учёбы в том самом ЛНПУ. Одного приятеля моего приятеля девушка затащила в некую секту, которая проводила свои радения в помещении бывшего шахтного клуба в посёлке. Было решено вытащить парня из лап религии. Для этого мы вчетвером поехали в эту псевдо-церковь, как сейчас, в середине января 2006-го года. Однако, не достигнув своей цели, наше собрание переросло, как сказал позже один из его участников, Игорёк Кошель, в религиозную пьянку. Несколько раз мы ходили в близлежащий ларёк за всевозможным недорогим спиртным, в результате смешения невообразимых компонентов которого я бегал после окончания радения на четвереньках возле общежития педуниверситета, и, в разобранном состоянии погружённый в неизвестно куда идущую «Газель», умудрился потерять по дороге сумку с паспортом и студенческим билетом. Но это, как говорится, уже совсем другая история.
   Как мы и договаривались, Кот ждал меня на остановке. Мы, смеясь, обнялись, – всё же, не виделись несколько лет. Он повёл меня к себе по широкой улице, поскольку в данном случае только один он знал, куда нужно идти.
   Я заметил, что из каких-то ворот на эту же улицу вышла колонна молодых парней в тёмно-синих тужурках и ушанках.
   – Миша, а это кто такие? – спросил я у Кота.
   – А, это, – тут школа милиции, ты разве не знал? Вот и улицу назвали в честь прежнего ректора.
   – А куда он делся?
   – Бандиты застрелили, – ответил Миша.
   Поравнявшись с колонной и пройдя мимо неё, я обратил внимание на то, какие у парней в форме были суровые и какие-то скупые лица. Все они молчали.
   Миша жил в самом конце улицы Дидоренко. Минут пятнадцать мы шли по разваленному частному сектору, пока он, наконец, остановился низенькой покосившейся хаты, решительно ничем не отличавшейся от остальных вокруг.
   – Будь как дома, путник! – Миша захохотал.
   В хате меня встретил острый запах спиртного и следы недавнего веселья. Стены в Мишиной комнате были увешаны плакатами модной группы «Птицы» и её лидера Юры Птицына. Магнитофон орал одну из последних, повсеместно крутимых в те дни, песен.
   Миша выдернул шнур магнитофона из розетки.
   – Ну, рассказывай, с чем пожаловал! – спросил он меня.
   – Давай сядем, выпьем немного, тогда расскажу, – ответил я, доставая из сумки бутылку молдавского вермута.
   – Ого! – мой гостинец Мишу явно удивил. – Не помню такого. В Беларуси однажды пивал молдавский коньяк, разлитый где-то под Могилёвом – гадость редкостная. Беларусы всё вино из Молдовы покупают, – единственный у молдаван рынок сбыта. Потому что не понимают в вине ни… .
   – Ну давай, за встречу! – сказал я, разливая вермут по стопкам.
   – Будем! – ответил Миша, мощно выдохнул, опрокинул стопку и так же мощно втянул воздух сквозь рукав свитера.
   – Теперь слушай, – сказал я. – Вчера ко мне приехали.
   – Кто приехали?
   – Ну, мне они представились «Министерством добрых дел».
   И я вкратце рассказал Коту всю предшествующую сегодняшнему дню историю, начиная с того, как я нашёл телефон в «Отважном суслике».
   – Да, дела-а… - протянул Миша задумчиво, наливая по новой. – Не, ко мне другие приезжали. Простые эсбэушники. И ксивы у них обычные были, как книжечка, с именами, фамилиями. А это кто знает, какая контора была. Кто-то тебя, может, развёл просто, и всё.
   – Ну, а откуда они про меня столько знают? И, главное, как вычислили, что у меня лежит этот, будь он неладен, мобильник?
   – Ха, Костыль, ты как вчера родился! Сейчас, по-моему, век интеллектуальных технологий. Как вот, к примеру, краденые телефоны ищут? Пробивают по ИМЭЙ, и глядят, откуда такой пищит. Так и нашли, наверное. А всё, что они знают, – элементарный цыганский гипноз. Они тебя им сильно обработали, ты и решил, что они что-то знают про тебя. Это всего-навсего какие-то знакомые твоих знакомых, и они знают, что ты их не знаешь. И, скорей всего, весь этот спектакль был разыгран специально.
   – А зачем?
   – Ну, тут туева хуча вариантов. Помнишь, мы у Насти фильмец глядели – «Игра на выживание»? Кто-то решил тебе сделать такой специфический подарок. Чтобы тебя и напугать одновременно, и чтобы ты в то же время почувствовал, что замешан в чём-то важном. Эмблема на ксиве у какого-то фантаста описывается, не то у Олди, не то у Дяченко. Там она Украинской Галактической Полиции принадлежит! Бред, да? – Кот засмеялся. – Но это один вариант. А остальные могут быть, начиная с того, что кто-то хочет посеять панику, до того, –  я и это допускаю, – что к тебе и впрямь явились люди из органов, а твой Валерий, – уж не знаю, чем он им там навредил, – действительно Плохой Парень. Ну, твоё здоровье!
   Мы, сдвинув стопки, выпили. От вермута, имевшего на редкость приятный вкус каких-то молдавских трав, по телу растекалось приятное тепло.
   – А чем ты занимаешься сейчас? – спросил я у Кота.
   – В настоящее время – ничем. Жду повестки из военкомата.
   – Пойдёшь служить?
   – Да, а что? Может, хоть уму-разуму наберусь. У меня «байбаки» знакомые есть, пойду на границу в Триасово.
   – Да… Ну, я домой, наверное, – сказал я.
   – Погоди! Давай ещё по одной и пойдём!
   Я кивнул в знак согласия.
   – Третий тост – особенный. Кто за баб пьёт, кто за друзей погибших… У меня таких друзей нет, слава Богу, а баба моя родила не от меня и за «чурку» вышла. Живёт сейчас в Шашлыкистане каком-то. Пятая жена, ёпти… Поэтому давай знаешь, как? Выпьем каждый за своё. Молча, не чокаясь.
   Он отвёл взгляд куда-то за окно, полуотвернувшись от меня, и, зажмурившись, выпил. За ним выпил и я.
   – Проводить тебя? – спросил Миша уже в сенях.
   – Спасибо, сам дойду как-нибудь! – ответил я.
   Мы вышли за ворота.
   – Ну, бывай тогда, – сказал Кот.
   – Счастливо!
   – «Ты заходи, если что!», – сымитировал Миша волка из мультика. Мы рассмеялись, пожали друг другу руки.
   Я зашагал в направлении конечной «сотки».
   По дороге мне опять встретилась колонна в форме и ушанках, идущая в обратном направлении. Парни всё так же молчали. Не оборачиваясь, я услышал, как где-то сзади сбоку от меня лязгнули ворота милицейской школы. На конечной меня уже ждала сотая маршрутка.
   Но, как оказалось, это был не конец всей этой истории. Далеко не конец. И, я думаю, лучше было бы, чтобы всё закончилось именно тогда, и я никогда не узнал бы секрет того телефона. Но вышло не так. Как писали когда-то в любимой многими луганчанами газете «Городок», «будет продолжение». Продолжение действительно было. Случилось оно уже весной.
   На Пасху того же года я решил съездить на денёк-другой к знакомому старику в село Макаров Яр, километрах в сорока от Луганска. Ехать нужно было около часа дизелем до Ильенки, а потом ещё минут сорок проплутав по куртинам и перелескам, перейти тридцатых годов постройки мост через Донец. Другой дороги до села не было, ибо находилось оно на острове посередине двух рукавов речки в районе впадения в неё Деркула.
   Дизель набился полнёхонек. Многочисленные венки и искусственные цветы создавали атмосферу весёлых похорон. Весёлыми были лица людей, предвкушавших предстоящее застолье и встречи с родными и близкими, живущими, как говорится, в сельской местности.
   За моей спиной ехала компания подростков, уже малость подвыпивших. Впрочем, алкоголь развил в них не агрессивность, а, напротив, какое-то добродушие. Ребята шутили, не обходя стороной и предстоящий праздник.
   – А ты знаешь, Кацап, что на Острой Могиле на прошлую Пасху было? – спросил один.
   – Не-е, а что?
   – Трупы оживали, землю разрывали! – помолчав, выпалил первый, очевидно, слова какой-то песни.
   – А мне говорили, что там мёртвый анархист ходил! – влез в разговор третий.
   Парни дружно заржали.
   После остановки в Станице в вагоне стало свободнее. Дальше шли мелкие полустанки Козатчина, Андреево, Чумбур, Острогляд, Хитрый… Последние едущие сошли с поезда в Ольховой. Следующей после неё была Ильенка, куда направлялся я.
   За окном проплывали разделённые просеками сосновые посадки, пески в травах, факел ольховской нефтебазы. Я встал и прошёлся по вагону из конца в конец. В соседних вагонах тоже было пусто. В памяти всплыла электричка, идущая из Москвы в Петушки, которая привезла своего замечательного пассажира обратно на Курский вокзал.
   Дизель дал гудок и стал замедлять ход. Я заметил в окно, что от здания ильенской станции, в последние годы стоявшего заколоченным, остались одни головешки. Кажется, мне кто-то рассказывал про этот пожар. Или писал тот же дед, к которому я ехал. А вот дом бабки Анжелы, славящейся от Ольховой до самой Старой Ильенки на российской стороне своей крепкой настойкой на плодах боярышника, или, как она говорила, «глёда», хоть и стоял вплотную к зданию станции, остался нетронут огнём.
   Двери вагона разошлись. Я ещё раз окинул взглядом пустой вагон и ступил на бетонную платформу, покрытую всевозможными надписями нитрокраской. Посмотрев на пространство за платформой, я увидел, как из последнего вагона вышел ещё один человек. Я подумал, что это пограничник, и зашагал по платформе от него.
Двери с шипением закрылись. Раздался гудок. Поезд тронулся, и, набирая ход, через минуту скрылся за поворотом железной однопутки, умчавшись на мифический разъезд двести двадцать один, о котором я слышал от знакомых много интересного – от говорящих палок до зверя-бурундука, но где бывать мне всё ещё не пришлось.
   Вдыхая запах сосен, я шёл по платформе, я шёл по платформе и удивлялся царившей здесь тишине, гармонично подчёркнутой пеньем птиц. Не успел я спуститься вниз по ступенькам, как услышал за своей спиной голос:
   – Костя! Подождите!
   Я нехотя обернулся. Ко мне приближался этот тип, который, как я успел подумать, был несколько из другой конторы, чем «погранцы». В руке у него был кожаный «дипломат», какой когда-то был у моего отца.
   «И людей, главное, ни души… – уже спокойно думал я. – Ну что ж, сейчас посмотрим, кто кого…».
   Он подошёл ко мне и встал рядом, как-то нерешительно смотря мне в глаза. Был он с виду немного старше меня, хотя, чёрт его знает, сколько ему было лет. Невысокого роста, чуть ниже меня, в очках и зелёном костюме с отливом, который я, как дурак, принял издали за форму пограничника.
   – Чем обязан? – наконец спросил я.
   – Видите ли, Костя, вы мне наверняка не поверите.
   – Хорошее начало, – сказал я. – Интригует. В последнее время я разве что в лесных эльфов верить не научился. Поверьте.
   – Я могу это представить, – он замахал руками. – И именно поэтому я выбрал это место для встречи с вами.
   –  Почему «Поэтому»? – я начал раздражаться.
   – А достаньте мобильник, и поглядите, – предложил он.
   – Хорошо, – хмыкнул я, и, вытащив из кармана куртки «сотовый», посмотрел на его дисплей. На нём горела надпись «Нет сигнала».
   – Понятно теперь? – сказал парень.
   – Слушайте, да что вам от меня надо, вы скажете или нет? – медленно проговорил я. – Меня ждут за несколько километров отсюда, в то время, когда я занимаюсь тут с вами пустой болтовнёй!
   – Костя, вы хотите знать, кто к вам приезжал в январе?
   – Вот, уже ближе к делу. С этого бы и начали, – сказал я.
   – Да вы же мне не даёте начать! – сказал мой неизвестный собеседник. – Они, как и я, из другой Украины.
   – Это партия такая? – сказал я.
   – Не партия, и даже не фонд. И вообще не организация, а просто – другая Украина.
   – Не понимаю, – сказал я, и вправду не понимая.
   – Дело в том, что в конце декабря две тысячи четвёртого года в украинском титуле пространственно-временного континуума произошёл хрональный разлом. Короче говоря, страна разделилась не только в политическом смысле, но и во времени, а кое-где и в пространстве. Вы Крапивина читали?
   – Крапивина все читали. Честно говоря, дурдомом пахнет. И зачем это вам? Нет бы правду сказать, раз уже начали… Впрочем, я сам такой… – предался я размышлениям.
   – Я же сказал с самого начала, что вы мне не поверите, – сказал парень. – Но от этого ничего не меняется. У меня есть кое-что из свеженького, – может быть, ознакомившись с этим, вы примете всё, как есть.
   Он щёлкнул замками «дипломата», и вынул из его пасти несколько газет.
   - Читайте, - сказал он и протянул их мне. – Обратите внимание на числа.
   Первая газета, которую я взял в руки, была «2000» за девятое марта две тысячи девятого года. На первой полосе было воззвание «К гражданам Украины» за подписью президента Леонида Кучмы. В воззвании шла речь главным образом о том, что необходимо соблюдать спокойствие и не поддаваться на провокации. Кучма выражал уверенность, что в Украине будут сохранены стабильность и территориальная целостность. На второй и третьей страницах был помещён большой материал под названием «На грани гражданской войны: кому это выгодно». В нём разоблачались происки «националистических сил», «черноволовщины» и «тягнибоковщины». На следующих страницах публиковались материалы из противостоящих друг другу лагерей. Ни слова, на удивление, в газете не было о представителях украинской эстрады и кинематографа.
   Второй газетой был знакомый мне «ХХI век». В нём так же публиковалось вышеупомянутое воззвание, и, кроме того, заявления от разных политических партий левого толка о непричастности к разжиганию политического конфликта в стране. Перелистнув несколько страниц, я зацепился взглядом за рубрику «Афиша», где в самом низу было напечатано о концерте Егора Летова и «Гражданской Обороны» в Луганске с новой программой «Выше радуги». Я не знал, что и думать.
   Третьей была «Ворошиловградская правда». Одни «шапки» говорили о многом: «Жители города запасаются солью и спичками», «Мэр Евгений Бурлаченко призывает луганчан к оружию», «Бомба под луганским облсоветом». Число стояло апрельское, год две тысячи девятый.
   – Ну, и что всё это значит? – спросил я у парня, отдав ему газеты.
   – А вы всё ещё не поняли? Я вам в который раз повторяю, – это газеты другой Украины. Параллельной, если на то пошло.
   – Судя по их заголовкам, там жизнь не сахар, – сказал я.
   – Да, с сахаром там тоже туго, – ответил он. – Страна на грани войны между востоком и западом.
   – А где гарантия, что не вы их сами напечатали, эти газеты?
   – Если вы сейчас поедете со мной в Луганск, я покажу вам свою машину времени. Более того, вы должны будете поехать со мной – туда.
   – В другую Украину? – улыбнулся я.
   – Именно, – ответил парень.
   – Предложение, конечно, заманчивое. Но, если не секрет, зачем мне туда отправляться?
   – Видите ли… - парень ответил не сразу. – Вы должны забрать там телефон.
   – У кого забрать?
   – У тех, кто к вам приходил.
   – А сами вы что, не можете?
   – Если бы мы сами могли, то не было бы нужды обращаться с этой просьбой к вам, и посвящать вас во все эти пространственно-временные загадки. Но на любого из нас у них такое досье сшито – во! – парень развёл руки. – А у вас, то есть у вашего двойника о т т у д а – железное алиби. По нашим данным, его в тот день вообще не было в Украине.
   – Где он был, интересно? – сказал я, усмехнувшись.
   – Ну, это уже его дело. Так вы согласны нам помочь?
   «Чёрт с ним…», – подумал я. – А вдруг он не врёт? Когда ещё выпадет такая возможность поучаствовать в эдакой малонаучной фантастике! Чёрт с ним!».
   – Чёрт с вами. Ладно. Я согласен.
   – Спасибо, – сказал парень и крепко пожал мне руку. – Сейчас дождёмся обратного дизеля, входим, – как и приехали, – вы в последний вагон, я в первый. На вокзале ко мне не подходите. Знаете, где «уголок Данилова»?
   – Знаю, – ответил я.
   – Вот идите туда. Там будет стоять машина с политической символикой, – вы её сразу увидите. Откройте дверь, – она не закрыта, – и сядете спереди рядом с водителем.
   – А не боитесь, что угонят?
   – Кто? – сказал он таким тоном, будто я сморозил очевидную глупость.
   Из-за поворота колеи донёсся протяжный гудок.
   – Вот и дизель. Не прощаемся, – сказал мне парень, и, повернувшись, пошёл на другой край платформы.
   «Последняя возможность ни во что не влезать» – подумал я про себя. – «Он пусть сядет, двери захлопнутся, вагончик тронется, перрон останется. Вместе со мной. А он пусть катится хоть на Андромеду! Тоже мне, Герберт Уэллс выискался!»
   Подошёл поезд, та самая «Грязная стрела». Двери последнего вагона распахнулись прямо передо мной. Я вошёл.
   Путь обратно в Луганск прошёл в раздумьях. В вагоне ехало несколько донских казаков, сплёвывавших сквозь сверкавшие золотом зубы матерщинные словечки. Я смотрел на них и думал: «Насколько далеки они от всего этого пространства и времени! Они живут в своём собственном мире, точно так же, как их отцы, деды-прадеды… За какую веру они сейчас стоят, за какого царя, за какое Отечество?..».
   За окном проплывали украшенные венками свежевыкрашенные кладбища.
   Луганск встречал дождём. На перроне была густая толпа пассажиров, ожидавших наш дизель, – после остановки в Луганске он следовал дальше до Коммунарска, города вечной радости и вечной молодости, жители которого в своё время не теряли бодрости духа и в газовых камерах Освенцима. Лишь только открылись двери, я был чуть не сметён напором горластых баб с «кравчучками» и их подшофёрских спутников.
   Выйти, всё же, удалось. Я побрёл к виадуку.
   Как мне и говорил парень с той стороны, в «уголке Данилова» стояла машина, полугрузовой седан «Славута», кузов которого был оклеен агитацией какой-то «Народной инициативы Гуславского-Медяника». Дверь оказалась открытой. Я сел на место возле водителя, который был уже там.
   – Без приключений добрались? – спросил он меня.
   – А вы-то добрались раньше меня, я вижу? – ответил я. Действительно, как он смог?
   – Не удивляйтесь. Сейчас вас ждёт гораздо более удивительная вещь.
   «Жми на время!», – вспомнилась мне фраза из одного советского фильма про инопланетян.
   – Сейчас я запущу машину времени. Сидите спокойно. Лучше будет, если вы закроете глаза. Сам процесс перемещения безболезненный, вызывает, разве что, лёгкое головокружение – с непривычки. Самое главное – сохранять спокойствие.
   Он обернулся к стенке кузова, повернул небольшой рычажок и открыл крышку, которую я не заметил. За ней была небольшая ниша, где стояла подключённая к усилителю и ещё какой-то хреновине с датчиком и рычажками обыкновенная советская «вертушка».
   – И это ваша «машина времени»? – заметил я язвительно, на что он никак не отреагировал.
   Нажав кнопку на усилителе (лампочка сети зажглась синим), парень снял с держателя штангу, на которой крепилась головка с иглой, и опустил её на проигрыватель.
   – Всё… – облегчённо выдохнул он. – Внимание. Соберитесь.
   Зазвучала музыка, которую я узнал с первых нот.

   «Мы себе давали слово
   Не сходить с пути прямого,
   Но,
   Так уж суждено.
   И, уж если откровенно,
   Всех пугают перемены,
   Но,
   Тут уж всё равно…».

   – Чушь какая-то! – заорал я не своим голосом. – Вы псих! Быстро выпустите меня отсюда!
   Парень сидел, закрыв глаза, и не подавал признаков жизни.
   – Чёрт! – я попытался открыть дверцу машины, чтобы выскочить, но она была закрыта.
   – Выпустите меня отсюда, я сказал!

   «Вот!
   Новый поворот!
   И мотор ревёт!
   Что он нам несёт!
   Пропасть или взлёт,
   Омут или брод,
   Ты не разберёшь,
   Пока не повернёшь!».

   Машину стал окутывать сизый туман. Стёкла на моих глазах покрывались испариной.
   – Господи! Что же это! – прошептал я. – Сволочь! Негодяй! Куда ты меня тащишь!
   Я вцепился сидящему парню в горло и стал его душить. В это время туман за окном стал светлеть, и, когда свет стал нестерпимым, блеснула огромная вспышка.

   «Что он нам несёт?
   Пропасть или взлёт?
   Омут или брод!
   Ты не разберёшь,
   Пока не повернёшь,
   Пока не повернёшь!».

   Это было последнее, что я услышал. Я потерял сознание, успев перед этим подумать, что парень не соврал.
   Когда я очнулся, он всё так же спокойно сидел, положив руки на руль. Дымилась сигарета.
   – Где я? – еле смог я выдавить из себя какой-то стон.
   – У друзей, – усмехнулся парень. – Долго же вы были в отключке. Ничего, со мной так тоже было, когда я впервые прыгнул.
   – Куда прыгнул? – спросил я, и сам понял нелепость своего вопроса.
   – Туда-сюда-обратно, о, боже, как приятно, – ответил мне парень без тени улыбки. – Добро пожаловать в другую Украину.
   Передо мной пронёсся одним махом весь прошедший день.
   «Не обманул! – подумал я. – Транплюкировал!».
   – И какой же сейчас год? – наконец вернулся ко мне голос.
   – Две тысячи девятый. Какой и был. Двадцать третье марта.
   – Двадцать третье марта?
   – Да, я сместил вас на некоторое время в прошлое.
   – Но зачем? Ведь телефон они у меня забрали в январе?
   – Вы ничего не знаете о континууме. Об окнах. О воронках. Структура окна, его протяжённость, – того, которым воспользовались они, – могла вернуть их обратно только сегодня.
   – И что дальше?
   – Сейчас мы приедем. Вы зайдёте в СБУ и заберёте телефон. Комната 101. Пятый этаж.
   – Вот так просто зайду и заберу? Да меня скрутят мигом!
   – Спокойно. Вольфа Мессинга помните?
   – Помню. Ну и?
   – Слышали, что он в Кремль проходил? Без пропуска? При Сталине? А часовой ему честь отдавал?
   – Не пойму, о чём вы.
   – Дело в том, что он внушал себе, что он Поскрёбышев – личный секретарь Сталина. И сам в это верил. И, что самое важное, верили и сотрудники кремлёвской охраны. Поэтому в те дни, точнее, ночи, когда в Кремль под личиной Поскрёбышева проникал Мессинг, самому Поскрёбышеву туда попасть не удавалось. Его просто не узнавали, и говорили, что Поскрёбышев уже прошёл.
   – А я, значит, должен буду себе внушить, что я – Дидоренко? – я рассмеялся от этого бреда.
   – Значит, значит. Тем более, что здесь он жив. Я знаю, у вас получится. Вспомните «Чародеев». Видеть цель, верить в себя…
   – И не замечать никаких преград, – закончил я. – И зачем вам этот чёртов телефон? Я хранил его полгода и не прикасался к нему, тогда бы и забрали.
   – Тогда он нам не был нужен. Сам телефон никакой важности не представляет. Важна его память.
   – Какая у плёвой «Нокии» может быть память?
   – А кто вам сказал, что она плёвая? Всё дело в маскировке. Память в ней – гектара полтора, точнее, один и сорок четыре. А в памяти – пароли, шифры, ключи и разные файлы, содержимое которых вам ничего не скажет, но для нас они важны. Крайне важны. Мы, собственно, и планировали забрать у вас телефон самостоятельно, дожидались открытия окна, но они нас опередили, – каналы-то зачастую параллельные…
   – Для кого – «для нас»?
   – Группа «Освобождение» – слышали? Не слышали. Вот – теперь услышали. У вас такой нет.
   – И кого освобождаете?
   – Заключённых, – отрезал парень и завёл машину.
   Вырулив на Кирова, машина, вопреки моим ожиданиям, не повернула к мосту через пути, а поехала совсем в другую сторону. За окнами лежал снег, тогда как в моём пространстве-времени уже кое-где распускалась сирень. В целом, было довольно мрачно.
   – А мы разве не на Советскую, семьдесят два едем? – спросил я.
   – Шутите? Нас бы туда на пушечный выстрел не подпустили! – отмахнулся парень. – Да и нет там телефона, – уж поверьте мне, я-то знаю.
   – А когда я смогу вернуться обратно? И в «когда»?
   – Наше окно закрывается сегодня в двадцать два ноль семь. Оно – многовекторное, поэтому вы сможете вернуться в тогда же, ну, может быть, с разницей от минут до получаса вперёд.
   – И что мне делать до двадцати двух ноль семи?
   – Сами смотрите. Можете по городу погулять, тут вас многое, думаю, заинтересует и удивит, У меня-то свои дела. Добудете телефон – и наши дороги расходятся. А вечером, часам к десяти – приходите… – он задумался, – приходите к «Суп-Хаусу». Я вас там подберу.
   – Так он же взорвался? – удивлённо сказал я.
   – Это у вас взорвался, а тут – тарелка в тот день разбилась. Мне рассказывали. Кстати, самый популярный ресторан в городе.
   «Видать, не так всё плохо, раз кто-то в рестораны ходит», – подумал я.
   – Да он, собственно, один и остался. Ну, пирожковые ещё есть, но там сейчас, говорят, из т а к о г о мяса беляши делают! «Перник» сгорел, «Макдональдс» почти построили да бросили, – там теперь нарики кучкуются в той коробке, остальные все с началом кризиса закрылись. Хозяева-то за кордон дёрнули, поближе к своим «зелёным».
   – Мирового кризиса? – уточнил я.
   – Да здешнего, политического, – устало вздохнул парень.
   Мы повернули на Комиссара Санюка, и, спустя несколько минут, были на Сиреневой. Здесь парень повёл машину куда-то на восток.
   – Что это за СБУ за городом такое? – поинтересовался я.
   – Увидите. Да вы напротив него живёте.
   – Я в Вергунке живу. На Челябинской, тридцать три. Или нет?
   – На Челябинской, на Челябинской. Вот идёте вы домой по Челябинской, и что видите?
   – Ну, Мурада-автослесаря, нищенку, старушку с козой… А что там ещё видеть?
   – Это на самой улице. А за ней?
   – Завод старый, поломанный.
   – А дальше?
   – Рога, что ли?
   – Вот-вот. Они самые.
   – Так что, туда КГБ, тьфу, СБУ переехало?
   – А вам разве мама не говорила, что там раньше было?
   «И маму знает!», – мелькнуло у меня.
   – Глушилка. Но там всё давно закрыто…
   – Какое! Да туда знаете, сколько японской аппаратуры понасобачили? Комара засекут! А уж телефон – два пальца об асфальт! Глушат, глушат, а иногда такой импульс даже посылают, что из трубки – прямо в мягкие ткани мозга, и человек, если не умирает на месте от разрыва склеры, то дураком на всю жизнь становится. А то и просто бахнуть «мобилу» могут – дистанционно.
   – Я такое только в «Ментах-третьих» видел! – признался я.
   – Тут уже «Менты-тридцать третьи». Сто тридцать третьи! – парень опустил стекло дверцы и сплюнул в окно.
   Дорогу нам преградила похоронная процессия. Шестеро мужчин несли простой гроб, обитый чёрным крепом. Крышка была закрыта. За гробом шла толпа. Венков и, тем более, оркестра видно не было.
   – Опять стреляют… – задумчиво сказал парень, сняв шапку.
   – Кто стреляет?
   – Есть террористы… - ответил он. И тут же сказал:
   – Есть пять признаков прослушки «мобильного». В нашем с вами случае – признак пятый, последний: когда за телефоном приходят те, кто его прослушивает. Но вы не бойтесь. Это, чаще всего, милые, радушные и обходительные люди. Как в Камбодже.
   – Это я уже понял, – сказал я, вспомнив разговор с обладателями «орлатых» карточек.
   Процессия, – в основном это были мужчины средних лет, – наконец полностью перешла на другую сторону улицы. Мы тронулись.
   – Мне кажется, до Рогов с вокзала быстрее, – сказал я.
   – Там баррикады – не проехать. Да и патрули… А тут дорога глухая. Да и не «палят» здесь. Если что – стреляют только сразу и всех делов. Ну, вам выходить, – сказал он, как не то проводник, не то шофёр «маршрутки».
   – А вы?
   – Я подожду. Мне туда не резон соваться – сами подумайте. А вы сейчас идите прямо, потом будет поворот, где деревья. Пойдёте туда. Там ворота. Вы – Дидоренко. Ясно?
   – Вас понял. Разрешите идти? – ответил я по-военному.
   – Удачи, – сказал мне он. Щелкнули пальцы, говоря тем самым, что дверь открыта.
   – Удача мне не помешает… – сказал я сам себе, уже вылезши и захлопнув дверь.
   Было прохладно, но не совсем холодно, несмотря на лежавший повсюду снег. Градусов восемь. Оттепель. «Затяжная весна какая-то…», – шёл я и думал. Попутно я вспоминал всё, что я знаю о Дидоренко. Вроде бы звали, – а здесь и до сих пор зовут, – Эдуард… по батюшке не помню, был он ректор ЛАВД, или ЛИВД, что одно и то же, потом его застрелили, или он сам, а его имя присвоили улице, где школа милиции. Вспомнил я поздравительную телеграмму в год его смерти (гибели?) уже нашему ректору. Вроде, университету сто пять лет стукнуло, или около того. Сын генерала владеет строительством прямо напротив маминой работы, которое там как бельмо в глазу у сотрудников телецентра. И всё. Не видел я ни фотографий его, ни в новостях, и голоса тем более не слышал. И как тут себе кого представишь, когда не представляешь совершенно, как этот «кто» выглядел.
   Железные ворота, выкрашенные в национальные цвета, приближались. Сердце в груди стучало всё сильнее. Что делать, если пробраться не получится, парень, который заварил всю эту кашу, мне не сказал. «Рагу мясное «Ошибка сапёра», – вспомнил я «чёрную» шутку из того же «Городка». Может, он вновь продаётся в киосках?
   – Стой! Кто идёт? – прервал мои мысли зычный голос откуда-то сверху от ворот.
Я поднял глаза, и увидел вышку («Как в ГУЛАГе» - подумал я), а на ней – высокого хлопца с «матюгальником».
   «Я – Дидоренко!» – подумал я и крикнул стрелку в ответ:
   – Ты что, сынок, своих не признаёшь?
   – Виноват, товарищ генерал! – крикнул он уже без рупора. Раздался резкий звонок. Дверь ворот начала отъезжать, словно в «ДМБ».
   – Что-то вы быстро, товарищ Эдуард Иванович! – сказал с усмешкой пожилой дежурный в ватнике.
   – Да. Вот, телефон забыл, - ответил я, не останавливаясь, что было почти что правдой.
   – Я как чувствовал – не закрывал, – сказал мне вслед охранник.
   От проходной КПП до здания шла прямая дорога метров триста. Никого живого, кроме старика и хлопца, я не видел. Хоронятся где, что ли. Или так – совсем без охраны, чужие, дескать, здесь не ходят? – думал я и так дошёл до здания из белого кирпича.
   – Комната сто один, пятый этаж, – сказал я себе и подумал, почему пятый.
   Открыв входную дверь, я оказался в совершенно узком подъезде, где было не разминуться и двоим. Ширина лестничного марша немногим превышала ширину моих плеч. При этом, следующий марш располагался на десятиметровой высоте. Лестница круто шла в гору, не выходя ни на какие этажи. Если и был раньше выход, за которым мог быть, к примеру, коридор, то теперь он, вероятно, заложен.
   Шагая по ступеням лестницы, больше похожей на трап моего аляскинского корабля, я порядком устал. Добравшись до пятого этажа, где, действительно, был выход в коридор, я перевёл дыхание, осмотрелся и оторопел. В небольшой холл выходили четыре двери с двух сторон. На каждой стояло число 101.
   Пройдясь по коридору, я обнаружил, что и остальные двери, которых тут было больше двадцати, носили такой же номер.
   «Форт Буайярд… – отрешённо подумал я. – Тайна рыжего кота… Где бы волшебные очки сыскать, чтобы ложные двери пропали? Пойду наобум».
   И я подошёл к первой от меня двери. Нажав на ручку, я только тогда подумал, что дверь может быть под сигнализацией, а ручка под током, или с определителем отпечатков пальцев, – видел я и такое в боевиках. Но сирены не раздалось, током не долбануло, дверь открылась.
   «А там – лазеры…» – подумал я, и, резко распахнув дверь, отскочил в сторону.
   Лазеров тоже не было. Передо мной предстал обыкновенный офис, какие бывают в банках или турагенствах. Со стен смотрели львы, треугольники и змеи. В центре противоположной от двери стены висел крест, похожий на католический, но с выходящими из углов пересечения перекладины четырьмя косыми лучами. От этого крест был похож на большую снежинку на палочке.
   Стараясь не шуметь, я вошёл в комнату. В ней было несколько заваленных бумагами («Дела…» – подумал я) столов-тумб Офисной техники видно не было, за исключением старой пишмашинки. Рядом с ней лежал телефон.
   – Ну что, мобила, вот мы опять встретились? Отдам тебя твоему хозяину-растеряхе, и пусть обратно меня везёт! – сказал я телефону, словно живому, засунул его в карман джинсов и вышел из комнаты, закрыв за собой дверь.
   – А что это вы без машины? – сказал мне, провожая, всё тот же охранник, когда я спустился.
   – Да, прогуляться решил, в моём возрасте полезно, да и врачи советуют… – ответил я, выходя за ворота.
   – Служу народу Украины! – донёсся вслед мне мегафонный крик с вышки.
   Я приложил, не оборачиваясь, руку к пустой голове и ускорил шаг.
   Парень в машине заметно нервничал.
   – Вернулись. Слава Богу. Я ещё пять минут бы прождал и меня бы тут не было! Телефон с вами?
   – Да… – растерянно ответил я.
   – Давайте сюда.
   Я молча протянул ему телефон.
   – Я же говорил, у вас получится, – сказал он и нажал на телефоне клавишу. – Ух ты, даже не разряжен. Сейчас, позвоню и поедем.
   – А не засекут? – спросил я.
   – Да тут фон такой – ночами вся округа светится! Рядом с вышкой-то они не слышат ничего, только в городе – сказал он и, пощёлкав, приложил трубку к уху.
   – Алло? Соня, ты? Да, приехала бабушка, куда же без неё. Скажи Арине, чтобы та позвонила Сороке, Вход в кафе «Озирис». Десять. И испеки плюшек с кнедликами! Ну всё, целую! Пока! Пока… – сказал он и выключил телефон. - Первая минута – бесплатно. Можно многое сказать.
   – А что это за оператор у вас – DCC? У нас такой нету.
   – «DCC», – «Donetsk Citizen Community», – на сегодня крупнейший оператор Востока.
   – А как же «Киевстар», «МТС»?
   – Это всё теперь одна контора – «УЗ-Телеком» называется. Узбеки выкупили. А «Лайф» вообще пропал. В один прекрасный день взял и выключился.
   Мы немного помолчали.
   – Ну хорошо, телефон я вам принёс. Теперь что? Может, ещё какая миссия есть? – спросил я.
   – Нет, вы свободны. Спасибо. Отвезу вас до кольца трамвая, а там – смотрите сами, – сказал парень и завёл машину.
   Через полчаса мы были на кольце «семёрки», куда я ни разу до сих пор не заезжал. Сквозь руины выщербленных временем колонн был виден лежащий на боку памятник Горькому.
   – Вот вам на расходы, – сказал мне парень и полез в карман. При виде купюр, пачку которых он оттуда вынул, мои последние сомнения относительно пространственно-временной топологической принадлежности этого «здесь» и «сейчас» рассеялись. Мелкие купюры были обычными. Но на десятке вместо Мазепы, видимо, опять впавшего в немилость действующей власти, был изображён Сагайдачный, причём на коне. Более же всего удивила купюра в 25 гривень, оранжевого цвета, с которой на меня смотрел усатый гуцул в шляпе.
   – А это кто? – спросил я у столь щедрого водителя.
   – Ивасюк. Там же написано. Выпустили в честь двадцатипятилетия его смерти. Кстати, недавно доказали, что его повесили ортодоксальные иудеи-хасиды. Он состоял в масонской ложе «Единство», потом с ними поссорился, а, как вы знаете, из масонских лож только один выход – на тот свет. Вот ещё мелочь – она вам пригодится, увидите, – он высыпал на приборный щиток жменю монет. Ссыпая их в карман, я обратил внимание на трёх-, пятнадцати- и двадцатикопеечные монеты среди остальных, привычных. Не было только пятаков.
   – А почему пятаков нет? – спросил я.
   – У нас, как в Орехове, пять – несчастливое число. Это после заговора «каневской пятёрки», о котором вы, ясное дело, не слышали.
   – Однако, всё серьёзнее, чем я думал… – ответил я.
   – Вы думали… Вот походите по городу, может, ещё чего надумаете. Ну всё. Здесь наши пути расходятся. Приятных впечатлений.
   – А как вас хоть зовут? – спросил я.
   – Игорь, – сказал парень. – Игорь Луговой, эсквайр. И улыбнулся.
   – А меня – Костя, – улыбнулся я в ответ.
   – Я знаю. Эх, Костя, Костя… Ну, прощайте! – сказал он уже с серьёзным, напряжённым выражением лица, на котором как не бывало улыбки. – Вам пора!
   Мы пожали друг другу руки. Я вышел.
   – До скорого! – крикнул мне Игорь через открытое дверное стекло.
   Я махнул рукой вслед и пошёл к остановке трамвая.
   Остановка и близлежащие столбы, вместо привычной мочалы объявлений о продаже Родины, совести, и съёме штанов в центре города, сплошь оклеены белыми листами, с которых на меня смотрели три больших чёрных слова: «НИКАКОГО ПОДЧИНЕНИЯ ПРИКАЗАМ». Интересно, что это могло значить: констатацию факта, угрозу или призыв к действию? Скорее всего, три в одном.
   Вдруг я услышал грохот. Выйдя из павильона остановки, я увидел, что вдали, в том направлении, куда уехал Игорь, горела машина. Через секунду мимо меня на полном ходу пронёсся БТР, из которого, не достав до меня считанных метров, полоснула пулемётная очередь.
   Шарахнувшись в сторону, я зацепился о какую-то железку и упал на спину. Сердце готово было вырваться из груди. Не помня себя, я кое-как поднялся, и на дрожащих ногах пошёл туда, где заметил горящую машину. Может, тем, кто в ней, нужна была моя помощь. Других-то людей, как и машин, на улице видно не было. Город словно вымер.
   «Комендантский час, что ли?», – лихорадочно соображал я. – «Но Игорь бы предупредил».
   Запрокинув голову, чтобы глотнуть воздуха, я краем глаза скользнул по окрестным столбам, и, что называется, остолбенел. С каждого смотрело на меня знакомое до боли много лет лицо бородатого длинноволосого человека в очках и кепке. Машина была вмиг забыта. Не веря своим глазам, я подошёл ближе к столбу, чтобы рассмотреть то, что было написано на плакате. Прочитав, я оторопел ещё больше. Русским по красно-коричневому плакат говорил о том, что сегодня, двадцать третьего марта две тысячи девятого года, в восемнадцать ноль-ноль в ДК имени Ленина состоится концерт Егора Летова и «Гражданской Обороны» с новой программой «Выше радуги». Изображение одноимённого диска, презентация которого должна была пройти на этом же концерте, было помещено в углу афиши. На обложке диска, вместо привычных фотоколлажей и разноцветного шрифта, были изображены обутые в тренировочные кеды ноги, идущие по радуге.
   «Но ведь этого не может быть! Летова нет! Уже больше года!» – крикнул кто-то внутри. И кто-то другой тут же вкрадчиво заметил: «Здесь и не такое может быть. Приятных впечатлений!».
   Я машинально посмотрел на свои часы, но на них было час тринадцать. Поднеся их к уху, я понял, что они стали.
   И тут я вспомнил про машину. Когда я подбежал к ней, она уже догорала. Это была «Славута» Игоря. Игорь был внутри. Мёртвый.
   На удивление, он почти не обгорел. Разве что одежда. Голова была запрокинута назад. Выпирал острый кадык. Стеклянные глаза смотрели вверх.
   Очевидно, попали по кузову, который был полностью разворочен. «Гранато…б», - мелькнуло у меня в голове словцо одного моего приятеля Гриши. – «Как гранатанёт, как …нет…». Двери с обеих сторон были заперты.
   «Где же милиция? Скорая?» – подумал я. – «Чёрт, почему ни души на улице? Ещё ведь не так поздно!»
   Неподалёку я заметил телефон-автомат. Набрав «03», не желая связываться с милицией, которая в два счёта могла выяснить местонахождение звонившего, да она бы и не помогла, я услышал нервный голос.
   – Что там у вас? Только быстро.
   – Убит человек. Улица Артёма. Тут рядом завод сантехники. Говорит Данила Багров.
   Я повесил трубку и пошёл, куда глаза глядят, бросив прощальный взгляд на погибшего в машине Игоря. Кто он, откуда, против кого или чего боролся? Кто будет о нём плакать? Где его, в конце концов, похоронят? На потрескавшемся асфальте, мокром от недавно сошедшего снега, лежало и дымилось что-то красное. Остановившись, я увидел, что это – сердцевина пластинки с дыркой для «вертушки»: «Машина Времени. 10 лет спустя. ВТПО «Мелодия». Запись 1987 года».
   И тут я понял, что не смогу вернуться обратно. И что на кольцо сто тридцать восьмого, – адрес этот, думалось мне, и здесь остался без изменений, – я, напротив, могу угодить запросто. Я понял это в одно мгновение.
   «Может, на концерт успею…», – тут отдалось в моей голове.
   Навстречу шла какая-то тётка, тащившая авоську, набитую хозяйственным мылом и рулонами туалетной бумаги.
   – Простите, не подскажете, сколько времени? – спросил я у неё срывающимся голосом.
   Не ответив, она засунула в рот палец, помочила его слюной и подняла его вверх сталинским жестом.
   – Вроде большой уже. Не знаешь, что ли? При северном ветре запрещено спрашивать, который час.
   В её голосе сквозила злоба.
   – Почему? – крикнул я.
   – Почему, почему? По Кучему! – заорала в ответ она. – Щас так пахнёт – костей не соберёшь! Мосол! – Она плюнула каким-то кровавым сгустком и почалапала дальше.
   «Нет, это не Рио-де-Жанейро, – только и смог подумать я. – И год не две тысячи девятый, а восемьдесят четвёртый. С новым, тысяча девятьсот…».
   Так я дошёл до следующей остановки – завода ёлочных игрушек. На его пороге лежали несколько разбитых шариков и осколки красной звезды.
   – Здравствуй, ж…, новый год, приходи на ёлку! – заорал я благим матом, добавив в конце несколько слов покрепче.
   Навстречу из-за поворота с лязгом выехал рельсовый снегоуборщик. Доехав до остановки, он остановился.
   – Давно ждёшь? – промычал небритый мужик в оранжевой телогрейке, туша окурок о приборную панель.
   – А когда «семёрка» будет, не знаете? Скоро?
   – А вы пешочком, пешочком! – весело крикнула его молоденькая напарница. – Не скоро. На Волохинском разъезде, где РТИ, рельсы взорвали, п…сы!
   – А какая маршрутка до ДК идёт?
   – Да они все туда идут… если дождёшься, – мужик закрыл окно, и снегоуборщик со скрежетом поехал дальше.
   Я заметил, что рельсы были ржавые.
   «Маршрутных! Маршрутных! Танцуем мы маршрутных!» - вспомнился мне рваный ритм песни луганской рок-группы «Хламида». Не они ли взрывают сейчас рельсы?
   «Господи, помоги мне добраться до ДК! Пожалуйста! В жизни больше ничего у тебя не попрошу!» – возопил мой дух к небесам. Нужно сказать, я был атеист.
   Из подворотни выехал микроавтобус-«селёдка» грязно-рыжего цвета. Подъехал ко мне, остановился. Номер маршрута был совершенно дикий: 1237-й. Сверху четырёх цифр шла надпись крупными буквами под трафарет: «КОММЕРЧЕСКИЙ».
   – Эх, прокачу! – заорал явно поддатый водитель.
   Мельком я заметил в гуще названий остановок на табличке «ДК Ленина». Я быстро залез и сел на одно из чудом уцелевших кресел.
   – До ДК доеду? – спросил я у водителя. Вдруг табличка не его, да и сам микроавтобус?
   – Доедешь, мосол, доедешь! Все там будем!.. Га-га-га! – расхохотался он и заорал: 
   – Поехали!
   По салону разнёсся дух перегара.
   Казалось, что дорога за окном была сплошной мусоркой. Ветер носил целлофановые кульки, мясные ошмётки, клочья газет и листовок. На каждом столбе красовались знакомые три слова.
   – На детской могиле останови, – сказал один из сидевших в салоне маргиналов.
   «Что ещё за детская могила?», – хотел было спросить я, но по татуированным вые и лбу говорившего понял, что лучше не стоит.
   Проехав ещё с добрый километр, водитель резко дал по тормозам. Я по инерции крепко трахнулся лбом о поручень. Водитель матерно заржал.
   Мужчина, хлопнув ржавой дверью, вышел. Чуть поодаль от остановки я заметил странный памятник: пятигранная стела-призма, рёбра которой сходились от основания к верхней плоскости, а из неё вверх тянулась маленькая бронзовая ладошка с растопыренной пятернёй.
   – Извините, я не местный, а что это за памятник? – спросил я у другого сидевшего пассажира, имевшего, как мне показалось, не такой грозный вид.
   – Дети… Детишки, – пропищал он странно высоким голосом. – Нашли мину, кинули в костёр. По кусочкам собирали, – он зевнул с ленцой.
   «Однако, – подумал я. – 2009-й год. Луганск. Областной центр. Детишки нашли мину».
   – А много их было? – опять спросил я.
   – Пя-я-ять было. Пять бедных, несчастных созданий, во имя Отца, Сына и Святой Матери! – сказал тонкоголосый. – Кстати, молодой человек, вы ещё не видели фильм «Секрет»? Весь наш город уже его посмотрел! Сегодня – открою секрет – будет бесплатный показ в красном кинозале «Россия». Это рядом с этой грязной, мерзкой лавчонкой «Украина»!
   При слове «Секрет» меня передёрнуло. Уж больно я был наслышан об этом фильме, приходилось встречаться и с теми, кто его видел.
   – А о чём фильм? – спросил я просто так.
   – О, юноша, это прекрасный фильм! Возможно, это самый лучший фильм, который вы увидите в своей короткой жизни! Он открывает солнечную кладезь ресерфинга трансреальности и алмазные глубины суфийской мудрости! Вот вам пригласительный, – он протянул сложенную раз в 16 бумажку.
   Мне захотелось врезать ему по зубам.
   Мы, вместо того, чтобы давно выехать на улицу Фрунзе (как она, интересно, теперь называлась?), вот уже битый час петляли по каким-то закоулкам Камброда. Я стал опасаться, что мы никогда не приедем, и я, возможно, буду лишён последней радости «в своей короткой жизни». Чего скрывать, улицезреть в живых, да ещё и «живьём» того, с кем надеялся встретиться на том свете, мне чертовски хотелось.
   – А сколько проезд? – спросил я, не увидев нигде привычного ценника.
   – Стыдно не знать! Четыре семьдесят восемь! – пропищал уже совершенным фальцетом секретчик-трансерфингист. – А, если не секрет, откуда будете?
   – Из Краснодона, – буркнул я.
   – Из Шмидтовки? Ах, из Шмидтовки… – проскулил он мне в ответ. – То-то я и вижу, что вы такой немного больной. Преклир, одним словом. А вот и моя остановочка! Ну, прощайте! Желаю ясности! – он послал мне воздушный поцелуй и, к моему глубочайшему удовольствию, покинул мирок маршрутки.
   «Прощайте!» – эхом отозвался у меня в голове голос Игоря. Ведь он так и сказал: «Прощайте!». Наверное, он знал. Ещё бы. Ведь он столько путешествовал по времени… «Но он бы не бросил тебя!» – крикнул другой голос. – Здесь теперь всегда так говорят – «Прощайте!». Вместо «Счастливо! Пока!», вместо «До встречи!».
   – Но он ещё сказал: «До скорого!» – прошептал я.
Маршрутка резко стала.
   – Вылезай, фраерок, стоп машина! – заорал водитель. – Деньги на бочку! – и он погрозил мне вынутым из бардачка «стволом», очень мало походившим на игрушечный.
Я подрагивающими руками отсчитал 4 гривни 78 копеек. И только выходя, я увидел маленькую наклейку на поручне: «Согласно Указа от… сумма проезда… 2 мин. зар. Приятной поездки!».
   – А как до ДК добраться? – крикнул я водителю, отойдя от маршрутки, все четыре колеса которой были пробиты армейской шипованной лентой.
   – А ну брысь, мелюзга! – заорал тот в ответ, и пару раз пульнул в атмосферу из своей «пукалки».
   «Где же это я?» – думал я, шагая. Эхо шагов отдавалось в пустых стенах какого-то гигантского заводского корпуса, окна первых этажей которого были навечно заварены толстыми листами стали, а остальных попросту не было – зияли одни чёрные проёмы.
   Бетонный забор, начинавшийся от угла здания, покрывала огромная зелёная надпись картвельским шрифтом.
   И тут я понял, что до ДК – рукой подать. Я был тут – там ещё – лишь единожды, но и тогда меня привлекла эта непонятная надпись, и я восхитился красотой грузинских букв.
   – Слава тебе, Боже! – прошептал я. – Спаси и помилуй мой город, мою страну, мой народ в эти чёрные дни!
   Через несколько минут я был уже возле ДК. Пьедестал памятника вождю гласил чёткими каллиграфическими буквами: «Я … ТВОЕГО ДЕДА». За пьедесталом сидели кучками trash'еры, doom'еры, death'еры, панки, хиппи и прочие неформалы. Пришло их время.
   Не желая встретиться ни с кем из своих знакомых, я зашёл в здание ДК и направился к кассам.
   – Билеты на Егора остались? – спросил я у старушки-кассирши.
   – Остались, сынок, остались! – грустно заулыбалась она. – Есть подешевле, есть подороже.
   – Мне бы поближе к сцене.
   – Шестьдесят рубликов, золотце ты моё!
   Я отсчитал банкноты.
   – Спасибо вам большое! – поблагодарил я бабушку. – А сколько ещё до концерта?
   – Можешь заходить, родимый! Там КВН-щики сейчас, вот закончат – и сразу Егорушка, святой инок, воин Царства Божьего, петь нам будет, бедным русским людям!
   «Что ещё за КВН-щики?» – подумал я, особо не надеясь похохотать. Я давно уже понял – хуже современного КВНа может быть только современный луганский КВН.
   В фойе ДК была уйма народу, пившего, курившего и блевавшего себе под ноги. Навстречу мне два дебелых ОМОНовца из «Кобры» волокли явно обсаженного детину, горланившего во весь ор:

   – Буду мух глотать, буду девок стебать,
   И на все свои вопросы отвечать: «Всегда бухой!». Хой!!!

   В стороне, облокотясь на гардеробную стойку, целовались двое парней, одинаково худых, но прямо, можно сказать, радикально противолежащих друг от друга по внешнему виду. Один был типичный скинхед, с толстенным «антигопом», в обтыканной заклёпками и булавками «косухе», на спине которой была намалёвана огромная свастика, другой был похож на школьника-математика: пиджак, брюки, галстук с блестящим значком, белая рубашка, квадратные очки над клювом-переносицей, чёлочка набок. Точь-в-точь Егорка году в 84-м. Может, это он и был?
   – Эй, мужик! Я тебя знаю! – крикнул мне вслед один из них, когда я прошёл мимо.
   Сердце ёкнуло. Я обернулся.
   – Я тебя знаю – ты на хрен пошёл! – крикнул снова очкастый. Лысый заржал.
   Меня это просто вывело из себя. Я подошёл к нему и схватил его за галстук.
   – Ну ты, мосол! – прошипел я.
   В ответ он отвесил мне звонкую пощёчину.
   – Да кто ты такой, чтобы это слово называть? Да я тебе за это слово это слово в это слово через это слово по это слово засуну! Знаешь, что за это слово бывает? Джампер, ответь!
   – За это слово бошку бьют! Ыарр! – рыгнул лысый горлом.
   – Пошёл ты… – бросил я ему в лицо и пошёл к залу. Что ещё за сверхмат – «мосол»? Или это понятие?
   Возле зала стояла стойка с газетами. Поверх стойки шла красивая наклейка ««Бесплатка-XXI век». Интерактивная фотогазета. Не проходите мимо!».
   Я взял один экземпляр. Сразу же моё внимание привлекла надпись на обложке: «ПИСДАБОЛ. Новая эротическая стрелялка для всех. Обращаться по адресу: посёлок Червоный Овраг, база труда и отдыха «Золотая Висюлия». Студентам и МДПВ скидка».
   «Дострелялись, – подумал я. – Пэйнтбол, страйкбол, пушбол, пинбол, кью-зар, и вот тебе на – писдабол. Этого и следовало ожидать. Знать бы, кто такие МДПВ».
   Следующее объявление было не менее интересным. Оно прямо-таки кричало своими попугайски-канареечными буквами на фоне индиго: «Хурлы! Мурлы! Индрыст кочергы! Национальность значения не имеет! Со склада в Тюленинграде! Скидка 120%! Мы вам заплатим!». У меня и слов не было.
   Далее шли мелкие объявления вроде «Жарим арахис», «Сдам пятилитровую конуру для морской свинки – производитель «Ильеночка», «Вышка без проблем и заключения суда» и других. Не глядя, я пролистал десяток страниц, и тут мой взгляд упал на огромный подвал с коротким заголовком прописными литерами: «ВИЙ».
   Рядом с «ВИЕМ» было помещено фото Шухевича. Я представил, какое дерьмо было в подвале, и прочёл только комментарии к нескольким фотографиям. Одна из них была с Лычаковского кладбища, где после перезахоронения Шухевича фашистская западенская бандеровская черноволовская бандеровская западенская хунта установила поганому гитлеровскому людоедскому бандеровскому черноволовскому бандеровскому людоедскому гитлеровскому поганому псу – шакалу – голубой выхухоли – вуглускру – ногох…цу – дерьмочервию – гайдуку – нетопырю – пёсьему хвосту – с…ному мерину – кнуру – каплуну – евнуху – немому кастрату – самого Люцифера сыну – не сыну казачьему, а хрену собачьему – смердючему гнойному кизяку Украинской Нации тридцатитрёхквадратнометровый склеп из чёрного мрамора. На другой, согласно подписи, было посмертное фото легендарного Тараса Чупринки (хотя он там выглядел более чем живым), у которого после того, как он, обос…вшись сушёными х…ми съеденных им украинских малят, скапитулировал отважным НКВДистам, поломался шейный позвонок, от чего он подох, но глаза остались как живые. «Отака х…, малята…» – только и подумал я, перевёл глаза на начало статьи, и заметил, что с заглавной фотографией происходит что-то странное. Глаза постепенно как бы заплывают, проваливаются, вот исчезли зрачки, за ними яблоки, и вот вместо глаз у него остались просто кожные впадины. Мне стало страшно. Ругнувшись, я скомкал газету и зашвырнул её прочь, где её тут же с матюками подобрала уборщица, крикнув мне: «Мосол! Он тут бумагой швыряется, а нам ж… с дитями вытирать нечем!». Мне захотелось уничтожить все эти газеты вместе с лотком, спалив их в сортире, но, прочитав ещё раз слова «Интерактивная фотогазета», я подумал, что метаморфоза с генерал-хорунжим УПА, увиденная мной, – одно из технических достижений местной полиграфии. Эдакий визуальный спецэффект. «Зомбируют, как могут…» – прошептала мысль.
   Я вошёл в зал. Билетёров не было. На сцене, как свидетельствовали три кровавые весёлые буквы на занавесе, шёл КВН. Зал был полон едва ли на одну шестую. Кто-то спал, кто-то занимался сексом – никто ни на кого не обращал внимания. На сам КВН, впрочем, тоже.
   За спиной раздался кашель, переросший в хлюпанье. Обернувшись, я увидел, что рослый металлист в майке с готическими буквами «Каждому – своё» выблевал содержимое своего четырёхстопного желудка прямо в лоток с газетами, и спокойно пошёл назад к стойке с «Живым пивом донбасского федеративного разлива». Жаль, – и хорошо, – что того, как он блевал, не видела уборщица. То-то она была бы рада, и уж точно вставила ему по самое «это слово».
   Откуда-то сверху, из лоджии балкона, долетело нестройное пенье:

   «Чтоб дойти до дома,
   Надо на…нуться!».

   Я занял какое-то место у прохода и стал «втыкать»  на сцену. Там как раз очередная команда закончила выступление, и, откланявшись, прошествовала за кулисы.
   На сцену вышел «объявляла» в безукоризненном костюме-«тройке».
   – Спасибо команде из Высшего Восточноевропейского Народного Училища «Внуки Бабки-Ёжки» – они порвали зал! Замыкает сегодняшний рауш команда из Луганской Негосударственной Полисциентической (он несколько глотал буквы, последнее слово вышло у него как «Поссыитической») Академии с факультета Украинского Франкознавства и Эллинистической Лингвистики «Синежовтый»… пардон, «Синеж…ый ФУФЭЛ»! Встречайте! А ну похлопали-похлопали! – он осклабился.
   Не буду описывать увиденное далее, ибо оставило оное во мне самые гадостные впечатления. Наконец (я уже было решил, что этот конец никогда не наступит), и эти весёлые и находчивые ребята откланялись, и на сцену снова вышел «объявляла».
   – Спасибо командам! Они сегодня порвали этот зал! Команды – на сцену!
   Из-за кулис на сцену вывалилась разношёрстная толпа.
   – Слово нашим жюри. Первое слово предоставляется почётному директору Луганского Юридического Центра Истории, Физвоспитания, Европейского Развития и Апологетики имени святого Владимира Владимировича Витольде Феодосиевне Лазо!
   Встала завитая мелким бесом крашеная дама бальзаковского возраста.
   – Команды – молодцы! Я так не смеялась с тех пор, как мне Юрочка Никулин в 97-м году рассказал анекдот про Солженицына и х… с бровями! Спасибо!
   – Слово предоставляется заведующему кафедрой математической прикладистики Высшего Восточноевропейского Народного Училища имени Рудя и Дреля Валиволаваливею Малимоламалимею бин Худжи-Муджи!
   Поднялся средних лет азиат.
   – Щито я тут хатэл би сказат? Как гаварыл виликий и мудрый имам Шамиль Басаев, «сэким бащька, рускилар чучкилар, дабро пажалават на горлорэзку!» Алях акащь! – он чиркнул большим пальцем по горлу.
   – Слово предоставляется ректору Сельхозмагистратуры Машколледжа имени Внутренних Дел Ивану Витальевичу Лайно!
   Встал мужик в обтерханном ватнике и ушанке с кокардой без одного уха.
   – Как говорил мой предшественник Фрол Суходрищев, «Как ё… твою мать, так ё… твою мать! А как ё… твою мать, так ё… твою мать!». Очень понравилась шутка команды луганского СИЗО «Розочка» о любви! Ребята правы: любовь – это такая штука, что лучше ну её на…!
   – Слово предоставляется начальнику факультета экспортно-импортных отношений Торгового Университета Педагогов и Заочных Директоров Естественных Наук «Мягкий Знак» имени Семёна Витальевича Рыло, царствие ему безвестное, Михаилу Вонифатьевичу Копыто!
   Поднялся мужичонка, похожий на директора моей школы, только раза в полтора скукоженный и какой-то трахнутый молью.
   – Ну, в общем-то, я думаю, что это всё на… никому не вс…лось! Думаю, надо выпить! Ну, в общем-то, я думаю, что это всё на… никому не вс…лось! Думаю, надо выпить! Ну, в общем-то, я думаю, что это всё на… никому не вс…лось! Думаю, надо выпить!
   – Спасибо уважаемым членам жюри! Слово предоставляется председателю судейской комиссии, заслуженному мастеру спорта Восточной Украины, кандидату в КМСы по восточным, западным, северным и южноцентральным единоборствам, троеборствам, пятиборствам, многоборствам, греческой, римской, греко-римской, римо-греческой и вольной борьбе, обладателю ультрафиолетового пояса по каратэ, инфракрасного пояса по каратэ-до, тринадцатого дана по ушу, медали «За ватагу на пожаре», почётной грамоты «За отвагу на поджоге», значка «XIX всесоюзная конференция детских патологоанатомов в Харькове», вымпела «Туристу-автостопщику СССР», именного пистолета «За обуздание оранжевых пацюков», фирменного кортика с гравировкой от капитана авиаматки «Сметливая» Пытина Пэ И, наградного набора «Маркиз де Сад» с некрофилированной плёткой-семихвосткой из китового уса, поэту, музыканту, композитору, певцу, художнику, актёру, лауреату гран-при международного кинофестиваля «Старость» в Родаково за художественный свист в фильме «Мечты Жанны», правопреемнику Семи Рубиновых наконечников, почётному гражданину Северохимска, обладателю права на бесплатный проезд в трамвае Стаханова-Теплогорска-Ирмино-Кадиевки-Брянки, мастеру игры на баяне, в пинг-понг и шахматы, любимцу студентов кафедры физвоспа Политехнического Института «Заграва» Демократического Юношества Нации – Су-хе-ны-чу!!!
   Встал мужик лет тридцати с пластырем на переносице и разбитой губой.
   – Как уже сказали мои коллеги, команды – молодцы! Всем нам сегодняшнее выступление очень пришлось по душе. Блеснули эрудицией «Дракоши», школа-спецбатальон с военным уклоном №18, насмешили до коликов «Сердца Данко», гимназии 2442, тронули до глубин души в конкурсе политической сатиры «Ющенко – г…н!» миниатюрой «Собаке – собачья смерть!» ребята из «Искры» – СПТУ №67. Собачку вы топором зря, конечно… – в зале раздался хохот и ор – но как вам удалось наклеить ей на лыч фотку Тимошенко? Ну вы, блин, даёте, одним словом! Отдельно отмечу команду «Маркс» шестого музучилища, – их телефонный маньяк-гомосек – герой нашего времени! Ну, и, конечно же, «Веельзевул» из горного техникума!
   Когда стихли овации и вопли команд, Сухеныч сказал:
   – Мы тут посоветовались и решили: вы все сегодня молодцы! И, как говорил покойный Виктор Фёдорович Янукович…
   Все в зале встали. Даже я.
   Помолчав минуту, Сухеныч продолжил:
   – …главное – не наколка, а отсидка!». Поэтому мы посовещались, и я решил – всем тринадцати командам мы сегодня присуждаем первое место!
   Зал потонул в овациях. Слышно было, как кто-то истошно кричит: «Искру засудили!».
   Заиграла музыка «Снова в нашем зале». Команды, казалось, и не думали расходиться. Кто-то с балкона заорал:
   – Кончайте эту херомантию! Егора давай!
   Его крик поддержали, и через минуту весь зал, в том числе и болельщики КВНа, если этот дурдом можно было так озвездить, орали: «Е-го-ра-хо-тим! Е-го-ра-хо-тим!». В толпящиеся на сцене лыбы летели монеты, помидоры и бутылки. Кто-то кинул дохлую кошку, раскрутив её за хвост над головой. Об голову «объявлялы» расквасилось тухлое яйцо.
   - На… пошли, с…и, б…! – заорал в вырванный у Сухеныча микрофон здоровенный небритый хмырь без многих зубов.
   Жюри и команды спешно ретировались. Сцену закрыл железный занавес. В него сразу же с той стороны кто-то долбанул чем-то тяжёлым, возможно, головой. В зал тотчас повалили толпой панки, почти все из которых находились в ерофеевском состоянии. Из фойе пахнуло анашой. Кого-то загоняли «демократизаторами» РП-12. Кого-то несли. «Боже, дурдом «Солнышко», – подумал я, и вспомнил ту последнюю улыбку Игоря, которого, наверное, отправили в закрытый морг, и предадут земле где-то в степи за Белой Дорогой. – «Если бы у него получилось то, чего он добивался. Хорошо, что он успел позвонить по телефону. Наверное, то, что он говорил про бабушку и плюшки, было шифровкой, а Арина и Сорока – секретные имена нужных людей, их позывные».
   Свет начал медленно гаснуть. Железный занавес осветился прожекторами.
   – Егой! Егой! – пищал сидевший на шее у папы маленький мальчик лет пяти.
   Грянула музыка.
   «Рад приветствовать вас!» – раздался из-за занавеса голос Егора. Вслед за этим началась песня:

   «Неба утреннего стяг…»

   Это была запись концерта 4 июля 1997 года в Москве. В прошлый раз эту песню пел Кобзон.
   Все уже стояли на ушах. Это мягко сказано.
   Стоявшие по краям молодчики в камуфляже колотили резиновыми дрынами наиболее буйных поклонников.
   Под последние аккорды песни железный занавес стал медленно подниматься. За ним стояли, как я и думал, пустые инструменты – две гитары, бас и ударные. Через миг из боковой двери вышел Перетолчин, и, не глядя на безумствующую публику, сел за барабаны. Следом вышел Чеснок, и взял в руки гитару. За ним – Наталья, жена Егора, басистка. И – наконец – сам Рыжий Джа, Дохлый, Егор, Летов, Егор Летов, Летов Игорь Фёдорович.
   Он аккуратно надел свою пресловутую электрогитару «Урал», расписанную под хохлому, подошёл к микрофону.
   – Раз, раз. Раз, два, три. Голос громче в мониторах, пожалуйста!
   Он отошёл. Кто-то из персонала крикнул: «Нормально!». Перетолчин четыре раза стукнул палочками одна об другую. Зал разорвался музыкой. Зал взорвался.

   – По дуге, по радуге бегом,
   Через пни, канавы кувырко-ом,
   Чтобы на исходе дня,
   Оглянувшись на меня,
   Скорый поезд рельсы потерял!
   Шы-тобы на исходе дня,
   Оглянувшись на меня,
   Скорый поезд рельсы потерял! –

   пел Егор. Егор пел, а я не верил. Не верил, что это он. Не верил, что это он поёт. Не верил.
   «Неужели он жив? Неужели никто не разбился?» – лихорадочно неслись мои мысли в такт музыке. Может быть, это и было то «мелодическое мышление», о котором говорил менеджер «Гражданской Обороны» Олег Судаков?

   – Босиком по радуге бежать,
   Солнечные пушки заряжа-ать,
   Чтобы на исходе дня
   На тебя и на меня
   Прочим было просто наплевать!
   Шы-тобы на исходе дня
   На тебя и на меня
   Людям было вовсе наплевать!

   Зал ревел. Плакал. Заходился в отчаянной, бешеной, безудержной истерике.

   – Колесом по радуге летать,
   Солнечные зайчики глота-ать,
   Чтобы на исходе дня
   Позабыл ты про меня,
   Больше не желая умирать!
   Шы-тобы на ис-ходе д-ня
   Убежать, как от огня,
   Где ещё никто не умирал!

   Музыка догорала, вспыхивая и даря отблески, блики, цветные пятна. Солнечные зайчики.
   Наконец, музыка умолкла. Экран, повешенный на рампе, где во время песни крутили записи детей, поездов и ширяющихся в вену девушек, потух. Егор подошёл к микрофону, и сказал:
   – Следующая песня… – он закашлялся. Достал сигарету, закурил. – Эту песню мы хотим посвятить ушедшему от нас год назад товарищу – Ромычу Неумоеву из группы «Инструкция по выживанию». Ромыч! Царствие тебе небесное! Это его последняя песня. «Если завтра помирать»!
   Паша опять стукнул четыре раза, но на этот раз медленно-медленно, палочками друг о друга. Егор провёл рукой по струнам, и заиграл бешеный ритм, чем-то похожий на музыку его же песни «Да будет анархия!». Музыка звучала  минут пять, плача, стеная, умоляя, чтобы не били, валяясь в ногах, скуля.
   Свет в зале на этой песне не гас.

   – Й-й-я-нархисты говорят,
   Экстремисты говорят,
   Вся природа говорит,
   Раздирающе горит!

   Подать нам всё и сразу!

   Зал рыдал вместе с музыкой. Я полез в карман за зажигалкой, и нащупал там какую-то бумажку. Достав, я развернул её, и прочёл там всего три слова, отпечатанных 14-м шрифтом:

   ПОШЁЛ НА Х@Й

   – Я сумел себя скончать,
   Не успели откачать,
   Просыпается Земля
   Вся в остатках бытия!

   Подать нам всё и сразу, ха-ха-ха-ха-хайль!..

   «Вот оно как. Значит, кто-то ДОЛЖЕН был умереть. Это как закон сохранения энергии…».
   И вдруг я заметил в первом ряду, у самой сцены – самого себя. Я узнал себя – его – сразу. Он – я – был, как и на всех рок-концертах, в старой джинсовой курточке, подаренной мне – ему – бабушкой Гелей ещё в пятилетнем возрасте. На моих – его – плечах были алые погоны. В руках у меня – него – был транспарант.
   «Ошибся, Игорёк, – подумал я. – Вот он, я-то, где! Вернулся, значит…».
   Расталкивая руками голосящих, стонущих, рыдающих, блюющих, пьянющих панков, рокеров, металлистов, гопников, скинхедов – мою молодёжь, моих ровесников, будущее моей страны, – я стал протискиваться к проходу между рядами.

   – Вот настало веселей,
   Всем нам, батюшка, налей,
   Будем веру прославлять,
   И тебя благословлять!

   Подать нам всё и сразу, хе-хе-хе-хе-хе!

   День сегодняшний ушёл,
   Очень будет хорошо,
   Чтоб сбылась твоя судьба,
   Надо победить себя!

   Подать нам всё и сразу!

   В чёрном небе умер Бог.
   Отлетел последний вздох.
   Закружись, зелёный змей,
   Над могилкой над моей!

   Подать нам всё и сразу!..




  --

   Апрель-июнь 2011 г., Луганск


© Copyright: Константин Кебич, 2017