Петр Игнатьевич, мужчина средних лет в добротном, но поношенном драповом пальто, с рюкзаком за плечами и портфелем в левой руке резво запрыгнул на подножку подъехавшей к остановке у его дома маршрутки, пропустив вперед нескольких женщин с детьми. Место рядом с водителем было свободно, и он запоздало подумал, что стоило бы все же подсесть к водителю, но мысль эта, мелькнув, тут же испарилась. Маршрутка была полупустая. И к тому же Петр Игнатьевич ехал на работу на час раньше обычного. Этого в половине девятого народ в маршрутках утрамбовывается, как сельди в банке. А сейчас лишь три-четыре молодые мамаши с упакованными в теплые лыжные комбинезоны и «аляски» с капюшонами ребятишками, да угрюмый мордастый мужик явно моложе Петра Игнатьевича вместе с мальчиком пионерского возраста ехали в этой ранней маршрутке. Впрочем, уже на следующей остановке, воспетой «ночной снайпершей» Дианой Арбениной в одной из своих ранних песен, в маршрутку ввалился замерзший народ, пыхтя и выгребая мелочь из кошельков.
Петр Игнатьевич сидел на краешке сидения, не снимая рюкзака с фотоаппаратом, сменными объективами, вспышкой и прочими принадлежностями фотографа, держа на коленях портфель и набирая в смартфоне ответ на вопрос коллеги по работе в вацаповской группе. В этот момент в маршрутку поднялась грузная пожилая женщина с тростью и встала возле Петра Игнатьевича немым укором. Достала из сумки кошелек, оттуда пенсионное удостоверение и месячный проездной билет, чтобы показать свои документы водителю. Молодая женщина, сидевшая напротив Петра Игнатьевича, попыталась встать и уступить старушке место. Сидевшие рядом с ней угрюмый мордастый мужчина и мальчик пионерского возраста отвернулись к окну. Бабулька спрятала документы в сумку и остановила молодуху: «Сиди-сиди, может, все-таки мужчинка встанет?».
Петр Игнатьевич набирал последние буквы ответного сообщения в вацапе. И торопливо бросил: «Сейчас-сейчас! Секундочку, я встану». Но сам тон бабки и это противное словечко «мужчинка», более уместное в устах девицы с пониженной социальной ответственностью, оскорбили его. И Петр Игнатьевич, не допечатав сообщение, встал и отошел к двери. Старуха с палкой не замедлила плюхнуться на место, которое еще секунду назад согревал своим седалищем Петр Игнатьевич. Водитель маршрутки рванул с места в карьер. Петр Игнатьевич с сожалением посмотрел на пустое место возле шофера, куда надо было залезть с самого начала, да и ехать себе без проблем.
Он водрузил портфель на поручень и, чертыхаясь про себя, добил последние буквы и знаки в телефоне, затем нажал «отправить». И облегченно вздохнув, сунул смартфон в карман некогда дорогого, уже изрядно поношенного, но все еще любимого черного пальто.
Вот бывают же такие «недетские неожиданности», подумал Петр Игнатьевич. Люблю стариков, сказал он сам себе мысленно. Сам когда-нибудь, да что там когда-нибудь, уже совсем скоро стану таким же пенсионером. Как говорил Штирлиц, Светлане Светличной с тоскливым взором одинокой берлинской фройляйн, любить стоит только детей и стариков. Но ведь не все бабульки и дедульки такие няшные. Встречаются же противные карги, прости господи! Мужчинка! Его передернуло. Он бросил короткий, беглый взгляд на грузную старуху с палкой, согнавшую его с места, с которого он сам первый встал бы, не будь у него нужда немедленно ответить на вопрос по своей работе. Бабка сверлила его недобрым взглядом из-под толстых стеклышек очков в роговой оправе.
Мужчина с мальчиком внимательно изучали проносившийся мимо городской пейзаж. Петр Игнатьевич испытал острую потребность немедленно дернуть стоп-кран, если бы таковой имелся в маршрутке. И выйти вон. Стыдно мне, подумал Петр Игнатьевич, снова посмотрев в глаза злюканой бабульке. И стыдно не за себя, матушка, а за вас. За это пошлое слово «мужчинка». Впрочем, как человек рабочий, воспитанный своими советскими родителями, я ничего не скажу вам вслух, уважаемая моя старушка. Вы можете хоть засверлить меня насквозь через ваши мощные диоптрии, мне от этого ни холодно, ни жарко. Да и не это пошлое словцо меня задело, а сам тон. Важна интонация, бабушка. Вам ли, с вашими мудростью, опытом прожитых лет, этого не знать? Петр Игнатьевич глянул в окно. Маршрутка проехала мимо златоглавой церкви. Он снял с головы шапку, зажал ее подмышкой, торопливо перекрестился. И вдруг нагнулся к недоуменно взиравшей на него старушке. «Простите меня великодушно, хоть сегодня и не прощеное воскресенье, бабушка! Храни вас бог!». Маршрутка затормозила у остановки. И несмотря на то, что Петру Игнатьевичу надо было доехать до следующей, он стремительно вышел вон, на ходу надевая шапку. И вдруг весело, радостно засмеялся. Так как не смеялся с момента окончания школы сорок лет назад.