Бит, дран, кусан,
В драках был искусен.
Хоть кавычь, хоть не кавычь,
Если птица, то – сары;ч*.
Мят, изжёван серым бытом,
Жизнь вот-вот уйдет под битум,
Камни, скалы, волны, рифы
И ненайденные рифмы.
Промелькнули мимо нары,
Впрочем, как и гонорары.
Раздражен и недоволен
Шел на митинг – каждый волен
Прокричать: «В стране бардак,
Все нелепо, все не так!»
Но покой всевластной стаи
Охраняют полицаи.
Одному кричу: «Привет!
Я безвредный, я – поэт!»
Он не внял и промеж глаз
Славно выполнил приказ.
Вот лежу я на газоне –
Я в Москве, или на зоне?
Горько шепчет мне трава
Конституции права.
Только мне права «до фени»,
Мне б подняться на колени.
Ну, а там, глядишь, домой,
Доберусь я. Боже мой,
Жизнь – очередной кульбит –
Снова, как когда-то, бит.
Но теперь я не сары;ч,
А всего лишь жалкий хрыч.
Ободра;н, покусан,
В драках не искусен…
*Вы спросите, почему сарыч? Рассказываю: в начале 60-х я работал в геологической экспедиции в Казахстане, в Бетпак-Дале.
Однажды в саксаульнике я увидел необычную птицу. Похожая статью на орла, но поменьше росточком, она не улетела, когда я подошел поближе. У нее, по всему, было повреждено крыло. Оно безвольно висело. Набросив на птицу рубаху и запихав ее с трудом в большое цинковое ведро (на маршрут я всегда отправлялся с ведром чая, что было не лишним при температуре в тени за 40 градусов!), я притащил её в лагерь и посадил на сук нашего единственного дерева. Надо было видеть ее взгляд: гордый, хищный, не признающий никого.
Огромный крючковатый клюв всегда был наготове, когти, острые, как бритвы, тоже обещали большие неприятности при знакомстве с ними. И при всем этом детская в пятнышках рубашонка, и смешные клоунские штанишки.
Это был сарыч или (еще одно название) – канюк. Две недели я выхаживал его, отлавливая мышей и сусликов, в безмерном количестве расплодившихся вокруг импровизированной кухни.
Между нами установился незримый контакт. Конечно, в глазах его я не мог прочесть ни любви, ни благодарности, а грозный клекот упреждал каждую мою попытку прикоснуться к нему.
В один из вечеров я заметил, что птица уже смотрит не на меня, а в небо и понял, что крыло зажило. Сарыч действительно зашевелил крыльями и вдруг, плавно взмахнув ими, сорвался с ветки и полетел медленно, словно пловец, входящий в воду. Но уже через минуту его крылья поймали воздух и он стремительно поднялся над лагерем. Какая мощь, какая природная сила. Пусть и невелик ростом, но – орел.
Как же я, молодой и наивный, еще не знающий о жизни столько, сколько знаю сейчас, как же я позавидовал ему тогда!