Римский воин две игральные костяшки
в свой черёд переминает промеж стёбов,
кто хитоном от распятого бродяжки
будет дома на пороге чистить обувь.
У костей одна из граней вместо точки
по глазку имеет зоркому с коринку,
в них пейзаж то разлетится на кусочки,
то составится в подробную картинку.
В тучах жарящихся солнечное масло
пузырится. Не загар на коже – копоть.
Горизонт, как на носочках, приподнялся.
Твердь потрескалась – не хватит тел – заштопать.
Крепче черепа, лоснятся куда ярче,
чем испарина на лбу, стальные шлемы.
Те, лихие, прошлой ночью были жальче, –
по свидетельству оливок из Гет-шемен.
Все цветы твои осыпались, терновник,
на их месте теперь перья мёртвой птицы,
ей, застывшей на шипах, тая зерно в них,
машет гнёздышком с птенцами куст горчицы.
Есть три формы проявления для слова:
на табличке написать: Царь Иудейский;
называть священным именем корову;
воспринять благое слово близко к сердцу.
Веришь в доброе, и мысль твоя – целебна,
мысли тёмные – и плотью заболеешь.
Раздавал им Своё тело в виде хлеба,
развращённым захотелось тут же зрелищ.
Приглядеться: и взаправду воздух сетчат,
рыбой в неводе – трепещут в людях души.
Время близится: в мир дольний, точно в свечи,
волны света шлёт из горнего Грядущий.
Крестный путь когда вставал горою Лысой,
было скользко – вспомнил детство и Египет,
как ходить учился, пил отвар с мелиссой.
Ныне Пасха – весь осадок в чаше выпит.
Глаз один ещё в полёте, видит: ворон,
глаз другой в пыли за ящеркой погнался,
здесь же два следят за ними – римский воин:
две шестёрки – то-то он заулыбался.
Потемнело как-то сразу, без примерки,
будто тучи небосвод свинцом залили.
Онемели ротозеи-маловерки.
Только слышится сквозь ветер: «Или, Или».
«Илию зовёт», – посмеивались хамы.
«Или песенка такая», – им – другие.
А тем временем рвалась завеса в храме.
Потянулись связки ввысь голосовые.