Мне кажется, я вырос самым грустным
И становлюсь лишь трупом за бортом.
Я зря подался в сердце и искусство,
Я стал сначала пагубным скотом,
Затем я стал плеваться людям в душу,
Не замечая бумеранга суть:
Чем слаще ты их разум вскружишь,
Тем чётче пуля проникает в грудь.
А после ты и сам целуешь дуло,
Шепчась с богиней в мутной голове.
И вот не смертоносная акула,
А жемчюг перламутровый на дне
Зовет тебя и тихо подпевают
Царицы обезумевших морей.
Тяни к ним руки и они покажут
Все то, чего ты не увидел в ней.
Ведь все в ней было так не идеально:
От пальцев рук до матовых костей.
Смотрела она слишком уж печально
И не хотела пить со мной портвейн.
Писала непонятные заметки
И отводила в скучные места.
Рассказывала что-то крайне редко,
С усталою усмешкой на устах.
Могла лежать часами на постели,
Высматривая мир на потолке.
Читала обо всех, кто был расстрелян,
И верила про жизнь с других планет.
По вечерам в ней что-то просыпалось,
Она скулила на моих руках,
А после очень жадно целовала,
Уничтожая свой нелепый страх.
И ночью прижималась с такой силой,
Будто весь день я строил свой побег.
Не понимал, что мне шепча "любимый",
Она мне говорила - человек.
Теперь, топясь в обледенелых водах,
Ищу ее среди морских сирен,
Но лёжа в темноте сырого гроба,
Она давно берёт планеты в плен.