Би-жутерия свободы 78

      
  Нью-Йорк сентябрь 2006 – апрель 2014
  (Марко-бесие плутовского абсурда 1900 стр.)

 Часть 78
 
– Вы стенографируете? – неуклюже спросил бессеребренник, но золотник Опа-нас белокурую не лишённую античных форм Зосю на седьмой минуте скоропостижной беременности.
Опа, достигший почтительного возраста, когда со сверстницами как водится в прятки не играют, не рассчитал сил и средств с целью – сорвать бутон аплодисментов, или цветок любви, или повременить и с тем, и с другим, не учитывая, что всему этому он предпочитает дважды гонимую бигонию в горшке на подоконнике. Он не подозревал, что по молодости своей Зося, отравленная развлекательно-пищевой передачей «Последнее заобщение в прямом кефире» обходилась без «упаковочных» услуг нуворишей.
– Нет, граффити на головках швейцарского сыра в свободное от взломов сердец время я не увлекаюсь, татуировки драконов и русалок – другое дело, – абстрагировалась Зося.
Её, занятую накручиванием вокруг шеи экстравагантного перевязочного материала – канареечного шарфика из воздушной ткани, можно было простить, потому что скрывало каллиграфически выполненное всеми цветами радуги тотемное тату – итальянского медвежонка Лускони с его юной любовницей. Это во-первых.
Второе скрывалось под ацетатной кофточкой датской фирмы «Наводнение в Копенгагене» брелком на память и с врезными речными рукавчиками по затопленным берегам. На этом беседа закончилась, уступив место на скамейке в садике им. Склифосовского другой парочке с прочной получасовой спутниковой связью по жизни на порочной основе. Девушка завершающе разделась. Изумлённому взору преподавателя автомобильного вожделения Планктона Прорехи – человеку с пшеничными усами на полянке верхней губы, обладавшему немереным мужским аппетитом, представилась довольно потёртая меховая горжетка, скрадывающая барельеф партнёрши, утверждавшей, что в космосе не миллионы, а маринады недоступных как она с «Фабрики звёзд». Как ни странно их неразрывная связь позволяла ей оставаться девственницей, избежав нареканий со стороны.
Так образовалась происковая партия «Типа мы», озвученная Прорехой в небывалом предсказании, касающемся гениального внука, который поступит в Международный Литературный Институт имени Горбоносова и закончит его в течение трёх (Ну ты!) часов – операционного времени, требующегося для вживления в мозг чипа, несущего пятилетний объём знаний. А тут ещё мешаются  неокрепшие слова, языческая колбаса, стрихниновые сардельки и котлеты с мышьяком с отдельными мнениями кулинарных экспертов по разным отделам без отделочного материала!   
      К своему удивлению пикейная барышня Зося с глазами навыкате и не расплетённой песчаной косой  категорически отказывалась что-либо понимать, забывая, что для Опа-наса предметы любви – это меняющиеся объекты необоснованно завышенных претензий к окружающим (она ещё не знала, что он обладал редким даром смешить людей посмертно). И когда в его голосе засквозили заметные нотки подчёркнутого пренебрежения, она тут же поспешила закутаться в махер и  ускорила шаг, чтобы не простудиться, памятуя о застольях предводителя пролетарской культуры Луначарского при луне с Первомайским поэтом-трибуном Ковским Мая.
На фоне этих немаловажных данных, которыми она переболела своими расшатанными нервами не стоит забывать, что после того, как Зося ознакомилась с достопримечательностями Опа-наса и содержанием Большой Советской Энциклопедики у неё началась продолжительная эзотерика, с которой она не раз обращалась за консультациями к кабинетному учёному Глобальному светиле-психологу Анфиладе Закус, потворствовавшей любым её капризам на кушетке частного кабинета на Драйтоне. Но и от его помощи пришлось отказаться – он оказался несведущим в элементарном вопросе: «Можно ли считать стоматологию и гинекологию смежными специальностями, если их представители заглядывают, не общаясь, в разное дупло?» Зато после расставания с психологом Анфиладой Петровной Закус слезливая Зося научилась от соседа Махмута Недразни оргазмировать, дико вращая мочёными яблоками глаз, пока его заусенчатые ногти скорбели по её спине (они не были в обиде на него, когда он их объедал).
Курдский беженец Махнут Недразни, работавший суфлёром в театре «Суфле», понимал, что времени на разборки с собой с вмятинами и царапинами не хватает. Он плеснул баночный Хайникен в гранёный фужер. Пушистые барашки облачков освежили язык прежде, чем низвергнуться в пищевод горлопадом. Пританцовывая сужеными зрачками по бумаге, Махнут прошёлся по пунктам соглашения, призывающего отвести дочь к плеврологу. Неуклюжие фразы цветастых формулировок мелкого шрифта раздражали. Крокодиловые пасти пассатижей скачущих строчек угрожали возмездием. Хочешь быть сказителем, не отдавай себе отчёта в письменном виде, твердил он, искоса поглядывая на невезучего картёжника по кличке «Проигрыватель».
Не поэтому ли Махнут Недразни почувствовал себя камнем, подтачиваемым шлифовальным кругом пивного потока?
Кто я, задавал он себе вопрос, почему не разглядел в добавочное время хоккейного матча рекламную благотворительность растворимого кофе, и стоит ли ожидать лютой расправы павлиньего хвоста? Ведь я регулярно посещал классы английского языка, когда в школьную программу ввели уроки по сексуальному воспитанию. Более того, я записался в отстающие, чтобы посещать занятия на муляжах, понимая, насколько важен показательный процесс, перед тем как меня подвергнут психоанализу на остаточную мочу, как представителя лобастой нации с повышенной смертоносностью.
Спасибо телевидению, оно помогает перемещаться в пространстве и времени, не поднимаясь с кровати.  Мог ли я по этой причине оказаться лёгкой добычей, плывущей по поверхности в угоду не(screw)пулёзным типам? Не знаю. Мозг для оценки внутреннего мира, глаза – для наружного наблюдения. Это помогает понять, что добрая Гомерика – огромное мягкое кресло, позволяющее залезть на себя, устроившись с ногами и бенефитами, особенно в моём положении удава, отважившегося целоваться с гремучей змеёй после 13 лет брака с обезжиренной женщиной.
Передо мной за одну ночь, без всякой на то надобности, выросла сплошная стена невезухи в домике с неструганным потолком, где можно было занозить ногу, когда мои друзья – пчёлка старшего поколения Дзидра Цурюк и Мстислав Хэндехох сказали, что моя жена, Шахна Недразни, несмотря на сладкоречие, сыпавшееся из сахарницы её рта, изменила своей внешности. Я ничего не мог возразить Дзидре и Мстиславу, утверждавшим, что в тот момент в голове у Шахны заработало вычислительное устройство, поразившее её воображение в космических масштабах – она пеклась о перемирии меду Млечным Путём и Туманностью Андромеды. И я понял – приходится жить, пока цены за прописку на кладбище не повысились и нет материальной возможности приблизить туалет к себе.

(см. продолжение "Би-жутерия свободы" #79)