Из того городка, где и взаправду худо,
где пробурчав «в общем-то, ниоткуда…»,
думаю, не соврёшь, я пишу. Дороже
истины хлеб на прилавке, поскольку «боже»
само вылетает, а говорят – не птаха!
Из городка, где вряд ли Торквато Тассо
помнят, хоть чаще всего – не знают…
из городка, где север глядит на запад,
и ветер в окно проникает озябшим татем,
слово спешит в царство твоё проклятьем –
чтобы вчиталась – увидела эту ночь ты;
из городка, где от голубиной почты
остался только помёт на челе гранитном,
я пишу, не зная, как дальше быть нам,
но не спрошу, а мог бы, ведь лучше прямо
так и спросить, чем мешкать: в театр драмы
личное не понесёшь, абсурд приводя к морали,
и любовь – не игра, но если и мы – играли,
то, думаю, против правил. Актер из меня – не очень.
Из городка, где лучше писать короче,
нежели длинно, пытаясь не сэкономить
на дорогой бумаге, перебегая в повесть
из эпистолярного жанра, но обойти преграды
вроде безмолвья внутри, я рад бы
окликнуть тебя, да так завывает вьюга,
что мы всё равно не поймём друг друга.
Признаться ли в том, что письмо-то на самом деле
было написано той стороной метели,
в которой, при встречи с Эвтерпой страстной,
образ души различает глаз мой?
Танец её, метели, смог бы сравниться с нашим.
Помнишь, как зажигали? Или давно вчерашним
днём перестала жить ты – что невозможно, ради
и лета в душе, ибо когда ты крайне
задет, да родное чело не сравнишь с гранитным –
хранит от пророчеств тоска. И она – постскриптум.
Глянь, по равнине листа разбежалась сука,
и слову её так далеко до звука,
да, впрочем, плевать несчастной: в своём полёте,
иль – беге, тоска неизбежно достигнет плоти,
в сердце проникнет, сердцем навеки станет,
и нервы, которые будто бы тверже стали,
не выдержат новой жилицы, чужих законов.
Прости, что ворвался, малость побеспокоив,
но – не перо велело, – метель соткала,
а такая – не лампочка, то есть – не вполнакала,
но синоним «вовсю» - чтобы внутри горело.
Признаться ли в том, что нет у неё предела?