Ветер грусти и печали
дует с юга по ночам,
где опять вчера кричали
мы вдогонку палачам:
– Вы в ответе за безумство,
что творится на Земле
узаконенное чувство –
жить под шпилем на игле.
В магазине столько водки,
что напиться может полк.
Я сижу, как будто в лодке,
не возьму никак я в толк:
всё как будто бы нормально,
или даже нормалёк.
Может это аморально,
но я осенью залёг,
как в берлогу баснописец,
неопасливый стратег,
только я в строю не числюсь...
...надо мной кружится снег,
распушившийся спросонок
подгулявший снегопад.
И застрявший в нём лосенок,
я которому не рад.
Ну, зачем, скажите, надо
помещать его в стихи
вместе с жутким снегопадом,
за какие же грехи
надо было сомневаться
не в себе с похмелья лет,
мол, ненадобно соваться,
если нету эполет.
Их сорвали ветры с юга,
прилетевшие зимой,
словно весточкой от друга,
только видно не за мной,
а за строчкой с эполетом
на безветрии степном...
Был ли он когда Поэтом?..
Мы, для ясности, замнём.
Я бы мог сказать, однако,
нету больше нужных слов
и расставлены все знаки
зарифмованных стихов.
Потому скажу отдельно:
– Ветер с юга – детский плач,
пахнет ласковой метелью,
словно бы в избе калач.
Перемешаны восторги,
перепутаны слова.
И опять дымят как морги:
не замёрзший котлован,
полынья и две протоки
на провале у ручья
отрабатывал соскоки,
бил по осени с плеча.
Содрогалась вся округа,
и трещал во сне мороз.
Ждали все мы ветра с юга...
...он в пространство, видно, вмёрз –
индевело... В платье белом
по незнанью я шагал
и чертил по снегу мелом,
и всю ночь опять искал
неизвестное в известном
на изгибе странных лет,
где исчезла снова честность,
там, за звонами монет,
на ветру печальном с юга
на безнравственной волне,
потерял я снова друга,
как солдата на войне.