Довлатов продолжает пить –
запой привычен и обыден.
И новый день как гвоздь забит
в безвестность, равную обиде.
Вот, перевязаны тесьмой,
ложатся рукописи в ящик.
Зима сменяется весной,
а будущее – настоящим.
Над рубинштейновским двором
снежинки в небе график чертят:
там жёны, дети, Бог, порог,
хмельные ангелы и черти.
И ничего не отменить –
ни русских бед, ни русской речи.
И снова – быть или не быть?
Но оправдать свой выбор нечем.
Он от друзей бежать готов,
а хочется остаться с ними.
И сердце кончится потом,
и Герман-младший драму снимет.