из книги "Ветры Кубани" (Краснодар, 2017)
Эта дата-символ без всякого указания на год, на век долго ещё будет мозолить людскую память, пока не сотрутся в ней окончательно следы гениальной подлости одного человека и не менее гениального народного раболепия перед лицом этой подлости. Длина хвоста этой кометы под названием «культ личности», лишившей нормальной жизни или самой жизни десятки миллионов людей, поражает воображение.
Мне приходилось слышать от старших и читать о том, что многие жертвы скончавшегося палача вопреки христианскому обычаю и светскому этикету плясали и произносили восторженные тосты «во славу Господа, призвавшего, наконец, к себе этого монстра»... Радовались тайно - «вождь умер, но глаза и уши его живут!».
*
...Меня только что приняли в пионеры. Семья, в которой я жил, – родственники отца – была далека от идей пролетариата, от коммунистического мировоззрения и пр. Образ жизни моих родных по тем временам можно было назвать «пережитком прошлого». Мужчины занимались сапожным ремеслом, женщины трудились в сфере «наведения дамской красоты»…
В школе и на улицах в последние дни перед «трагическим исходом» я наблюдал нарастающую тревогу в поведении взрослых. Учителя не улыбались, приструнивали и нас, малышей. Везде были включены динамики. Все останавливались и прислушивались к сообщениям: «Что там? Как он?..»
Это знаменитое утро я запомнил. Бабушка Ефросинья сильно болела и практически не спала по ночам. ...Тётя Аня собирается в свою парикмахерскую. Бодро, по-пионерски, вскакиваю с постели и тут же получаю легкую затрещину: «Тише, дай радио послушать! Кажется, сдох…». Тётка спохватывается и, прикусив язык, показывает мне кулак: «Смотри, маленький! Рот - на замок чтобы…». Бабушка привстала на своей скрипучей кровати: «Сволочь, сволочь такая…» Смотрю: у неё слезы - ручьями. Я совершенно не понимал причин такой необычной реакции - горькие слёзы вперемежку с ругательствами…
...В школе над крыльцом пристраивают огромный портрет Сталина, в кителе, с погонами – генералиссимус. Вокруг по рамке – красная лента «в сборочку», а из под неё - черная.
Уроки не начинаются. Все скопились в вестибюле перед дверями в свои классы. Учительница наша - сильно прокуренная фронтовичка с подрезанными волосами - стоит печальная и молчит, смотрит только, чтобы мы не шумели и не толкались. Она сказала нам, что уроков сегодня, наверное, не будет, а будет траурная линейка.
...Когда все построились, на середину вестибюля вышел директор. В руках у него листок бумаги и носовой платок. Он посмотрел в этот листок. Потом снял очки, начал их этим платочком протирать… и заплакал. Странно было нам видеть его плачущим. Директор несколько раз всхлипнул, смахнул платком слёзы, снова надел очки и стал читать.
Я ничего не запомнил из того, о чём он читал. Да он ещё часто прерывался, чтобы снять очки, высморкаться... опять их надевал. Ему было нелегко - это все понимали и молча ждали, пока он закончит. Всем было и так всё ясно. Но было видно, что никому не ясно, что же делать дальше? Чем заниматься? Нас отправили по домам. Сказали, что уроки на завтра готовить не надо. «Идите спокойно, на улице не шумите, не толкайтесь и не смейтесь...» - напутствовала нас учительница. Она выглядела очень озадаченной…
*
...Прошло столько времени. Свобода слова, демократические перемены. Коротаю на Кубани пенсионные деньки. Готовим с одноклассниками сборник воспоминаний - «сочинений» на тему «Что наша жизнь?».
Несмотря на общее согласие, желающих делиться своими историями, тем более мыслями о происходящих в стране переменах, оказалось немного. Что это? Недоверие, страх, отчуждение каждого от каждого? «За жизнь», про огороды, зарплаты, детей и внуков - пожалуйста, поговорим. О политике, идеологии – как о покойнике. Это что?..
Не знаю, говорит один из моих однокашников, что и писать в этих «воспоминаниях». «Правду - отвечаю - как было, так и пиши». «Э… не пропустят же, если правду». «А что же ты собираешься такого непристойного сообщить, что и напечатать-то невозможно?». «Хочу - говорит - написать, как мы с мамой не могли найти себе жилище. Как выдворяли нас из общежития для одиноких, потому что мама считалась не одинокой, раз с дитём. Нашли место в другом. Оттуда тоже вытурили, потому что оно женское, а я – мальчик...».
Прожили они вдвоём с мамой до конца своих дней в комнатке деревянного барака у нас в поселке. В одной из последних наших бесед Лёня рассказал мне, что из большой казачьей семьи только они с мамой и дожили... Возвратились после ссылки на Кубань.
Почему сегодня, шестьдесят лет спустя, человек, закончивший советский вуз, отдавший свой трудовой век государству, пенсионер, живущий на грани бедности уже десяток лет, боится этого государства, не ждёт от него понимания? В чём дело?
Вчерашнее догоняет нас сегодня?
Черноморский, февраль 2013 г.