Этот мотив всем давно известен, рифмы изношены все до дыр: мне сочиняли стихи и песни, в сумерках дыма чужих квартир пели в миноре наружу сердцем, будто светящимся в темноте, те, с кем бы мне не хотелось спеться, те, кто, по сути, совсем «не те». Я же бренчала по тонким струнам и, закрывая глаза в ночи, Бога молила о тех, кому Он взял и зачем-то вручил ключи от моих мыслей, аккордов, песен, снов и неточных глагольных рифм. Мне говорили, что мир наш тесен, только меня не прибило к ним, только они мне никем не стали, кроме как швами на ретивом – сделал бы, Боже, его из стали и оградил бы глубоким рвом…
Месяц январь. За окном печально воет, как раненый волк, метель; я влюблена в первый раз, скучаю, жду сообщений/звонков/вестей. Он не звонит и не пишет, что же – «Может быть, завтра?» – гадаю я. Сладкое чувство под тонкой кожей мучает горькой тоской меня. Каждая редкая наша встреча – это как схватка с самой собой: он мне накинет пальто на плечи, точно проводит в ночи домой, скажет: «Спасибо за классный ужин», чмокнет, как старый и верный друг, так из свечи превращусь я в лужу, не замечая зимы вокруг, буду краснеть и смотреть на ворот, очень боясь заглянуть в глаза, и проклинать этот чертов город за то, что свел нас сто лет назад. Каждая наша не-встреча ранит, и потому я сижу в крови, письма пишу, только их отправить я не могу и считаю дни, и, застревая душою между сотканных из междометий строк, я ненавижу свою надежду, глупую веру, и каждый вздох вдруг отзывается острой болью, если его не вплетать в слова.
– Мама, как быть мне с такой любовью?
– Это пройдет.
И она права.
Я завершаю свой первый томик, и отпускают тоска и грусть. Солнце садится на подоконник, я обещаю себе, клянусь: больше не будет в любви промашек… как и любви.
За окном апрель. Я просыпаюсь в его рубашке; тихо скрипит, открываясь, дверь. Он входит в комнату с чашкой кофе, тоже горячим – берет озноб, рядом садится, немножко в профиль, нежно целует, по-моему, в лоб. Мне все равно, мои ребра целы, старая лира давно без струн. И мы болтаем без всякой цели с ним обо всем, что придет на ум; я с ним легка, словно ветер мая, вдруг ловлю пристальный взгляд в глаза. «Я тебя будто совсем не знаю... – он говорит. – Но хочу узнать!» «Нет же, не хочешь, поверь мне, мальчик, это дорога об-ре-че-на. Я не умею играть иначе – только навылет. И пить – до дна все, что мою утолит – не жажду – но пустоту (ну, давай, твой ход), ты это сам все поймешь однажды, если сыграешь со мной в любовь; так что, беги, а то будет больно, я стану платой за все грехи…» – думаю я. Говорю: «Прикольно. Хочешь послушать мои стихи?» Он соглашается, я читаю что-то про веру и каждый вздох, вижу, как он начитает таять меж моих смелых, горячих строк. Дальше – по списку: пустая драма, мы у разбитых сидим корыт; где же я так провинилась, мама, что не могу полюбить навзрыд, так, чтоб от счастья сводило скулы, чтоб застревали в груди слова? «Доченька, все непременно будет, лишь подожди.»
И она права.
Мальчик уходит. Приходит скука, рядом садится, как лучший друг. И повторяется все по кругу – ад ожидания, нежность рук… Жизнь (я уверена) неслучайно вдруг бумерангом мне бьет по лбу – и я тебя на пути встречаю и возвращаюсь опять к нулю.
Дальше, мой друг, по законам жанра – Бог тебе в руку кладет ключи, и начинает пылать пожаром невыразимое меж ключиц, льются из ран на запястьях песни, чувства внутри обнимает боль…
Мир, безусловно, безбожно тесен, только, увы, не для нас с тобой. Как ни хотелось бы мне в дуэте вместе с тобой коротать лета… так уж случилось на этом свете, что для тебя я совсем не та.
Как бы случайно твой взгляд встречаю, ты улыбаешься мне в ответ. «Я тебя будто всю вечность знаю…» – думаю я. Говорю: «Привет».