***
В церкви, в бассейне под куполом-сводом,
то прочитаю молитву, то с ходу
прыгну в прозрачную синюю воду,
время молитвы на 25 метров,
эхо свечи, бормотание ветра.
Ритм расстояний размерен и четок,
как переборы молитвенных четок.
Церковь водоизмещением в тысячи литров,
череп священника, черная митра.
Боль растворяется в кроле и брассе.
Тренер в трико, благочинные в рясе.
Мне не открылась за долгие годы
тайна поклона и выдоха в воду.
***
Где-то у озера в горах Пелопоннеса,
в церкви с началом утренних ветров
включает лампу настоятель.
Освещенная лампой мысль бежит по его лицу:
ото лба к глазам, от глаз ко рту.
Рот открывается и произносит слово.
Греческие очкарики в военной форме
с лычками артиллеристов
собираются во дворе монастыря.
Они заменят умерших монахов
через 30 лет, первого января.
Наденут одеяния мертвецов
и проживут в них еще лет 30.
***
Приснилось, что я был фотографом в далёком храме,
вокруг стояли огромные сосны, и пролегали
сухие тропы на километры.
Рядом деревня и две разрушенные усадьбы.
Я фотографировал службы, крещения,
отпевания, венчания, свадьбы...
Грустил сентябрями долгими по коротким апрелям.
Не знал свой возраст, ни во что не верил
и не помнил марку фотоаппарата.
До того, как стать фотографом был солдатом.
Кроме тысяч добрых фото, канувших в Лету,
я редактировал церковную стенгазету.
Мелькали звёзды, мелькали тени.
Однажды приехал мой первый тренер.
Он был так рад, что я стал фотографом в храме,
и мы весь день бесконечный с ним
гуляли по тропам извилистым и сухим
лесами светлыми и полями,
от развалин и до развалин.
И он сказал мне в тени июльской,
дыша тяжелой хоккейной грудью:
"отлично, Саня, пробился в люди".
***
Я шел, как фантом, сквозь пустые вагоны
ночной электрички двенадцатой зоны
и видел, как спал бледнолицый мужчина,
голову радостно запрокинув.
От яркой разбуженной металлорамы
на майке его отражалась реклама
немецкой мобильной дробилки для щебня.
На майке мужчины в вагоне последнем.