Пустыня, песок. Воздух висит без малейшего движения. Шорох. Плотно прижатое к черепу ухо вздрагивает. Дергается бритый затылок – человек резко поворачивает голову. Запавшие глаза, воспаленные красные белки. Человек щурится, пытается разглядеть, что за звук привлек его внимание. Он думает, что у него галлюцинации. Сквозь мутную красную пелену ему кажется, что клубок перекати-поле движется. Он опускает взгляд на песок, теперь и песчинки одна за другой приходят в движение. А если это реальность, если не фантом? Ветер? Он поднимает глаза к небу. Голубое над ним, - ближе к горизонту оно становится грязно-серым. А это значит, а это значит, что ему конец. Песчаная буря похоронит его здесь, в этих песках. Человек опускает взгляд на ноги. Легкой сеткой на них уже лежит песок. Вот еще песчинка и еще одна. Остатки инстинкта самосохранения заставляют его подниматься. Он идет, пошатываясь, цепляясь ватными ногами за песок. Серая полоска на горизонте приближается и растет.
Пусть он сдохнет, пусть как собака, не для того он удрал из армии самой могущественной армии в мире, чтобы сидеть здесь и ждать, когда придет враг и убьет его. И если ему не суждено найти этот чертов храм, в который была продана его возлюбленная, он пойдет навстречу буре и погибнет в настоящем бою, как солдат.
Ветер с каждой минутой становится все сильнее, пару раз, когда он споткнулся, именно этот ветер не дал ему упасть, словно чьи-то руки поддержали, иногда ему казалось, что он вообще лежит на какой-то наклонной плоскости, отталкиваясь ногами от песка, тогда становилось чуть легче.
Странен и диковат был храм Великой Богини Ашторет, Владычицы Нижней Бездны, Кибелы и Реи Всеуносящей, Матери богов, Властительницы Ночей. На опушке рощи громадных сосен двойные стены с кубическими башнями очерчивали квадрат обширного двора с рядами низких раскидистых деревьев, неизвестной породы. Между деревьями гуляли и лежали огромные пятнистые быки, лошади и львы, а на стенах восседали черные орлы. Столбы черного гранита по сотне локтей вышины, по преданию воздвигнутые якобы Дионисом, охраняли вход в южную часть двора с широко раскинувшимися крыльями храма из крупных зеленых кирпичей. На крышах боковых пристроек росли сливы и персидские яблоки. С платформы белокаменная лестница вела к главному входу над широким кубическим выступом, облицованным блестевшей на солнце глазурованной темно-красной керамикой. Вход разделялся двумя колоннами на три проема в широкой раме из массивных глыб черного камня, по сторонам которой по семь квадратных колонн поддерживали плоскую крышу с садом и прогулочной площадкой. Центр крыши увенчивала прямоугольная надстройка без окон и дверей.
В полутемной келье ровно горят факелы. Окно забрано узорчатой решеткой. Возле окна застыла женская фигура. Тело, словно натянутая струна, четко выделяется каждый мускул. Ее можно было бы принять за изваяние, если бы не дрожь, иногда пробегающая по обнаженным рукам. Вместо одежды от шеи до колен тело обтянуто сеткой, сплетенной точно по фигуре из толстых нитей красного цвета. Черная цепь с квадратными звеньями-пряжками стягивает вместо пояса этот необыкновенный наряд. Основание шеи плотно охватывает черный широкий ремень, к которому крепится эта сетка. Черные браслеты крепят сеть выше колен и на запястьях. Волосы, коротко подрезанные, отброшены назад, челка подчеркивает недоброе пламя темно-зеленых глаз. Все ее существо обращено в слух. Под окном шумят сосны. По стене пробежала тень, она резко поворачивает голову. Пламя факелов дрожит. Стремительным шагом женщина движется к окну, выглядывает, так и есть, - вокруг в пустыне бушует буря. Там, где кончается зеленый островок, все стало желтым – даже небо. Невесело придется путнику, оказавшемуся в такой день в пустыне. Не раз и не два во время таких бурь жрицы храма уходили на границу между своим маленьким островком зелени и пустыней, чтобы помочь выжить тому, кто смог добраться до этой границы. Резкий стук в дверь, заставил ее обернуться. На пороге появилась женщина, похожая на нее, словно сестра-близняшка.
- Ты идешь?
- Да, сейчас. Обуюсь, подождите меня у храма. Я догоню.
Ни единой улыбки на лице, только чуть кривятся губы, и тембр голоса выдает теплоту отношений двух таких похожих женщин. Дверь закрывается. Она присаживается на узкий каменный выступ, начинает шнуровать сандалии, быстрыми уверенными движениями, крест-накрест. Поднимается, с рога висящего на стене снимает серую шерстяную накидку, завязывает у горла, открывает дверь, выходит в узкий коридор, на миг оборачивается, еще раз взглянув на факел, в этот момент в ее выражении лица что-то меняется, словно кто-то невидимый приоткрывает занавеску или маску. Взгляд наполняется нежностью и тревогой, глаза светлеют, расслабляются пухлые губы и становится понятен возраст женщины – женщины? Девушка совсем молодая… Но секунда летит быстро, голова опускается вниз дверь закрывается. Быстрым и легким шагом в развевающейся шерстяной накидке, она идет по узкому коридору. Собранность и неумолимость сквозит в каждом движении ее ноги, во взгляде, наполненном плясками огня факелов, освещающих коридор. Вот и улица встречает ее злым и хлестким западным ветром. Она слышит неподалеку, голоса, ржание лошадей, подходит к небольшой группке женщин, таких же, как она. Легкое отличие в их фигурах и чертах лица, не меняет сути: та же сетка, тот же цвет волос, примерно одинаковый рост, и уж совершенно одинаковое выражение лиц – непреклонность, неумолимость. Она подходит ближе, та, что стучала в дверь, отдает ей в руки поводья оседланного рыжего жеребца, - он узнает свою хозяйку, тихонько ржет. Она легко вскакивает в седло, наклоняется к холке, раскрывает влажные губы, целует коня в загривок, словно любовника, полным и страстным поцелуем, и одновременно, словно рябь по воде, по коже жеребца и женщины пробегает дрожь. Легкий удар по бокам. Ее любимец срывается с места. Девять женщин скачут на восток, вьются серые шерстяные накидки, взлетают рыже шапки волос. С какого-то момента их дороги лучами начинают расходится в разные стороны, у каждой из них свой участок границы. К нему и скачет она. Ветер бьет в спину, закидывает накидку на голову даже сюда, на этот зеленый островок, проникает поднятый бурей песок, его частицы, забивают нос и дерут горло, она поднимает один край накидки и крепит к серьге в ухе, так проще дышать. Кончились деревья, трава гнется к востоку, сухие стебли трутся друг о друга, шелестят, ближе подъезжать нельзя. Ветер слишком сильный, без спасительной стены из деревьев, запросто может снести в пустыню. Привычным движением пятки она разворачивает жеребца и чуть пригибается, ближе к холке. Такой бури давно не было, кроны сосен гнет словно траву. Пять километров от этой сосны в одну сторону, пять в другую, и тогда, если никого не найдет, назад в храм. Она уже свернула налево, конь идет рысью, она, отвернув от ветра голову, всматривается туда, где заканчивается трава и желтыми вихрями над пустыней поднимается песок. Кожа горит, сетка такая привычная начинает причинять страдания, между мягким металлом и кожей прилипают песчинки, она чуть морщится. Но все также спокойно едет дальше. Жеребец вздрагивает, вскидывает голову, приветливо ржет, она слышит, как вдалеке ему отзывается кобыла, скоро в надвигающихся сумерках становится виден силуэт всадницы. Лошади приближаются друг к другу.
- Никого? - спрашивает она
- Нет, сестра, я побоялась ехать ближе к пустыне, ветер слишком сильный.
- Да, от деревьев далеко отъезжать нельзя, снесет, у меня уже песок на зубах хрустит.
В воздухе повисает молчание, и снова ни единой улыбки, только взгляды двух женщин скрещиваются, легкое подергивание уголков рта…
- Удачи
Лошади разъезжаются в разные стороны, теперь можно галопом и все же, все же внимательнее, вдруг кто-нибудь живой добрался сюда, хотя это и кажется невозможным.
Вот и сосна теперь снова перейти на рысь. Еще пять километров и можно обратно. На животе появляется кровь, стерла все-таки сеточка кожу. Она пытается выпрямиться, нет, так еще хуже, ветер старается сбросить ее с седла, главное не обращать внимания на боль. И снова впереди раздается ржание черт угораздило же столкнутся с этой стервой. Поравнялись лошади всадницы молча высверливают друг другу глаза взглядами, полными жгучей ненависти. Но лица по-прежнему остаются непроницаемыми.
- Никого?
- Нет, а у тебя? В голосе сквозит издевка, - хотя можно было и не спрашивать… ну, удачи
Она резко поворачивает своего жеребца и быстрым галопом удаляется прочь, несмотря на ветер, стараясь прямо держать спину. Злость делает лицо каменным. Начинает темнеть. Капля холодная падает на обнаженную руку, заставляет ее вскинуть голову к небу, похоже намечается еще и дождь, словно очнувшись от забытья, она поворачивает голову влево. Непростительно. Все это время она ехала, забыв о том, зачем она здесь, слишком сильный удар пяткой, жеребец недоуменно ржет, она поворачивает назад, еще раз проверить, еще раз. Возвращается боль от содранной сеткой и песком кожи. Почти доехала до места их встречи. Сейчас она уже готова повернуть назад. Что-то заставляет ее остановиться. Капли все чаще ударяют ее по спине по лицу, по голым рукам, она стирает пот и воду со лба, с глаз, приглядывается, неужели померещилось, страшно уезжать от спасительных деревьев и все же, а вдруг. Ей кажется темное пятно где-то там, почти рядом с границей пустыни и травы движется навстречу. Еще один удар пяткой, еще один поворот лошади. Пятно похоже на какой-то куст, видно плохо. Она слышит звук рога. Это сигнал, знак ехать обратно в храм, она дергается, снова приглядывается. Нет пусто. И все же что-то заставляет ее проехать еще немного, снова пятно, вроде бы двигается, она пришпоривает коня. Пятно пропадает, но она помнит, где оно было, ладно доехать, проверить, чтобы потом, ночью не терзать себя. Вдруг лошадь фыркает и резко останавливается, она опускает глаза вниз. Человек: радость, удивление, улыбка на мокром лице, она нашла, нашла. Спрыгивает с лошади, опускается на колени, человек, мужчина, солдат, бритый затылок татуировка на плече.
- О! Кибела, о Рея Всеуносящая. Да что же у тебя с лицом? Все тело изранено, синяки ушибы, ссадины, лицо распухшее, человек хрипит, да, конечно, песок, она отстегивает от седла фляжку, подносит к губам мужчины, раздается стон. Она так неуклюжа, все губы в трещинах, она не знает, что такое нежность, так часто быть безжалостной, чтобы теперь нечаянно причинить человеку боль. Она пытается его поднять, боже да сколько же он весит, кожа и кости, но как тяжело, Ложись Боанергос, ложись, конь безропотно подгибает колени передних ног, сгибает задние, она переваливает тело мужчины через спину лошади, все это сопровождается хрипами, она берется за уздечку, конь снова поднимается. Вот теперь она понимает, какой силы ветер на самом деле. Пока она ехала и ветер дул ей в спину, - это было еще ничего, терпимо, в общем, было даже тогда, когда она ехала боком к ветру. Теперь ветер бьет в лицо, мокрый песок, хвоя, мелкая листва, налипает на кожу, накидка съехала назад, мокрая кожа, сверху налипший песок, ставший холодным металл. Кожа стерлась, съежившиеся от холода соски болят, стерта грудь, живот, бедра, дождь колкими холодными стрелками вонзается в тело. Да сколько уже она едет? Неужели сбилась с дороги? Ничего не видно… Вот и сосна, нет, все в порядке, еще километр и должен показаться храм. Стена храма, показавшаяся спустя какое-то время, заставила ее выпрямиться и снова забыть о тяжелом человеке на коленях, о боли, об окровавленном животе и груди, - она победила. Она привезла человека. Верховная жрица должна будет отдать ей этого мужчину. Мокрая как мышь, с тяжелой вымокшей накидкой, с окровавленной от шнурка гортанью, с сеткой, окрасившейся в красное, она подъехала к храму. Стражники бросились ей навстречу. Дальше она не помнила. Так, полуживую ее несли по коридору, к баням, она висела вниз головой, ей было безумно больно от прикосновения сетки, она улыбалась.
Тепло и больно, чьи это руки?
- Эрис! Улыбка, почти человеческая…и тут же она вскинулась: «Мужчина!»
- Он жив, жив, его отнесли в твою келью, сестры наскоро обмыли его. Он с характером, ему пытались влить в рот бальзам, с трудом удалось разжать зубы. Верховная жрица при всех отдала его тебе.
- Я долго здесь? Где сетка?
- Три дня ты будешь без нее, пока он не в состоянии ничего с тобой сделать. За это время все заживет. Старая мымра расщедрилась, - у нас давно не появлялось никого, - выложила из своих запасов и бальзам и травы, вы быстро придете в себя.
- Помоги мне вылезти, – гримаска боли исказила ее черты лишь на секунду, тут же лицо стало собранным, и только в глубине глаз загорелись огонечки. Она приходила в себя, Оглядывая у черного зеркала свою фигуру, прикасаясь полотном к коже, она пыталась разглядеть в своем отражении нечто новое. Она провела пальцами по бедру, потом повернулась к подруге, подергала ее за сетку, снова провела по своей коже.
- Я не помню своего тела без сети, кажусь себе голой
Ответом ей был резкий смех.
Он разлепил глаза. Низкий сводчатый потолок маленькое окошечко в решетке, странный дурманящий запах. Он закашлялся. Тут же к нему метнулась тень. Женщина. Глаза в глаза. Руки, протянутые навстречу. Его растрескавшиеся губы пытаются что-то прошептать, она наклоняется: «Любимая, я нашел тебя». Она вглядывается в исхудавшее лицо, откидывает с груди ткань, две родинки на шее как укус змеи. Отшатывается, лицо искажается гримасой боли и отчаяния. Она резко разворачивается, выходит из кельи, громко хлопнув дверью, идет по коридору в покои главной жрицы, проходит через зал обрядов, здесь тихо.
На прямоугольной глыбе белого камня восседала небольшая в два с небольшим локтя вышины статуя Великой Матери, Астарты или Реи. Очень древнее изображение нагой женщины из терракоты, покрытой светло-коричневой глазурью цвета очень загорелой кожи. Женщина сидела на подогнутых под себя ногах, слегка повернув туловище направо и подбоченившись, упиралась ладонями в свой выпуклый живот. Необъятные бедра, куда шире массивных плеч, служили пьедесталом могучему телу с тяжелыми руками, большими и правильными полусферическими грудями. Шея, прямая и высокая, почти равная по окружности узкой удлиненной голове с едва намеченным лицом, придавала статуе гордую напряженность. Она согнулась перед статуей в низком поклоне и пошла дальше. Дверь она стучит. За дверью слышится голос: «Входи»
- Я не могу
- Дочь моя, что с тобой? Как ты себя ведешь
На ее глазах накипают слезы, она бросается жрице в ноги
- Прости, я не могу, это он.
- Кто он? Объяснись. Жрица пытается оторвать руки женщины от своих ног, на ее губах появляется брезгливое выражение, голос срывается на змеиный шепот.
- Немедленно встань, ты обезумела от радости?
Она приходит в себя, медленно ее лицо приобретает обычное выражение, хотя видно, что ей это стоит больших трудов.
- прости меня. Но тот мужчина… (ее голова опущена, слова выговариваются плохо)
- Что не так с этим мужчиной? Раньше у тебя не возникало слез по поводу самца.
- Это тот человек, которому мои родители должны были отдать меня в жены. Если бы не война, он стал бы моим мужем.
Верховная жрица садится на свой топчан, укрытый мехом.
- Удивительные вещи порой преподносит нам судьба. - Ее тонкие губы трогает усмешка, - кто бы мог подумать, ну что же ты плачешь? Это шанс, если он достаточно силен, порвет на тебе сетку, у вас будут дети. Что тебя смущает дитя? Что заставило тебя так странно себя вести, ты напугала меня, плакала…
- А если он не сможет?
- Тебе ли не знать, он умрет, молодым, от руки красивой женщины, можно ли воину пожелать лучшей смерти, и, может быть, ты зря сомневаешься, я видела его, он силен.
- Прости меня за дерзкую просьбу, но нельзя ли отпустить его?
- Дитя ты шутишь? Отпустить? К нам так редко попадают чужаки, я должна заботится о храме, о соблюдении обрядов. С веками слабеет порода людей, и страстное безумие Кибелы-Ашторет-Атаргатис уже не захватывает их, как в прежние времена. Кибеле угоден пламень чувственной ярости. Служение наших девушек погружает людей в природу, объединяя их со всем живущим, вскормленным Реей-Кибелой. Мужи находят себя и делают то, для чего предназначены. Если же они оказываются непригодными, Великая Мать призывает их обратно к себе, чтобы возродить к жизни лучшими. И мужи идут к ней, не познав горечи старения, в пламенной юности. В этом счастье и судьба мужа, иного пути не дано богами. Посмотри еще раз на облик Кибелы-Реи в древней статуе и поймешь, что только ненасытное желание может искать такой образ, и только необычайная сила и крепость может надеяться быть ее парой - необычайная мощь в пределах гармонического сложения, излучаемая статуей Реи Красота и смерть всегда вместе, с тех пор как живет человек.
- Смерть для кого?
- Или для того, у кого красота, или тому, кто берет ее, или обоим вместе.
- Разве нельзя иначе?
- Нельзя. Таково устроение Матери Богов, и не нам обсуждать его, - сурово, почти угрожающе сказала владычица храма. – Иди и не бойся, ты должна верить в своего возлюбленного, сама Рея свела вас вместе, это не случайно. Не забывай, ты служишь своей богине, ты должна быть благодарна и признательна ей за этот подарок. Иди…
Она развернулась, выпрямила спину и медленно, с достоинством красной жрицы вышла, тихо закрыв за собой дверь. Ровно через месяц в обрядовой зале храма в окружении жриц он разорвал на ней сеть. Охи и всхлипы раздававшиеся с разных концов зала, звуки тимпана, едва доносились до них. Глаза в глаза, Горячая, влажная от масла и возбуждения кожа, Он посадил ее на себя. Она откинулась назад. Мир рванулся у нее перед глазами.
Холодный порыв ветра пронесся по храму. Факелы погасли, раздался ропот.
- Зажгите факелы, - стальной голос главной жрицы заставил стихнуть испуганные голоса. Озарилось светом лицо ближайшего стражника. Факел за факелом осветился обрядовый зал. В самом центре в объятьях друг друга лежали два мертвых тела. Верховная жрица подскочила молниеносно. Спустя пять минут все услышали приговор: Мы прогневили Рею, она отняла у нас нашу сестру и одного из сильнейших мужчин, огонь страсти сжег их сердца, они больше не бьются.
В пустой маленькой келье ровно горели факелы в зарешеченное окно можно было увидеть начинающее светлеть небо, занимался рассвет и казалось, что на уплывающих облаках, в некотором отдалении друг от друга сидят две фигуры – мужская и женская.