Нить паутины неловко скользит по лицу,
как знак мимолётный не помню о чём.
Просторны аллеи твои и прудов зеркала,
последний из летних, божественный август.
Великолепны сквозные твои пустыри,
закатного солнца слепящего слипшийся ком,
трамвай уходящий, июльским раскатистым громом
сотрясая булыжник, вспугнув голубей.
Нетленны твои заскорузлые камни,
мой Рим золотой, где дворцы и клоаки -
твои пустыри золотые, Европа.
Гирлянды замков на решётках мостов и соборов.
И брошены в воду ключи. И насыпаны листья в фонтаны.
И голуби ходят по плитам, и, хлопая крыльями,
в небо взмывают, ветром обдав и обрызгав
случайных прохожих. Кончается месяц Секстилий.
Задворки твои золотые, божественный Август
воспеты Вергилием, этого тоже не мало.
Красавец кудрявый, себе посвящающий мессы,
рукой Мецената дающий дворцы и поэмы,
любимец народа, безбожный понтифик и патер,
со стад не сдирающий разве что шкуру,
скупой разведенец, неверных карающий в браке,
о, злобный мой гений! О, добрый мой принцепс!
Ну, вот и итоги! Неспешно кончается лето.
Идут облака с побережий далёкого моря.
Пора уступить неподъёмные первые роли
идущим за нами беспечным и юным потомкам.
Друг ли заколет, отравит ли ядом супруга,
не станут неволить испившего полную чашу.
Пора, проводите, похлопав, актёра,
ему крематорий окажет услугу.