Я из дома на работу, вслед за оттепелью долгой,
выходила, в шарф уткнувшись, после горестей, в обед.
И как только я шагнула за порог, своей дорогой,
вижу… Ой… Сердечно-ломкий, нежно-снежный явный бред…
Замерев на полушаге, полумысли, полуболи,
как в контузии оглохнув, распахнув глаза, как блюдца,
я увидела, как с неба, словно перья с блеском соли,
сыпят хлопья, в каплях талых на ресницах остаются.
Тихо. Странно. Словно ангел в вышине попался в сети…
Но я вспомнила, что крылья мы придумали им сами.
Не теряют духи перьев, не нуждаясь в крыльях этих,
и пронзительны, как звезды, ангелы, касаясь с-нами.
Отдышалась, зашагала. Снег бессмысленностью нежил,
расстилаясь, словно вата, на притихшие аллеи.
Если вата - может рана? Мир болеет, словно не жил,
и под ватой не рябина вовсе каплями алеет…
Нет, рябина. Пестрой стайкой на рябину птицы сели.
Снег все падал, белой шерсткой покрывая черных кошек,
паутиною волшебной ветви вязов тяжелели,
как мукой припорошило стекла городских окошек.
Присмотрелась… Бог мой… Тучи снегопадами смеются…
Переменчивой подсказкой, расстилаясь над домами.
Потеплело в сердце. Это на подушках мягких бьются
небыль–быль, зима с весною, с часом час, века с годами…
По нехоженой дороге, бело-цельным тротуарам
Я шагала на работу, мимо горестей, в обед.
С каждым шагом снег уж таял, становился серо-старым,
но остался в сердце белым, очень белым белый свет.