Поэт, у которого даже в литературном псевдониме из пяти букв лишь одна гласная по определению должен быть гласно - согласным не только с окружающей нас причинно-следственной действительностью, но и к нашим четырём, порядком уже надоевшим мне тоже, измерениям. Однако,
Хармс, Хармс, Хармс,
По снегу звук в мороз звучал,
когда скрипят валенки.
Я повернулся и узнал
Человека с трубкой
и обрадовался как маленький.
Поэт:
- Вот сани дарю! Поэт мне гордо сказал.
Не побрезгуйте, что ржавенькие.
- Тут еще сломана спинка,
Деликатно напомнил я,
как будильник в 7 утра понедельника.
не претендуя на сострадание, тем не менее,
заметил в серьёзных глазах собеседника
лукавство и смешинку, но ни капли сожаления.
Поэт:
- Конечно, ведь мне их передал ещё сам Пушкин!
Александр, тот самый ещё Сергеевич,
Из поэзии золотого века, - достал со дна старины – глубинки,
- Скользи! - «Наше всё» тогда высокопарно сказал,
- В волшебный мир словесного искусства.
- Вот и вы, товарищ, катитесь туда скатертью – самобранкой скорее!
Моё вам категорическое напутствие и отеческое благословение.
Вдруг дал мне в лоб щелбан с усмешкой грустной.
Увидев, что растерялся я лишь на мгновение,
Непринуждённый разговор немедля продолжал
Поэт, не обратив внимания, на мои скомканные чувства!
- Раньше было, разумеется, проще.
Поэзия то была высокой, поэтому
Скатывались все быстрее
В пропасть тщеславия и дольше.
- А сейчас есть высокоскоростной Интернет! -
Придя в себя от наставления,
Сказал я, нарываясь на комплимент.
Поэт:
- Да, в ИнтернАте сани точно сломаются!
Видимо не расслышав, заметил Поэт.
Там все кому ни лень, на чем ни попадя катаются.
Это вам не прозаический железный велосипед! -
И сочувственно кинул мне серебряные 30 копеек
1929 года за воротник, будто гонорар за выслугу лет!
Я:
- Простите, Христа ради! -
Вопрос резонный сразу у меня возник.
- К чему такое панибратство, кстати, поясните?
Ведь мы не пили даже вместе! -
Почувствовав щекотку от монет,
Вместо обычного ревматизма в пояснице
Так сильно, что копчик зачесался
Сразу в неприличном месте.
- Прошу вас, сударь, немедленно, сейчас,
Не отходя от кассы, как говорят у нас,
У настоящих поэтов, извольте объясниться!
Поэт сделал вид, что не заметил
Щекотливую ситуацию.
И выпустив дым мне в лицо,
Тем самым на корню пресёк
Дальнейшие неуместные инсинуации.
Приобнял по-отцовски за плечо,
Спросил серьезно, уважая мою репутацию:
- Не будем же мы за почтенную публику здесь драться?
Тем более у меня такой контингент ещё,
Что и вам может с лихвой достаться.
- Аплодисментов? - с надеждой,
Глупо я Поэта оборвал, почувствовав себя невеждой,
С улыбкой неуместной к важной для судьбы пертурбации.
Поэт:
- Ну, это вполне вероятно! - услышал в ответ, -
Если совсем сильно на аплодисменты нарваться.
Талант дело такое, если урвали момент,
То лучше бегством пока не поздно от славы спасаться.
И подмигнул левым глазом, мне могло показаться,
Где синяк радужно красовался.
- Хулиганов бояться? Сочувствуя раз за разом,
Я имел наглость спросить.
до сути разговора, пытаясь, сам докопаться.
Поэт:
- Завистники – современники, критики – тунеядцы.
Поэт небрежно осадил мой пыл.
- Не нужно только собственной бездарности бояться.
Но тут, же утешил меня в благодарность:
Вот, вы я вижу, талантливо бездарны!
-Ну что, вы!
Я даже покраснел от похвалы
и вдруг немного застеснялся.
Хотя и комплимент, каким-то странным был.
- Стесняйтесь меньше, услышал от Поэта.
У вас ведь, поседливая жена, в придачу к непоседливым детям.
Вот ради них творите и талантливо живите!
- А как же общество, предназначение и жизни смысл?
Я возражал на истинах известных,
а потому, или за это тоже, наверняка, избитых.
Поэт:
- Конечно, всё это хорошо,
Как цветущая герань на подоконнике в кашпо,
Воняет от моли в толстых книгах вечерами
И души неприкаянные порой от скуки иногда спасает.
Там, на помойке быта внимательно ищите,
где старое надёжно, глубоко зарыто
От глаз того, кто часто видит вместо слова фигу.
Я:
- Пусть так, ведь в самом деле, всё в мире тлен!
А потому дарёным саням в полозья и не смотрят, между тем,
Подумал я, представив вдруг себя на этих санях, зачем - то ночью,
безвременно почившим в бозе, на погосте.
Утешил самолюбие своё, которое всегда не вовремя заходит в гости,
Но что я дать могу, нетленно сочиняя на вдохновенной Лире?
Поэту и, в конце концов, оставить бренному неблагодарному свету взамен?
И тут красивым жестом талантливой руки, не знающей отказов или полумер
жеманно, но всё же благородно, я протянул внимательному Визави
свои, наверно, лучшие, чего уж здесь скрывать, стихи,
вышитые золотом просто на шелковом платке честолюбия с любовью к потомкам,
но в тоже время скромно, ненавязчиво и робко.
Поэт:
- Благодарю нижайше и покорно!
в ответ мне искренне сказал, смахнул слезу из глаза только.
И высморкнулся немедленно в подарок мой простуженный Поэт
Нарочно вслух, противно, громко, сочно.
- Такой я щедрости признаться от вас не ожидал. Ну, что вы!
Спасибо, честное слово, от души! Чихнул еще раз.
Тьфу! Чтобы здоровье было у вас не такое!
Вот видите, что правду вам сказал и не соврал.
Давайте в благодарность подтолкну вас с горки!
А чтобы точно вышел весёлый всей истории финал,
Орите, если упадёте заранее истошно и конечно громко.
Потом уже не слышал, что Поэт ещё вдогонку прокричал.
Мне уши заложило, было страшно и неловко,
Ведь на санях на этих Пушкин сам съезжал!
А я тут сразу, нагло, без сноровки, сел задом просто...
Хармс, Хармс, Хармс,
скрипя по снегу, прочь за горизонт Истории шагал Поэт.
Его сутулый силуэт вдали скрывали лично другие
Гениев труды – безупречно ровные сугробы – кочки.
А он шагал, то запятые, оставляя за собой кавычки - ног,
то чёрные, как юмора холодного следы, но острого.
И годы жизни - биографии короткие рифмованные строчки.