СОВЕТЫ ОПТИНСКИХ СТАРЦЕВ
(Хроника начала духовной жизни)
ИЗ АНАТОЛИЯ СТАРШЕГО ОПТИНСКОГО
Учить я не запрещаю, это доброе дело — век живи,
век учись, но только начни-то с себя.
15.02.18 г.,
Сретенье Господне
(Окончание заметок об интернете )
К ПУШКИНСКОЙ ТРОПЕ!
(Дополнение к завершающей главе исследования
антипоэзии на интернетских сайтах)
Вот — идущий пушкинской тропой — Лермонтов:
Наедине с тобою, брат
Хотел бы я побыть:
На свете мало, говорят,
Мне остаётся жить!
Поедешь скоро ты домой:
Смотри ж... Да что? — моей судьбой,
Сказать по правде, очень
Никто не озабочен.
А если спросит кто-нибудь...
Ну, кто бы ни спросил,
Скажи им, что навылет в грудь
Я пулей ранен был;
Что умер честно за царя,
Что плохи наши лекаря
И что родному краю
Поклон я посылаю.
Отца и мать мою едва ль
Застанешь ты в живых...
Признаться, право, было б жаль
Мне опечалить их;
Но если кто из них и жив,
Скажи, что я писать ленив,
Что полк в поход послали,
И чтоб меня не ждали.
Соседка есть у них одна...
Как вспомнишь, как давно
Расстались!.. Обо мне она
Не спросит... Всё равно,
Ты расскажи всю правду ей,
Пустого сердца не жалей;
Пускай она поплачет...
Ей ничего не значит!
... Читатель уже обратил внимание, что, говоря о поэии, я первым делом упоминаю поиск темы в Божественных сферах. Это совершенно не прямолинейный процесс, а скорее таинственный, мистический, с точки зрения атеизма необъяснимый. Что-то как бы просыпается в душе, вызревает, начинает беспокоить, тревожить и даже настырно, сладко-болезненно напомать о себе. И вдруг, соприкасаясь с каким-то фактом действительности, который заденет за живое, таинство рождает первую строку — строку свежую, звонкую, отточенную по форме и звучанию. Эта строка трогает тебя, проникает в сердце, всё больше овладевает им и, в свою очередь, порождает вторую строчку. И сочинительство пошло-понеслось, как цепная реакция, или взрывного, или замедленного действия.
Теперь-то я точно знаю, что без помощи Божьей, без помощи Святого Духа, а стало быть, и без воздействия Истины, здесь не обходится. Дар поэтический от Бога — и темы от Бога. Только в этом случае стихи получаются болевыми, глубокими, жизненными, сердечными и вдохновенными (именно об этом у Евтушенко: «Поэт в России больше, чем поэт...») Когда сочинитель сам, без помощи свыше, выдумывает тему-сюжет для будущей вещи, тема-сюжет, действительно, возникает из мусора (Ахматова) и, даже при мастерском, внешне красивом написании стиха (в данном случае и слово «писать» подходит), он, стих, по-интернетскому стихо, является пустышкой, поскольку не способен тронуть сердца человеческого, нет в нём оживления Духом Святым, нет в нем и тени от Вечной Божественной Истины. (Еще раз настоятельно советую прочитать статью Блока — «О назначении поэта»; многое из неё почерпнёте!)
Словом, часто говорил я о выборе темы в Божественной сфере, а вот и случай выпал разобрать это действо на практике. На примере исключительно идеальном, поскольку стихотворение Лермонтова «Завещание» — изумительное поэтическое совершенство.
Земная смерть человека и его поведение при этом мистическом, а, по атеистическим понятиям, и трагическом событии — вряд ли кого-то оставит равнодушным (и тут полно сказывается точный, истинный выбор поэтом предмета повествования-откровения). О чём думает уходящий, что переживает? В тридцати двух строчках ученик Пушкина ответил на эти непростые вопросы исчерпывающе, причём с такой родниковой ясностью и с таким душевным пылом. И с таким изумительным проникновением в Истину, то есть в подлинные закономерности бытия.
Покидающий землю, по явно установленным свыше закономерностям, стремится мысленно посетить дорогие для него местах, повидать родных людей, сказать им о главном. И герой Лермонтова просит друга побывать на их общей родине, передать привет родному краю, рассказать о его смерти знакомым и любимой девушке, а от родителей, если они живы, правду скрыть — не надо их опечаливать.
Но посмотрите, какая трагическая правда жизни в монологе умирающего обнаруживается! Вот эта правда нам, читателям, и дорога донельзя. Вот её поэт и обязан донести предельно ясно, без всяких словесных ухищрений и замысловатых образов, которые только удалять нас от неё будут. Донести не свои интимные ахи и охи, не своё личное-преличное, в которое нам и входить-то не нужно и по этическим соображениям не положено, — а то глубинное и необъятное, то общечеловеческое, которое содержится в Истине и которое знать нам необходимо для познания земного бытия и для верного выбора пути к высокой цели.
Человек навсегда прощается с родным краем, с земляками, но современная жизнь, с прогрессирующим безбожием, уже так развратила его современников, что судьбой уходящего «сказать по правде, очень Никто не озабочен». А если, кто и озаботится вдруг — для тех прощальные слова о том, что он «честно умер за царя, что плохи наши лекаря». То есть, несмотря на примерную службу царю, стране и народу, врачи не очень-то бились за жизнь служивого. И здесь всё то же равнодушие к чужой судьбе.
Конечно, если кто-то из родителей ещё жив, то ему или ей сын всё так же дорог, и потому — жалеющий обман о лени и о полковом походе, который неизвестно сколько продлится.
Но соседке, жизнь с которой не получилась, умирающий просит рассказать всю правду, со всей жестокостью. Он на неё в обиде и не до конца простил её: «Пустого сердца не жалей; Пускай она поплачет... Ей ничего не значит». И здесь изумительно честная правда! Герой обижен на мир, его обижающий, но развращённый век и его развратил — и нет в нём православного смирения и всепрощения.
Вот страшная глубина тридцати двух лермонтовских строк, нисколько не покрививших против Истины Христовой. Но где Истина, там и живая жизнь, и живой талант, одухотворённый Небом.
Обратите внимание на стилистику стихотворения. Строчки бегут, как родниковые струи. Слова чистые, народные, разговорные. Но поэзии, музыки, красоты в них уже не родник, а море. И никакие сложные образы не понадобились поэту, чтобы передать боль и скорбь души. Здесь украшения излишни.
Добавлю, что стихотворение это оказалось пророческим (да, настоящий поэт ещё и пророк!) «Завещание» появилось на свет за год до трагической кончины Лермонтова.
Вот что значит выбрать тему в Божественной сфере идей, а не вымучить её в своей собственной, мало на что способной голове. Потому у нас и говорят в Сибири: танцуйте от печки! — Но бросим взгляд на вчерашних и сегодняшних потомков великого поэта, многие из которых маловато знали, а нынче и знать ничего не знают о том, что называем мы Истиной и что считаем неизбежной живой основой в судьбе каждого земного обитателя и прежде всего — поэта.
Как мы уже отметили, все беды начинаются с отхода от веры в Бога, от Истины. В нашу эпоху (речь о России) массовый исход начался в серебряный век, основоположниками которого считаются Тютчев и Фет. Вот одно из лучших стихотворений Фета:
Шёпот, робкое дыханье,
Трели соловья,
Серебро и колыханье
Сонного ручья,
Свет ночной, ночные тени,
Тени без конца,
Ряд волшебных изменений
Милого лица,
В дымных тучках пурпур розы,
Отблеск янтаря,
И лобзания, и слёзы,
И заря, заря!..
Во всём было бы замечательное стихотворение, если бы не было оно задето отходом от Бога, а стало быть, от высокой нравственности (как известно Фет был падок до женщин), от гражданской тематики (предпочтение любовной лирике) и от высокой требовательности к музыкальности поэтических фраз («пурпурозы» автора уже не смущали). Фета мы можем сравнить с Овидием. Тот рушил святыни Гомера, а он — исподтишка подтачивал храм Пушкина. Однако разрушение только начни, — как снежный ком, под гору покатится.
Появляются свои Паллады, ниспровергатели Божества. Раскалённым богохульным вихрем налетел Маяковский:
Я думал — ты всесильный божище,
а ты недоучка, крохотный божик.
Видишь, я нагибаюсь,
из-за голенища
достаю сапожный ножик.
Жмитесь в раю!
Ерошьте пёрышки в испуганной тряске!
Я тебя, пропахшего ладаном, раскрою
отсюда до Аляски!
А три года спустя не менее раскалённым вихрем пронеслось есенинское богохульство:
Время моё приспело,
Не страшен мне лязг кнута.
Тело, Христово тело,
Выплёвываю изо рта...
Протянусь до незримого города,
Млечный прокушу покров,
Даже богу я выщиплю бороду
Оскалом моих зубов.
В выдиратели Божьей бороды записалась едва ли не большая часть революционной страны. Крепко доставалось Отцу нашему Небесному, но ещё шибче всему тому, что было взращено в России и по воле и при участии Господа. В первую очередь — замшелой, изжившей свой век нравственности. Какие могут быть запреты, когда низвергнут Главный Запретитель? И всё, что попадалось на глаза — безжалостно уничтожалось. Понятно, и поэзия не осталась в стороне от общего бурного течения. До неузнаваемости изменялись традиционные писче-печатные формы стихов, страшно расширялось и модернизировалось их содержание и, часто, до такой степени, что полностью исчезал смысл повествования. Появлялись новаторы один ухватистее другого. Лидировал Хлебников с его шедевром «Заклятие смехом».
О, рассмейтесь, смехачи!
О, засмейтесь, смехачи!
Что смеются смехами,
что смеянствуют смеяльно,
О, засмейтесь усмеяльно!
О, рассмешищ надсмеяльных —
смех усмейных смехачей!
Гениальные наработки Хлебникова стали хлебом насущным для многих и многих нынешних пиитов, видящих смысл поэзии не в пушкинской ясности и глубине, а в грязно-серебряной мутности и шарлотанской непонятности. Чем непонятнее — тем лучше, то есть хорошее!
(Окончание, кажется, следует)