Без малого шестьдесят лет минуло.
Застал я ту эпоху на излёте. Но считаю своим долгом поделиться впечатлениями от знакомства с человеком, прошедшим через тернии ГУЛага.
Василий Степанович Чичикин был осмотрителен в беседах о своём прошлом. Те, кто выжили и вернулись, молчали. И дети их молчали, и внуки их молчат… Ничего ещё не поменялось. Опричнина – Тайная канцелярия - ЧК - НКВД – МГБ - КГБ… Этот «феникс» не сгорел совсем, вполне по силам ему встрепенуться и расправить свои «орлиные» крылья ещё лет на пятьсот.*
Чичикины и мои родители дружили семьями. В нашей станичной школе английскому не обучали, и родители отдали меня "на квартиру" к друзьям в Темрюк. Какой замечательный учебный год прожил я в семье Василия Степановича и его жены, обворожительной Галины Михайловны!
Василий Степанович - интеллигентного склада, типичный советский руководитель довоенной закваски, Галина Михайловна – всю войну за баранкой… А что там до войны было... нам молодым знать было необязательно. Да нас об этом нигде и не спрашивали. Разве что в анкетах. Так там чаще врали.
Разговоры о репрессиях появились только после знаменитого выступления Хрущёва в 1956 году.
...В небольшом кубанском городке памятников Сталину было больше, чем Ленину и остальным знаменитостям, вместе взятым. Я шёл по Темрюку от сквера к скверу и разглядывал свежие развалины на месте ещё вчера ухоженных свидетельств «благодарной народной памяти»… Кто-то хорошо поработал ночью с памятниками товарищу Сталину.
Чичикины отнеслись к новостям о «культе личности» сдержанно. Они не кляли, на чём свет стоит, «усатого», они знали цену каждому времени. Василий Степанович был реабилитирован в числе первых в городе. Наверное, как шутили вполголоса взрослые, потому что «отсидел добросовестно» свою десятку «от звонка до звонка». Он получил должность руководителя крупнейшей в городе строительной организацией и был восстановлен в партии. Казалось, он это восстановление воспринимал, как «нагрузку» к своей реабилитации...
В первые дни нашего знакомства Василий Степанович произвёл на меня впечатление человека строгого и даже занудного. Этому образу подыгрывала и Галина Михайловна. И на людях, и наедине она называла мужа только по имени-отчеству. Он её – тоже, должно быть, в отместку.
Приезжает Василий Степанович обедать. Человек он занятой. Обеду – час, работе – время.
На кухне, напротив посудных шкафов во всю стену - огромная карта мира.
- Ну-с, молодой человек, будьте так любезны, найдите-ка мне на этой замечательной карте город… город... Рейкъявик!.. Нет, нет! Это будет не честно, слишком известный… Найдите мне… э-э-э… Рио-де-Жанейро! Опять не то – прямо на берегу, сразу в глаза бросается. Подожди, Глинна Михаллна борщиком угощает. Сразу после борщика я тебя и озадачу.
И после первой же ложки вдруг спрашивает в растяжечку:
- А… скажите мне… мой юный друг… каковы Ваши успехи э… в математике?
Галина Михайловна тут же на выручку.
- Ешьте, ешьте! Чего пристал к ребенку? Хорошо у него всё. Ты, вон, у себя в конторе-то разберись, что да как…
Пользуюсь случаем, возвращаю разговор к географии.
- Теперь я - моя очередь. Э-э-э… где находится… допустим, э-э-э… Канин Нос?
Василий Степанович картинно закатывает глаза, как бы вспоминая, и очень к месту ощупывает свой нос.
- На месте, на месте, твой нос, Василь Степаныч. Гриш... он свой-то нос не всегда помнит, куда вчера совал… - смеётся Галина Михайловна.
Нос у Василия Степановича особый, далеко выдающийся, мясистый такой, почти бордовый. Он частенько трогает его за кончик двумя пальцами правой руки – привычка такая. Проверяет: на месте ли, не сбежал ли куда...
- Да… это мой нос, не Канин, нет… мой носяра… Ну ты, братец, загнул: Канин Нос. Так я и с обеда опоздаю… Про Колыму спросил бы - другое дело. Я Магадан могу показать... это мне знакомо.
- Болтун ты, Василий Степанович, давай-ка чаёк свой допивай, и правда, засиделся уж - Галина Михайловна улыбается, как всегда, обворожительно...
В какой-то день - я пораньше из школы, и он - в особом настроении…
- А давайте-ка я Вам, молодой человек, покажу, чего мы тут в славном городе Темрюке строим – перестраиваем, а?..
Ещё бы! Любопытству моему тогда не было предела. Он всюду представляет меня: «Мой молодой друг Гриша. Сын моих добрых друзей-товарищей, интересуется географией, историей и… строительством. Наверное, будущий архитектор». От таких представлений я краснею, но невольно подтягиваюсь, слушаю, о чём он разговаривает с рабочими, не отстаю и не отвлекаюсь.
Идёт капитальный ремонт Дворца культуры… Этот термин - «капитальный ремонт» - я от Василия Степановича и услышал впервые.
- Ремонтируем капитально, значит надолго, почти навсегда. Чтоб при моей жизни никаких претензий, – смеётся – а помру, пусть разваливается, но это будет нескоро, так что делать надо на совесть...
И точно, не скоро он умер. Было ему уже за девяносто.
Всего однажды выпал нам случай поговорить о его гулаговском прошлом - уже здесь, в Черноморке, когда был он у нас в гостях. Мне было лет семнадцать. Ничего толком я не запомнил, да и говорил он как-то пунктиром. Мне кажется, не доверял… нет, не мне, времени не доверял. Сказал только, что пишет «воспоминания в стол». Когда и кому передаст? - пожал плечами. Никого из его близких уже не было на свете. Я казался ему ещё не созревшим для секретов. Может, и пропали его драгоценные листочки...
Из того, что рассказывал он мне о своём колымском прошлом, в памяти осталось только эмоциональное:
«...Кругом тундра. Морозит уже прилично. Мы в легких одеждах. С нами ломы и лопаты. Костры разводим там, где размечено копать… В первую же «смену», а смены - по двенадцать часов, и более, какая-то часть приехавших, уже ослабленных до приезда, померла. Укрыться негде. Кто заболевает, работать не может – оттаскивают подальше в тундру. Лечить некогда да и негде. Там и помирают. "Хотите жить, работайте и не болейте...». Друг у друга выхватывали ломы и лопаты, чтобы работать, не заболеть.
Потом привезли палатки, одеяла, куртки... Но половины уже не было на свете. Их не закапывали - там же неподалёку и складывали... Как я выжил? Нос тогда и обморозил. Работал несколько суток кряду, только немного грелся у костра, перекусывал сухим пайком с водой, не выпуская инструмента из рук, и снова – на долбёжку тундры… Колыма, друг мой, Колыма».
Кубань, февраль 2013
* более 450 лет тому назад Ивану IV пришла в голову мысль о создании на Руси опричнины.