...Над ним то ль вились тучки лунной пыли, собой почти скрывая синий круг
его планеты, то ль глаза заплыли предсмертной мутью. Тяжесть вместо рук,
не грудь, а вакуум — зарожденье смерти, не взгляд, а якорь в бездне черноты.
И в разум будто всажен грубый вертел, а губы тишиною налиты.
Земля едва сияла сквозь туманность полузакрытых безнадежных глаз,
с дрожащим веком вместе поднималась, спускалась в полусонной муки грязь.
Она плыла, наполненная жизнью, она жила, почти смеясь над ним,
закрытая проклятой мутной слизью, светясь существованием одним.
С ней плыли люди, люди тоже жили, глядели в небо так же, как и он,
но попадали под автомобили и падали на землю из окон,
и умирали в петлях и кроватях, к луне невзрачной закатив глаза...
На нём застыли взгляды. Закрывать их своим лицом, и в души заползать,
и жить в речах он, верно, долго будет, заваленный до пят цветов горой...
Там, на Земле, плывут в забвенье люди, и он для них почти уже герой.
А для него они — лишь туча взоров, к которым можно приковать себя.
Бледнеет в облаках земное море, бледнеют губы, слово теребя,
которое он сам уже не помнит, которое, возможно кто-то ждёт.
Но шёпот замирал, никем не понят. В губах остался лишь дыханья лёд,
осталась тишина.
Земля, как ватой, скрывает облаками шум и жизнь,
там гул несётся по горам горбатым, там шмель над полем клевера кружит,
там визг звонков и эхо гулких лестниц, там ветер оживает, застонав,
и воет пёс на белый полумесяц, где тихо умирает космонавт.