Друг февраль — последыш и нищеброд —
сорит мокрым бисером от щедрот,
даром что и пьяница, и банкрот:
выходить — по-барски!
Он так мятно, северно ледовит,
и сугробы, свежие как бисквит,
укрывают праздничный неликвид
испитой, январский.
А начнёт морозить — идёт вразнос:
даже снеговик прикрывает нос.
Он плевать хотел на любой прогноз,
баламут и трикстер.
Бес в ребро толкает, не ждёт седин —
виноват, конечно, февраль один,
даже приснопамятный Валентин
для таких интриг стар.
Вечерами плачется под винил,
и опять нигде не достать чернил, —
как бы ни кривлялся он, ни дразнил,
всё же держит марку.
И блаженно щурясь, лицом на юг,
наконец находит себе приют,
и его, похмельного, отдают
на поруки марту…