Аннотация:
647-я газель о "сладкоустом возлюбленном" великого лирика османской литературы, немножко биографии и параллели поэзии с реальной жизнью султанского двора
Иса Неджати "Мести Челеби" 647-я газель
Иса Неджати Бей (ум. 1509) считается первым великим лириком Османской турецкой литературы. Дата рождения Неджати неизвестна. В первые годы правления султана Мехмеда Фатиха (когда ему было 12-15, это 1444-1446) сохранилась тезикре (биография), в которой упоминается, что отца Неджати звали Абдулла, а его самого Иса, а предполагаемое имя Нух (Nuh) – неверно (см. в "Тезикре" Латифи Челеби). Иса был взят в плен рабом в Эдирне, и согласно Латифи, его хозяином было некий поэт Саили, тогда как другой биограф Ашик Челеби считает, что это была старая женщина из среднего класса, которая усыновила Ису и взяла его к себе на воспитание. Несмотря на своё "рабское" происхождение, на Исе не было никакого клейма, связанного с его иностранным происхождением или низким положением, которое он когда-то занимал; все смотрели на него как на турка, равного каждому другому турку. Иса получил хорошее образование и начал свою карьеру в провинции Кастамону, где он, вероятно, служил пажом; в Амасье он учился прозе, поэзии и каллиграфии. Поэтический псевдоним "Неджати" с арабского ("ниджат") означает спасение, избавление (тур. "неджат", следовательно "неджати" - спасённый)
Примерно в 1480 году Неджати переехал в Константинополь. Вскоре он получил милость султана Мехмеда II благодаря тому, что посвятил ему несколько поэм. Историк и биограф Кыналызаде Хасан Челеби (1546-1604) в своём тезикре рассказал, что в суровую зиму, когда Неджати прибыл в столицу, он сочинил и представил султану свою зимнюю касыде в жанре шитаийе (шита – араб. зима), описывающую суровость этого времени года. Его творение встретило большое одобрение султана, как и еще одна столь же красивая касыде в жанре бахарие (весенний или "о весне"), которую он написал позже, когда наступила весна. Однако не только талант, но именно находчивость Неджати сначала восхитила султана Фатиха. Каким образом удача улыбнулась поэту, рассказывает османский биограф 16 века Ашик Челеби:
"Однажды Неджати сочинил газель с вступительной строкой: "Что же мы можем сделать, когда ты не замечаешь, как мы вздыхаем до раннего утра! О мой возлюбленный друг, пусть Бог будет справедлив к тебе!", и он вложил записку в тюрбан одного из компаньонов* Султана Мехмеда, которого звали Юрги*. И когда он (Юрги) отправился на встречу с Султаном, то Мехмед начал играть с ним в шахматы. Во время игры Султан Мехмед заметил записку на его тюрбане, и когда он достал её и прочёл, то назначил его (Неджати) катибом* и одаривал его 17 акче ежедневно".
*В ориг. тексте Мусахип или мусахиб – компаньон, собеседник, друг – официальный титул при османском дворе для близких друзей султана, либо его любимцев и возлюбленных, с которыми он часто проводил время;
*Или Чиюрги, Джиюрги, в тексте "Чекраги" или "Чекриги", Й. фон Гаммер-Пургшталь считает, что это не турецкое имя, а Европейское, возможно греческое или итальянское.
*Катиб – секретарь
Некоторые предполагают, что фаворит султана Юрги был греком из Трабзона. Известно, что султан Мехмед собирал вокруг себя иностранцев из рабов, будучи сам сын рабыни (и не исключено, что балканского происхождения). Стремление Мехмеда окружать себя иностранцами было известно даже при дворе, когда его наставники, визири, и даже любовники были выходцами из христианских семей: Раду Красивый – из Румынии, Яков Нотарас – грек из Византии, Сулейман-паша – из Боснии, Юнус-паша – из Испании, Якуб-паша – итальянский еврей, Михаил Ангелович – сербский грек, и многие другие. Мехмед понимал, что многонациональность при его дворе поможет продвижению широких взглядов. Султан был восхищен способностями Неджати, и щедро одаривая его как ценитель и покровитель искусств, он возвысил его до такой степени, что поэту начали завидовать.
Некоторые критики описывают стихи Неджати почти жалкими, в своей детской наивности, другие пытаются лишить его творчество оригинальности, будто бы он копировал других, не создавая ничего оригинального. Против этого был еще его современник биограф Латифи, цитируя строки из "Хефес-наме" Джафера Челеби (1452-1515):
Мы его знаем, кого они считают знатоком;
Его поэмы не более чем просто переводы!
Для тех, кому его творения нравятся – мелочь,
А для меня – полнейшая глупость.
По воле судьбы хроникёры 15 века и 16 века как Латифи, Ашик Челеби и Хасан Челеби критиковали Джафера Челеби. Хотя поэт был известен как интеллектуал и академик, его порицали за "недостаток искренности" и "истинной любви". Например, весьма любопытно, что Ашик Челеби считал так по причине того, что Джафер выражал свой интерес к женщинам; даже его современники признавали и осуждали тот факт, что Джафер Челеби предпочитал признавать свою любовь к женщинам, по логике, что он выбирал "приземлённую" любовь (см. Er;nsal, The Life and works of Tacizade Cafer ;elebi). Однако несмотря на то, что в своём труде "Хевес-Наме" поэт говорит о любви к женщине, там также есть записи о его внимании к физической красоте множества молодых мужчин: "Изящные и стройные тела возлюбленных, как молодые деревья украшают город". Так что почти никто не обходил тему однополой любви стороной, даже те, которых считали любителями женщин.
Из-за благосклонности султана к Неджати и его подлинного таланта ему завидовали, сравнивали его стихи с творчеством его современника и более прославленного поэта – Ахмеда-паши, который был визирем и наставником султана Мехмеда. Сам же Неджати скромно восхищался Ахмедом-пашой, признавая, что тот является гораздо лучшим мастером слова. Латифи Челеби рассказывает историю, переданную ему старыми людьми, что был случай на одном собрании, когда "люди слова" сравнивали куплеты Ахмеда и Неджати:
Destimi kessen kal;r daman-i lutfunda elim
Damenin kessen kaljr destimde lutfun dameni
Это бейт Ахмеда в оригинале и его дословный перевод:
Руку мою отрежешь, и она будет держаться за юбку твоей милости,
Свою юбку отрежешь - рука моя будет держаться за юбку твоей милости.
*Damen - юбка, платье, одеяние, халат (юбка будет более подходящим переводом в суфийском смысле)
Иса Неджати:
Soyle muhkem dutayin ask ile dildar etegin
Ya elim kat edeler ya keseler yar etegin
Даже если с любовью буду крепко держаться за одеяние возлюбленного,
Тогда руку мою они должны отрезать от платья любимого.
И в тот момент на собрание внезапно пришел сам Неджати. Услышав вопрос, он ответил скромной импровизацией:
И пусть в живых Ахмеда более нет, для Неджати он по-прежнему жив,
Пусть тот в небеса воспарил, для Исы об Ахмеде приятно говорить.
Именно поэтому я считаю, что оба поэта достойны восхищения, и у каждого в творчестве сохраняется свой дух, свой характер и стиль, и поэтически выражаясь, "никто из них друг друга не затмевает, оба светила звездами в небе поэзии сияют".
Когда Мехмед умер в 1481, и воцарился его сын Баязид, Неджати служил его сыну, принцу Абдулле. Затем ненадолго был секретарем принца Махмута (тоже сына Баязида). Когда принц умер в 1507 или 1508 году, то Неджати по доброй воле больше не принимал никаких должностей, он был доволен своим богатым состоянием и не нуждался в покровителе. До конца своих дней он жил в Стамбуле, пока не умер в пятницу 17 марта 1509 года. Нет подробных сведений о его браке, есть записи, что у него было двое сыновей, одного звали Хусейн Челеби и одна дочь. На одре смерти Иса передал им и своим друзьям последнюю газель о "непостоянстве мира, как увядающего сада", сказав: "Это моё прощание с поэзией и с вами".
Неджати был похоронен недалеко от своего дома. На могильном камне из мрамора, воздвигнутом для Неждати его другом и историком Шехи Беем, из других строк самого мастера начертано его мудрое четверостишие:
Неждати, и пусть ты зачернил страницы своего "Дивана",
Надеешься, что строки книги дел твоих все будут белыми?
Это возможно, если живые не забудут молиться о тебе,
Тогда ушедшие такого поминания доброго достойны.
Судя по его единственно сохранившемуся сборнику стихов, Неджати больше всего посвящал стихи о любви к молодым мужчинам, которых он ласково называет "хабиб" - мужск. араб. "дорогой", или "оглан" - мальчик, юноша, и даже казалось бы женское "пери" (фея, соблазнительный дух красоты) он совмещает с мужскими именами как Сулейман, Юсуф, Мести Челеби (о последнем и будет речь в данной публикации).
Согласно филологам, Неджати в совершенстве владел турецким языком; он виртуозно использует классические выражения, пословицы и цитаты, которые являются главной частью его поэзии. В его литературном языке можно также встретить архаические слова, которые уже не использовались к тому времени, и таким образом Неджати соединяет старое с новым, напоминая читателю о богатой истории турецкой литературы. Несмотря на критику, его стихи признаны изысканными и изящными. "Особенно примечательны его газели, отмеченные свежестью образов и изысканной звуковой инструментовкой стиха".
Это 647-я газель из Дивана Недима (см. Necati Beg divan;, Ali Nihad Tarlan, 1963, стр553). Более точная транскрипция взята из издания "Necati Divani" (Ali Nihad Tarlan, W. G. Andrews. p647). Мой перевод дословен и совершенно лишен литературных прикрас, которые могут исказить смысла оригинала. Как всегда считаю важным признаться, я не эксперт в староосманском языке, а пока всего лишь начинающий энтузиаст, который любит своё дело. Изучение османского турецкого языка и поэзии для меня похоже на увлекательное путешествие в прошлое и в невероятно красочный мир поэзии. Я самостоятельно перевела поэму Неджати, опираясь на скромный опыт в дословных переводах поэм Авни и других турецких поэтов; мне также помогли очень полезные словари, и посему благодарна за помощь всем справочникам по языку. Каждая "расшифровка" поэмы, словно открытие тайного сада души поэта, "и каждая роза в том саду - мысль и слово".
К твоим устам не прижаты мои губы, Мести Челеби!
Бросаешь ты взгляды-кинжалы, Мести Челеби!
Если ты не удержишь свои глаза, то ты убьешь меня -
Мусульманина - двумя неверными, о Мести Челеби!
Я не один, но всё человечество перед тобою покорно ждёт,
Ты с лицом пери и видом ангела, Мести Челеби!
Соревнуясь с фигурой и щеками твоими, умрут от стыда
Краса кипариса и алость розы, Мести Челеби!
Продашь мне поцелуй один - я дам тебе халвы,
Душа моя, в рубиновые, сахарные уста, Мести Челеби!
Измерить рот твой взялся я, он даже не песчинка величиной!
Любовь, у двери твоей влюбленные, Мести Челеби!
Эй, Неджати! Твой сосуд наполнен кровавыми слезами,
Так пусть влюбленный выпьет чашу с напитком, Мести Челеби!
(Транскрипция оригинала, словарь терминов и библиография
Комментарий
Хочу поблагодарить Байрам Челика из университета Кырыккале за его ценные пояснения в его статье о поэзии Неджати ("Места, имена и описания элементов в газели Неджати" на турецком языке "Necati'nin redifi yer ve sah;s ismi olan gazellerinde tasvir unsurlar;"). Многое для комментария я почерпнула из его небольших, но понятных, и главное, правдивых толкований, которые также помогли мне с переводом стиха. И хотя никаких подстрочников этой газели я нигде не нашла, ни на турецком, ни на другом языке, но одни комментарии Б. Челика к бейтам уже дали четкое представление о смысле и идее стихотворения. Поэтому я посчитала интересным перевести аннотацию автора к его статье:
"Общее восприятие поэзии "Дивана", как "чего-то абсолютного, абстрактного, вымышленного, оторванного от людей и жизни и далекого от реальности" основано на веских причинах внутри неё. Хотя мы можем наблюдать аналогичные признаки допущения этого в текстах различных стихов "Дивана", всё же мы можем видеть формы выражения, которые связывают стихи с конкретными, реальными люди и реальными местами, и их характеристики являются одними из основных элементов этой реальности. В этой статье мы постарались обратить внимание на связь между реальностью и лирикой Неджати, который был одним из новаторов, трудившихся над определением места (локализацией) поэзии "Дивана", и который является поэтом-мастером, усовершенствовавшим понимание и восприятие людей по отношению к этому стихотворному стилю".
Причина, почему поэма зацепила мой взгляд, это мужское имя возлюбленного и уподобление его пери. Дело в том, что не каждый поэт всегда уточнял пол возлюбленного, чаще всего пол оставался неясным, и "андрогинность" турецкого языка тому причина. Однако, если вдумываться в символы и намёки, то можно догадаться, что в поэме объект любви поэта является мужчиной (даже если он носит вуаль или красит руки хной), и это в большей части стихов. Некоторые же поэты предпочитали подчеркнуть принадлежность своего любимого человека к мужскому роду и определяли его по профессии (воин, охотник, оруженосец, всадник, правитель и т. д.), или эпитетом (оглан, хубан, хабиби, бече, дильбер, махбуб), либо конкретно называли его мужским именем. Иса Неджати, как и султан Мехмед II, в своих поэмах старается уточнять, в кого он влюблен, и поэтому представляется ясная картина, кто перед ним, а не просто абстрактная красота, как символ любви (например, во многих персидских стихотворениях). В этом смысле снова подтверждается открытость к гомоэротизму в искусстве Османской Империи.
Имя Мести, перс. - "масти" пьяный, опьянённый (от глагола маст" – пьянеть) или возбужденный страстью, также носит эротический характер; как существительное масти означает гордость (напр. богатством "мал-масти"), также похоть и страсть, но в мистическом толковании масти – это любовь и экстаз, вызванные лицезрением земного или божественного Возлюбленного. Челеби – тур. "господин", титул знатного и благовоспитанного человека, равносильно английскому "сэр", "джентльмен" или "лорд", этимология термина происходит от старотюркского "чалап" – "бог", повелитель, хозяин. В Турции титул стали давали ученым, господам, принцам и другим уважаемым мужам.
Свою поэму Неджати начинает с желания поцеловать возлюбленного, что даёт основы полагать, что он давно влюблен в объект своих воздыханий. Он желает, но не может целовать его, ведь возлюбленный сердится; его взгляды подобны "смертоносным кинжалам", которые он нацеливает на него.
Глаза возлюбленного настолько остры и опасны, что могут ранить душу любого, на кого они взглянут. Упоминание слова "кяфир", в описании глаз возлюбленного даёт намёк, что Мести Челеби – это очаровательный юноша-раб, которому Иса посвятил поэму. Вероятно, это мог быть придворный султанского двора, раз в следующем бейте Неджати пишет о том, что все трепещут в его присутствии, готовые выполнить его любой приказ. Это мог быть юный и красивый прислужник в сарае Мехмеда Фатиха. Поэт не скупится восхвалить красу Мести Челеби, уподобив его лик пери, а весь внешний вид ангелу.
Фигурой юноша этот стройнее кипариса, а щеки его румянее и благоуханнее роз – таковы классические образы в османской и персидской поэзии, тем не менее, каждый поэт оригинально сплетёт свою рифму в вязь поэтического орнамента, и у Неджати получился свой розарий.
Рубиновые уста Мести Челеби так и манят Неджати, и в пятом бейте поэт от отчаяния просит любимого продать ему хотя бы один поцелуй, и взамен поэт готов заплатить ему халвой или деньгами, на которые любимец сможет купить себе сладости. Этот бейт чрезвычайно интересен своими уходящими в древнюю традицию корнями. Восточный обычай раздавать сладости всякому, кто сделает что-то приятное – либо это приветствие, либо хвала, либо поцелуй – восходит к практике в древней Персии, когда на празднике люди дарили друг другу сладости в знак внимания – это и были такие чаевые. Сахар был дорогим и считался эквивалентом денег и роскоши; сладости раздавали как богатство, и они были обязательным элементом праздника. Любое событие сопровождалось сладостями: ученикам, сдававшим экзамены, учителя раздавали сладости; матери, родившие ребенка, раздавали сладости слугам и детям; даже встречающие послов или чиновников предлагали им на подносе сладости, например, на особые события янычары приносили в дар визирю сладости в знак своей преданности и верности.
В первой строке шестого бейта прославляется классический восточный идеал: маленький рот; его крошечный размер не только считался приятным для взора, но как выражение означал молчаливость и, следовательно, скромность, так как никому не нравилась болтливость, обжорство и любострастие. Согласно литературной традиции, поэты сравнивали рот возлюбленного с точкой, с крошечной буквой "мим" или даже ни с чем, словно рот не существовал, и это не иначе как метафора молчания. Считалось, что уста праведников или красавцев хранят в своих пределах сокровище: сладостную речь или истину, именно поэтому рот был "запечатан" молчанием, словно драгоценный клад, который раскрывали лишь избранным. В персидской поэзии даже есть понятие "молчаливое красноречие" (лисан аль-хал) через которое всё творение Бога прославляет Его. Видимо, признав, что возлюбленный есть "шедевр" Творца, хвалящий Его талант, влюбленные покорно собираются у его дверей, в ожидании восхода Михра - их солнца и любви.
Сокрушенный разлукой и тоской, поэт напоминает себе, что его "чаша" уже полна, и для определения сосуда используется слово кабак (тыква), интересно, что шутливо так называли голову, а в китайском даосизме бутыль из тыквы-горлянки символизирует тайну (учитывая, что турецкая поэзия не игнорировала влияние Китая). Метафора "кровавая влага" имеет широкий смысл, во-первых, это аллюзия на красное вино, во-вторых, так метафорично называли слёзы, пролитые в бессонные ночи, когда глаза краснели от плача. Выпить напиток означало не сокрушаться, и принять свою любовь.