Разве может лошадь сказать что-нибудь? Договориться с нею можно ли? Да. Юська – белая кобылка из двора семьи Старостиных, живших на хуторе, возле Окского высокого берега, говорить умела по человечески. Опасно с нею было разговоры вести, однако. Уж очень озорная была лошадёнка.
Стоит одна, поодаль от своего табуна деревенского и не подпускает никого к стогу сена. Только сама вкушает от того сена.
Телом добра, грузна. Морда сторожная, но не боязливая. Гонит всех, а хоть и хозяина своего. Чкни на неё и пустишься в бега. Спуска не даст.
Малое, жеребёночком, она была такова же. Уродилася с норовом. Белее её никогда не было лошади. Белым бела, ровно снег. Головой, однако ж, серенькая с белой звёздочкой во лбу.
Гривою вышла в отца – медовая, золотая, как мы – Русская.
Сивоглазая, яко цыганка и хвост золотист, ровно метёлка из соломки. Чисто собирали её из разной масти лошадей. Всё не как надо по породе. Брюхо у неё сытое завсегда, чисто беременная, ан жеребца до себя не допускала, оберегалася.
Палевое брюхо – вот ещё чего. Хвост и брюхо – одного цвета. Не лошадь, а кот разномастный. Прянет, бывало, ушами и заржёт, яко пароход.
А пароходы тогда уже хаживали по Оке мимо сельца нашего. Идёт колымага, шипит, булькает, топорщится. Сила в ём. Ан из трубищи дым-от валит, яко из печи. Силён дым-от. И кочегар в печь уголь бросат – ви-идно. Рожей чёрен, матерится, как извозчик. Зло-ой!
Более всего в пароходах колёса намо ндравилися. Около него вода буруном ходит, а сзади – волны расходятся и дыми-ит!
Богатым купцом тот пароходик был куплен в Англии, аль ещё где. Сто вёрст отходил и – сломайся!
А кто ж его тута починит? Мастер один бы мог - Кухлибен. Этот - умел! А ещё был один мастеровой человек из Русских – Саввушка, но его в каторгу спровадили. За своего свояка вступился на базаре – от воришек отбиваться начали вдвоём и забили одного вора насмерть. Тута и возымело силу законопослушание. Засадили не воров, а Савву со свояком.
Крамолы не было в наших сёлах, против царя никогда мы не выступали. Город Нижен Новгород без революционеров тода жил. Одно только плохо, воровать много начали. С базаров воровство идёт. Как ярмарку затеяли, тако там и завелися воры.
Ярмарка, стало быть, пожиная выгоды, и злое многое сотворить смогла. В Нижнем Новгороде народ плохой завёлся. Южный народ, нечестный. Дорогой ярмарочный товар красть стали и перепродавать.
Так, во-о! К чему я это! Лошадей у нас начали уводить!
Белую, однажды было, заарканили и потянули, а она отбрыкиваться стала и вырвалась. С верёвкой на шее и пришла ко двору своих хозяев. Не дала себя увести. То и любо!
Поняла, что это не добрые люди. А к добру она приучена была сызмалу. Не били её и не журили никогда. И жила она сама по себе возле стожка сенного. Ела, спала. Гуляла. Возыграло в ей, однако, блудение. Захотелось с жеребцом поиграти. Повели её, голубушку к коню молодому. Ложе из соломы устроили и оставили двоих. Ну, ровно, как жениха с невестою. Так всегда делали при венчании – отдыхать ложили молодых в опочивальню.
Слышим ночью ржать они вдвоём стали. Побегли к ним, а там – белой нет, она вылезти из загона смогла и ушла по росе к стожку своему, да там и лежит, полёживает себе. Не далася, выходит жеребцу.
И с той поры её никогда не сводили ни с одним конём. Девицей так и осталась. Метёлкой своей мотает и смотрит, бывало, на Оку. И сивоглазо так помаргивает от удивления на дали бескрайние, что за Окою простираются. Синевою карие глаза наполняются и думою. Деяния у неё были человеческие, не звериные. Плакала она иногда от обиды на людей. На что обижалась? На окрик грубый. На удар хлыстом. На слова не ласковые. Ну чем не девка? А если ласково к ней подойдёшь – говорить с тобой станет. Речёт что-то по-свойски. Меж ржаний, звучало ещё и голосовое некое. Пусть и невнятное, а слышно. Говорит, будто. Не буду сказывать, что, но понять можно было. Я к ней сторожко ходил. Била она копытом. Могла и убить. Злая кобыла была.
Человеческим голосом говорить умела. Сознание, знать, имела. Думала. Голова у неё была огромная. Сильна была лошадища. Но впрячь её нельзя никак. Стоит и дремлет, бывало, а подойти не даст. Норова дикого.
И чего Никону – старосте деревенскому вздумалось её впрягать в телегу и начать учить. Взыграла и сокрушила телегу, как бирульку какую. А ярмо закинула так далёко, что и найти сразу не смогли.
Юськой назвали её дети хозяйские. То детишки такие же, что и лошадёнка – хитрые и ушлые. По полю ходят и траву ей носят, а она сидит на хвосте и ест их траву. Гладить им позволяла себя по морде, но только одному кому-либо. А, ежели, двое руки протянут – кусается, но не больно. Так, для приличия. Но норов показывает. Не замай!
Сивоглаза и строптива. Кроме хозяина никого не допускала к себе в стойло. Молоко пила коровье, а козье – ни, ни. Сторожила дом, в отсутствие хозяев. Для того её привязывали подле двери. Сени не запирали и двор всегда нараспашку. Но не взойти было. Тут, как тут белая шельма перед тобой появится и ржать зачинает, ровно труба иерихонская.
Красиво ржала! Пела, а не ржала! Воспоёт, бывало и пляшет сама себе. Подымет передни ноги и скачет на задних пред тобою. А после брыкаться станет, да так, что диву даёшься отколь сила такая. Бочку иной раз зацепит копытом и, ан её уже и не соберёшь – в щепы разобьёт. А попадись ей в то время под копыта. Дух вышибет!
И ходила торопко она по лужочку, когда созывали её хозяева домой. Знала, что и молочка ей принесли и хлебушка. Любили её все и не требовали от неё ничего. Живи сама себе и радуйся.
То годы 1890 – 1904. Столько всего произошло в России. Время радостное и доброе было. Казалось, что навсегда останется это радушное настроение, богатое житие в своём городе, при Оке рыбообильной, при пажити хлебородной, при царе батюшке. Честь и слава!
Народ России воспрянул и возродился после нежити господской. Силу почувствовал Русский человек, освобождённый от крепостного права. Богатеть стали Русские на своих землях. И учуяли вороги, что не совладать скоро будет с Россией, и принялись мутить народ вольностью иной – революцией пролетарской.
Сидя в деревнях, народишко не понимал, чего ему ещё не хватает. Собирались на сходы и думали про деяния городских. Ну что ещё надобно? Живите и трудитесь под неусыпным оком царским. Ложь социалистов была понятна простому человеку.
Боязни не было перед царём тогда ни у кого. За сходки не наказывали. Не преследовали . Говори, что вздумается, но бунтовать не моги. Не дерзи власти!
Но меркнуть стала Русская звезда, закатилось солнце.
Прянули революционеры. Силу свою накопили и взыграли. Сонная жизнь окончилась.
Более никогда такого жития у нас не будет, как при Николае Втором. Вещее было время. Апостол Русский Григорий Распутин объявился. Солдаты Русские в Манчжурии Китайцев спасали. Железную дорогу в Сибири отстроили. И какую!
Вещее было время! Сильное! Дух взрастал в народе Русском! И в одночасье всё пропало.
Столыпин провёл реформу. Потом его убили и ожидание чего то страшного появилось у людей.
Дом Старостиных стоял при дороге на Богородск, почти по-над Окою. Берег тут очень крутой. Орешником и берёзой поросшие склоны, не укрыты травой, а застланы опокой и белым игристым камнем с прослойкой песчаника. Меж слоями опоки кое где виден сине-зелёный слой глины. Этот слой особо ценится у горшечников. Такой глиной обводят края горшков для прочности. Из сине-зелёной она при обжиге становится огненно красной. Пробиваясь сквозь желтое тело горшков, красная опоясочка горит, яко маков цвет. Тороваты были люди, познавшие это свойство глины.
Молчаливо стоят Окские берега, охраняя свои тайны. Здесь проходила некогда дорога из Варяг в Индию и ходили по ней Русские купцы за тридевять земель к Полудённому морю, а по морю Полудённому доходили до Иранской земли и из неё входили в Индийскую землю.
Каменья драгоценные привозили от Индийских купцов в Русь, да и содеяно из тех каменьев много жуковинья разного. Его хранят клады, в землю сокрытые. Мест таких не счесть. От Пскова до Сызрани те клады можно сыскать, только как их найтить без отговоров колдовских?
Земля цепко держит всё, что в неё положили с наговором. Не за што не отдаст, хоть ты всё ископай. В землю сложено много богатств, а взять их нельзя. И думать не моги.
Раз закопано, значит так надо. Иди-тко возьми! Поймать тебя уж не поймают. Все давно умерли, ан за разграбление месть приходит, страшная. То дом твой сгорит, а то и жизнь твоя приидет к концу нежданно-негаданно.
Сторонись кладоискательства. Живи с тем, что отпущено судьбою. Не ищи себе злато, серебра и самоцветов. Воздержись от напущения алчного в уме твоём и созиждется с тобой благодать. Радостное умонастроение и спокойствие подано тебе будет. Житие твоё прояснится. Узришь век свой, благими деяниями украшенный.
Конями сильна, однако. Стояла яро. Сидела богато за столами Россия при царе Николае Втором. Истинно Русская жизнь начиналась.
Молодые люди всюду жить начинали. Сёла красно стояли, богато. Всё было у людей. Честно живи и сам свой будешь при доме и семье.
Людям ни в чём не было недостатка. Жить бы и жить так вечно.
Коровы пасутся при сенокосе, и томится зелень от спелости своей. Косцы водят своё дело, как встарь. Тянут укосье своё. И жнут рожь и пшеницу бабы деревенские серпами с песнями протяжными. Места не видно свободного от народа трудового в полях. Всё вспахано и отрада повсюду разлита. Доброе, праздничное житие. И в человецех мир и благоволение!
Юську выводили напоказ при проезде царского поезда в тринадцатом году в год празднования трёхсотлетия дома Романовых.
Она была в зрелом возрасте и ходить умела в поводу. Сама даваться стала в руки хозяину и уж не кусалась, коли, кто приласкать хотел. Позволяла гладить и трепать холку. Чинно лежала в стойле и было у неё уже три жеребёночка. Один совсем белый. Второй – серебристо-серенький. Третий – весь золотистый. Гривки и хвостики у всех русые, как у матери. Глазёночки – сивые, тоже - в мать. Головы огромные и ржание заливистое, как иерихонская труба.
Половину сена своего Юська стала отдавать детям своим и уж не бросалась ни на кого, оберегая стожок свой.
Колосились поля вокруг того стожка. Ветерок трепал гривы четырёх лошадей. Ровно с иконы "Сказание о Флоре и Лавре" выстраивались одна подле другой в ряд две белые, серая и пегая. То - одна из древнейших примет на Руси. Коль придётся свидеть троедино белу лошадь, серую и пегую, а подле ещё одну, а хочь белую, хочь тёмную – быти войне большой.
Гром яро сгромыхнёт. Серое небо с белыми клочьями. Льёт дождь, как из ведра. А ты – конь стой и жди коли окончится сей дождь. Поди ж, тко! Моленное о Флоре и Лавре свершается! Русь воскреснет!