ДЖИМ

   
     рассказ (из сборника "Серебристые лучики" (Краснодар, 2017)
 
     Последнее моё лето в Запорожской. 
     До сих пор не забылись имена собак, живших тогда в большом мельничном дворе. В те времена о собаках я размышлял больше, чем о людях. Что нас сближало? Возраст? Старшему из них - Джиму – было, как и мне, - тринадцать.
   Житейский опыт у Джима был, гораздо богаче моего. Собачий век короче человеческого. Возможно, поэтому собаки воспринимают события детальнее, подробнее что ли, чем люди. «Мелочей жизни» у них не бывает. Ничего не пропустят. Особенно - самые умные, к которым относятся и овчарки. Это вам каждый кинолог скажет.
     Джим был из рода самых высоколобых овчарок - немецких. Математику, физику и прочие науки он не знал, однако, в остальном разбирался намного лучше меня, а может, и самого Василия Петровича, моего отчима. Джим хоть и был немецкой овчаркой, по-русски понимал  хорошо, с полуслова. Говорить – не говорил, врать не буду. Но умел очень выразительно молчать.
      С Джимом мы были знакомы всего-то года полтора, а Василий Петрович знал его «с пелёнок». Будучи человеком немногословным, отчим всегда готов был поддержать разговор о Джиме, как о давнем и верном товарище.  Он никогда не общался с Джимом «с позиции силы». Слушая их «беседу», могло показаться, что один друг разговаривает с другим, более мудрым, и этот «мудрый» молча всматривается вдаль и только изредка кивает  в ответ: мол, знаю, знаю…
     С первых же дней общения с Джимом я проникся к нему почтением. И он относился ко мне, как «очень старший» брат. Постепенно, по мере того, как я «набирался ума»,  отношения наши становились более теплыми, дружескими.
     До моего появления на мельнице все охранные дела были исключительно в ведении Джима. Отчим с матерью, отлучаясь куда ненадолго, наказывали ему: «От детей, Джим, – ни на шаг, это твой главный объект охраны!». Джим не только не отпускал малышей разгуляться по двору, но и следил, чтобы они ничем, кроме дозволенного, не занимались. Если двухлетний Женька пытался, например, перевернуть лежащий у порога кирпич, Джим легонько оттеснял его или оттягивал за рубашонку: не лезь, не детское это дело - кирпичи ворочать…
     В силу своего пожилого возраста Джим не был охотником до моторных игр. Своим детям и внукам он это быстро внушал, и те  понимали  –  сильно не приставали  к старшему.  А человечьи дети – что с них взять?  –  не всегда понимают даже своих родителей, чего уж там про собачьих говорить. К экстремизму со стороны хозяйских  детей Джим относился терпимо из уважения к их родителям - своим старшим друзьям.  Я не оговорился:  Джим был собакой гордого и независимого характера. Он терпеть не мог со стороны людей ни проявлений «хозяйского тона», ни заискивающей фамильярности. Признавал только  или  холодные «функциональные» отношения, или по-настоящему дружеские.
     Джим только с виду был собакой, а изнутри, в поступках он выглядел человеком, порой  даже  в большей степени, чем некоторые окружающие его люди.
     ...Отчим мой в любой компании пользовался уважением: и на работе, и среди приезжающих на мельницу помольщиков, где бы ни трудился – везде. Возможно, это их с Джимом и роднило – они каждый в своем кругу слыли уважаемыми личностями. Некоторые молодые и ещё глупые собаки их обоих побаивались, но люди всё-таки скорее уважали. У отца (с годами я таки стал называть отчима папой), когда он хотел кого-то похвалить или выразить  восхищение чьим-то поступком, было любимое словцо - в его понимании самое золотое: «собака!». «Вот - говорит - собака! Как ладно  кроет…». Это он кровельщика нахваливает.
     Как-то возвращались мы с коллективного воскресного отдыха на море. Тогда ездили  чаще на бортовых «газиках» со  скамеечками  поперек  кузова, а дороги были не лучше теперешних – трясло хорошо. Могли и скамейки из гнезд вылететь -  не ровен час, травмировать кого. А тут водитель - молодой, лихой... У мельницы притормаживает так, что едва не вытряхивает «отдохнувших» из кузова. Василий Петрович - слегка под шафе, конечно, - подходит к этому лихачу: «Ты - собака, не шофёр, а…» - и так далее. Шофёр уже и за монтировкой потянулся... Так спасибо Джиму  -  он этот разговор слышал. Как раз  вышел  машину  встретить,  добрым  людям  хвостом кивнуть: всё, мол, нормально, без происшествий. Аккурат, к происшествию и подоспел, получается. Считай, предотвратил.
     Джима отличало обострённое  чутьё  на  конфликтную ситуацию: он сразу такой вид принимал - у всех присутствующих отпадала охота конфликтовать. Вот и шофёр этот глянул на Джима и монтировку свою обратно, за сиденье...
     Отец  тоже,  увидев  Джима,  спохватывается,  исправляет положение: «Собака, скажу я тебе, уважаемый водитель,  собака - друг человека!» Джиму неудобно за хозяина, он тянет его за рукав в сторону дома. Народ смеётся.
     Или вот… Огороды вокруг мельницы большие, чего там только ни растёт. Какая-нибудь скотина нет-нет, да забредёт через прореху в изгороди - полакомиться. Вы думаете, надо кричать собакам «фас!»? Ничего подобного. Джим и сам по огороду не бегает, и своим внукам не позволяет: больше, мол, истопчете. Он издали  раза два так гавкнет  -  голосище у него был  – собака Баскервилей отдыхает… что телята - наперегонки с коровами галопом с этого огорода...
     Или же гуси чужие… перемешаются с нашими, домашними, и под шумок – к нам во двор, зерном мельничным подкормиться. Тут Джим и вовсе без голоса обходится. Он спокойно заходит в эту смешанную стаю, и в пару минут эта стая «без шума и пыли»  разделяется на  своих и чужих. «Как это у тебя получается?» - спрашиваю.  Тот  смотрит  на  меня  удивлённо: «Что тут не ясно? Свои же меня не боятся… Ну, а чужие не рискуют задерживаться  и – ходу…». « А-а-а…».
     Общие дела сближают не только  людей  друг с другом, но  и  собак  с ними. Вместе бурьян ходим рвать свиньям, вместе – купаться на залив...
     Мы с Джимом и с другими, более  молодыми  собаками, любили скатываться с больших стогов соломы, наметанных в поле. Как с горки. Туда забираемся пологой стороной ещё незавершённого стога, а оттуда съезжаем - с крутой, на заднице… Такое деревенское развлечение.
     Как-то взобрались мы с Джимом на громадный стог, я скатился и сразу побежал в сторону дома. А друг мой что-то не так понял, наверное... Не стал он за мною вслед скатываться, как  обычно, а прямо с середины стога сиганул наземь. Но как-то неудачно - лапой в угодил борозду и сразу же захромал. Отец потом объяснил мне: «Джим решил: что-то стряслось  дома, раз ты не стал его у «горки» дожидаться... Вот он путь и сократил.  Джим – личность очень ответственная, в  отличие от некоторых…».
     Первую помощь Джиму оказали, но с тех пор он всё равно прихрамывал, стал покашливать, сторонился всяких шумных компаний. Даже чужие гуси его не слишком волновали. Он только  полёживал у крылечка, приглядывая сквозь дрёму за курами, чтоб в сени не заворачивали… Постарел он быстро...
     Тут мы переезжать собрались. Отца переводили на другую мельницу, поближе к Краснодару. Последним рейсом вместе с остатками скарба забрались и мы с отцом и сестрёнкой в кузов. Мама с братиком – в кабинку.
     Отец решил с собой взять одного из молодых потомков Джима. И всё. А как же старый Джим? «Нет, смены места жительства он не перенесёт, пусть уж здесь доживает». Ему - собачьему знатоку, наверно, виднее было.
     Джим и не  торопился  напрашиваться.  Сидел  в  сторонке,  пока  мы грузились. Но когда его «сынка» подсадили в кузов и стали закрывать задний борт, он забеспокоился: «Как же так? А я? Мне ж самому не запрыгнуть – стар я так высоко прыгать». «Вот потому и остаёшься» - сказал ему отец.
     Мы ревели навзрыд – я и сестрёнка – глядя, как Джим со всех трёх ног бросился в погоню за машиной, за своим прошлым. Отец смотрел в сторону, не видно было: есть там  у него  слеза или нет. «Молодой» поскуливал - впервые в кузове...
     А Джим бежал и бежал за нами, хромая и поначалу не отставая… Потом резко остановился и лег. Прямо на дорогу. Он всё понял…
     Прости меня, Джим.