Я на теплой траве, вдоль корявой межи
Матерясь и паскудствуя, шлепал,
Это было давно, да поди докажи,
Что не я крикам: «Вольная!» хлопал.
Я не вспомню того, что болело тогда,
Что тянуло из нас всюду душу,
Помню лишь, что случилась большая беда,
Помню крейсер нарвался на сушу.
Это было давно, крейсер шел в тишине,
В темноте его лопасти вились,
Был мороз, так положено в этой войне,
Где холодные пули случились.
Я как бравый солдат, как ребенок войны,
Так наивно бросал те вопросы:
«Что же, станут бомбить? Или будут видны
Пленных баржи на выгнутых тросах?».
Мне отец отвечал, что дурак я совсем,
Что войну отогнали нам деды,
И что помнит он как померилися все
На костях той Великой победы.
И с тех пор я надеялся и доверял,
Я читал с содроганием книжки,
Представлял, во врага как мой прадед стрелял,
И мир был как святой для мальчишки.
… Вот мы выросли, те кто не знали войны,
Кто знавал лишь жестокие строчки,
Что негодников дни уж почти сочтены,
Греют их лишь «горячие точки».
Было все, пока рос, и голодные дни,
И тугие для хлеба ремесла,
Но легко как-то всем нам давались они,
Пушки спали, а флот сушил весла.
И лишь слезы отцов, да история лет,
Тех веков, пока мир обретался,
Выдавали из памяти горький билет
В рок, который нам с вами достался.
Не возьму грех я на душу и не скажу,
Что чего-то за жизнь опасался,
Но как сын наших дней на вчера погляжу:
Кто тогда крикнул: «Вольная», - сдался.