Из сборника «Ballads Of Cheechako» (1909)
CLANCY OF THE MOUNTED POLICE
КЛЭНСИ ИЗ КОННОЙ ПОЛИЦИИ
Есть в уставе полицейском текст понятный и простой:
Кто мундир наденет алый, должен жертвовать собой, —
Должен он блюсти порядок, быть ищейкой, я б сказал.
Нет в уставе полицейском вовсе слова как «провал».
Пусть замерзнут башни ада, рухнет наземь небосвод, —
На карачках, если надо, он полмира проползет.
Это долг первостепенный, это нужно взять всем в толк.
Алый Всадник отвечает: «Это мой смертельный долг».
Потому в местах безлюдных, вольный люд со всей земли
Охраняет лес дремучий, тундру дикую вдали,
И прочёсывает долы; — и лишения поправ,
Долг свой честно исполняет, как того велит устав.
Кто рождён быть на границе, чудо-рыцари в седле
Из неведомого списка, пересмешники во мгле,
И невольные герои, чей маршрут и в снег и в дождь, —
Кто стоит за властным троном, — как заверил Белый Вождь:
«Будет мир во всей округе». — И в поддержку своих слов
Дал он Алых Полицейских, чей девиз «Всегда готов!»
Словно склеп была долина. Тени смутные от гор
Прорисовывались в тучах; и — подобно мертвецу,
Край лежал, окоченевший; и страшил немой простор,
И над ним мерцали звёзды, подчиненные Творцу.
В глубине глухой долины были двое на посту:
Сеймур с Клэнси бесшабашным (Сеймур — тот сержантом был).
Клэнси хвастал, что на Полюс смог накинуть он узду,
И суровый Крайний Север, как мустанга, укротил.
Одинокие мужчины из отряда, что стоял
За закон и за порядок, были смелыми весьма.
Вдруг в ночи метис окликнул их и с жалостью сказал:
«Бледнолицых Север губит и лишает их ума».
Рыжий Клэнси аж подпрыгнул; глаз, прищурив, навострил.
Он запряг канадских хаски и на нарты сходу влез;
Вожака ударил палкой, «йо-хо-хо» заголосил,
И в Большом Безмолвье Белом, будто призрак, он исчез.
Облака в тумане плыли, а холмы — в тенистой мгле.
День глухой и беспросветный жизнь вокруг сводил на нет.
И сквозь льды река дымилась и бурлила как в котле...
Впереди был снег скрипучий, позади был свежий след.
Впереди собак шел Клэнси, пар клубился вкруг него,
Сквозь опасные пороги и бесчувственный мороз,
Где, обвенчанный со смертью, Край простёрся далеко,
До тех пор, пока не встретил дом, что будто в землю врос.
Револьвер достал свой Клэнси (дверь была отворена).
Он увидел человека, что сидел у очага,
С опаленной бородою и вся в инее спина,
Он бубнил без остановки, как рефрен из кондака:
«Я песок золотоносный промывал в своём лотке.
Ведь я знаю, знаю точно, что есть золото в реке.
Подожду, как обмелеет, то опять туда вернусь,
И держу пари, с оркестром я по городу пройдусь».
Был он тонкий, словно щепка, и, как шавка, он скулил.
Так что Клэнси с ним возился, как мамаша над дитём:
Положил его на нарты, сверху шкурами накрыл,
И обратно на собаках стартовал за окоём.
Глухомань сказала: «Клэнси, ты храбрец и ты наглец.
Ты меня приводишь в ярость, объявляю тебе бой.
Окружу тебя снегами, ослеплю, и под конец,
Ловко прыгнув из засады, раздавлю своей пятой.
Оглушу своим безмолвьем, к ледяной груди прижму,
На тебя метель обрушу, ты падёшь к моим ногам.
Из тебя я вырву душу, жизнь, как дань, твою приму,
И оставлю твое тело на съедение волкам».
Клэнси брёл через пространство. Глухомань, подняв пургу,
Тут же злобу проявила. Мир вокруг был глух и бел.
Подбодряли его хаски. Он по пояс шел в снегу.
Позади, не умолкая, сумасшедший песню пел:
«Пой, эй, пой, хо, ведь на сердце так легко.
Скуйте льдом и белым снегом завалите.
Пусть с любовью заберет нас в могилу вечный лёд
(Почему, лишь человека, извините?)
Вместе с проблеском луны будем мы лежать одни
В безымянной, замороженной могиле.
Пой, эй, пой, хо, дуют ветры — ничего.
Мы все ляжем глубоко
В золотой, в золотой, навеки, жиле».
День за днем сплошная темень и кипучий вихрь снегов,
Слепота, мороз кусачий, день за днем извечный бой,
Пробираясь через вьюгу, сквозь святилище ветров,
Через мир ошеломленный, мир бескрайний и пустой.
Ночь с ее извечной тьмою, ночь с искусами в пути,
Бесконечная, глухая и ужасная на вид.
Ночь с томимым ожиданьем, ночь с тенями позади,
И с поющим сумасшедшим, что на корточках сидит.
Дикий холод с мёртвой хваткой — там, где кануть суждено.
Холод просто идеальный, а тепло вдали отсель.
Клэнси горько усмехнулся: «Это, право, не смешно
Ночью нянчиться с придурком, где тебя грызёт метель».
Но метель прошла, и лучик заблистал на небесах.
Синий купол, будто айсберг, ледяной накрыл дворец.
Средь лавин и льда укрылся, вместе с призраками, Страх.
Глухомань смирила злобу и затихла наконец.
Пёс-вожак замерз в упряжке — поскорей его убрать!
Коренник захаркал кровью — пристрелить его! И впредь
Погонять, пока не взвоют, остальных! Хлестать, хлестать!
«Эй, тащите, черти, что ли! Остановка — это смерть!»
Пальцы Клэнси онемели; холод спуску не давал.
На одном из снегоступов оторвался ремешок.
Из-под полы капюшона глаз прищуренный взирал,
И на нартах постоянно пел свихнувшийся дружок.
Вот она стоит с косою — в мире, вышедшем за грань, —
Там, где белое безмолвье в ярких сполохах огней.
И, покачиваясь мерно, ликовала Глухомань.
Жизнь всё дальше отступала, позабудь дорогу к ней.
Смерть! — И тот, кто бросил вызов ей — сражался до конца;
До тех пор, пока надежды слабый луч еще светил;
Он над нею насмехался, он не смел терять лица;
Шел, страдая, спотыкаясь, из последних своих сил.
До тех пор, покуда хаски, как и он, не пали в снег,
Где обзор затмили тени и не виден путь домой.
Глухомань победно взвыла: «Что! Попался, человек!»
И сказал констебль: «Похоже, верх взяла ты надо мной».
Там вдали он был замечен, был он белый, как скелет,
С почерневшими губами, соль застывшая в глазах.
Волочил он еле ноги; и какой-то странный бред
Нёс несчастный сумасшедший — тот, что был в его руках.
Привели его в казарму. Парни встали дружно в ряд.
Он объявлен был героем, он и впрямь всех удивил.
Клэнси встал по стойке смирно, а потом, потупив взгляд,
Прям как хаски, отрешённо, с дрожью в голосе, завыл:
«Если я вернусь к любимой, милой девушке моей,
Я скажу: “Вот всё богатство”. Поцелуемся мы с ней.
“Это — золото, родная”. Стану гордым парнем я.
Если я вернусь к любимой, к той, что так ждала меня».
--
Конная полиция — имеется в виду Королевская канадская конная полиция, ее еще называют «красными мундирами» (из-за их красной формы).
--
Перевод: Константин Николаев http://www.stihi.ru/2016/02/23/4088