Кассир продаст плацкарт-билет,
на скорый, боковой.
Попутчик пожилой, что сед
густою бородой,
протянет руку: «Павел я,
там спят Лука да Марк.
Несёт нас эта колея
дорогой на Дамаск».
Его встречал я на холстах
голландских мастеров,
улыбка прячется в усах,
прожилки у висков.
Нагнувшись, он из-под стола
достанет небольшой
графин старинного стекла,
ядрёный в нём настой.
«Попробуй! Хрен домашний лих,
мёд с пасеке своей!
А градус жжёт так, что святых
выносят поскорей!»
Заплечный скину я мешок,
тесёмки развяжу,
хлебец, лучок, сальца шматок
к графину приложу.
По первой выпьем, крякнем: «Эх!» -
и губы оботрём.
«Сам будешь кто?»
«Ах, да, Олег!»
«Что, повторив, курнём?»
«Да не курящий я».
«А зря!
Бодрит в пути табак!
Приходит с ним быстрей заря,
шустрей несётся тракт!»
В вагоне тишина, все спят
под мерный перестук,
и только шторки шелестят
от сквозняка вокруг.
Состав летит, как древний змей,
колёсами стуча,
и блики путевых огней
роятся у плеча.
Старик глядит из темноты,
и светотень лица
как будто создаёт черты
ослепшего отца,
что сына встретил после лет,
которым нет числа,
который рад, что напослед
жизнь радость принесла.
А тот колени преломил
и не найдёт словес,
он цвета жителей могил,
безгласен, как мертвец.
На рамо старец длань кладёт:
«Как долго тёк твой путь!
За ночью ночь, который год,
мне было не уснуть!
Ты мёртвым был, теперь – живой,
вернулся в отчий дом,
приход, столь долгожданный, твой
отметим за столом!
Дорожную сними скуфью,
поближе к очагу
садись, усталость я твою
прогнать вон помогу».
«А если кто-то ждёт меня
за речкой у крыльца?»
«Так раньше тоже думал я.
Нет колее конца…
Перрон покинув, сев в состав,
всё, не сойдёшь никак,
Я говорил же, что не прав
ты, не куря табак…»
Металлом грохая, летит
многовагонный зверь.
Луна просторы золотит,
открыта в тамбур дверь.
Мы продолжаем разливать
настойку праотцов.
Вот-вот, и будет рассветать,
луч ляжет на лицо…