Иду.
И кустов крючковатые сучья
от лучшего случая к худшему случаю
хватают меня за подол на излучине
валежником стиснутых узких дорог.
Иду,
и вверху надо мной, между кронами,
ни лунным, ни солнечным светом не тронуты,
лимонные иволги звон обертонов
сплетают в причудливый шёлковый слог.
Иду,
разводя костерки из крапивы,
любуясь их светом беззлобным, красивым,
рождённым от сильного чувства огнива,
и иволги тихо смеются вдали.
Иду
через лес наугад, по наитию,
и кружево троп обираю как нити,
на ощупь пытаясь куда-нибудь выйти,
взрезая остывшие комья земли.
И иволги плачут, внезапно сменивши
свой прежний звенящий латунный мотив.
И иволги плачут всё больше, но тише,
и я их уже повременно не слышу.
Мне надо идти.
Мне надо идти...
Когда умираешь — ни ада, ни рая.
Там лес без границ, и от края до края —
ни взвеси, ни бесов, ни света небес.
Лишь иволги.
Иволги томно рыдают,
беззвучно в неведомых кронах летая,
покуда безмолвствует лес.