помнишь, мы ходили то голые, то в ризе;
отмечали то соитие, то сретение
и прошу - не пытайся меня унизить
я всего лишь лицо своего столетия
помнишь, ты читал мне Тору, затем Коран,
а потом божился, что скоро начнёшь Евангелие
я бранилась, как скотник, гнала тебя со двора,
а в душе почитала каким-то незримым ангелом
но теперь все иначе. долой навсегда ребячество!
в нашем храме со скидкой сегодня свечи
даже если нам выскоблить души начисто,
все равно в них когда-то залезет нечисть
ты пришел к воротам. апостол Павел
как увидел, так спрятал слезу в кулак.
все, что нажито было, вдали оставил,
чтоб дорога к болотам гнилым вела
я на них, словно Петр, построю город
будет он как в тумане, из дыма моих колечек
и такие планы горазды гнездиться впору
в голове только тех, кому вовсе заняться нечем
ограниченность сводит меня с ума,
водит по кругу, дантевскому, неуютному
я ведь пробовал как-то кожу с себя снимать
только ради того, чтоб быстрее прошли минуты,
чтобы боль казалась такой приятной,
возвращала меня в то пространство, откуда родом.
я привык говорить очень быстро, порой невнятно.
я привык дико мёрзнуть в любой промежуток года.
начиная неделю, молюсь об ее итогах,
но и в днях вижу только безлюдность и темень ночи.
и мне хочется знать: почему это вдруг у бога
раны тоже гноятся (лишь изредка мироточат)
впрочем, ладно. так жаль поминать его имя всуе.
извини меня, мама, стыжусь я своей безбожности.
и красивая жизнь, что пророчу всем нам, рисуя,
оборачивается ее полной противоположностью
потому что нет времени на изучение библии,
непонятны слова, что звучат не для нас на клиросе,
а внутри пустота, будто все мы давно погибли.
мне так страшно, мама, но мы же ещё не выросли?