Эти явные лепесточки,
это такая вещь –
бочки-пестики, листья-строчки,
жирный прекрасный клещ…
А по сути-то, ждал в трамвае
и прилепясь к окну,
сам собою, торча-кивая,
«му» говорил и «ну».
Как облапанная тычинка,
как надорвавший шквал –
было-было ему в новинку
то, что скрывал-скрывал.
Хоть до этого ни в какую
он бы не внял того –
стало-стало ему вживую
что-то внутри него.
Люди в двери входили чётко,
сумки тянули вслед,
предлагала кондуктор-тётка
не потерять билет.
И косились в электросвете,
и отводили взгляд,
и гадали, куда он едет,
что он мычит тут, гад.
И как вышел он, было поздно,
было всё как во сне –
круглый след на стекле морозном,
что продышал в окне.
Круг, где если и смысла нету,
всё, как и стать должно, –
просто темно и только это,
просто темно-темно…