Ах, в Ялте сегодня тоскливо.
Настырно, как сон наяву,
ноябрьский ветер залива
с каштанов срывает листву.
Пойдём в «Карусель».
Там по кругу
закуски стоят. И никто
не против, когда мы друг другу
закажем граммулек по сто.
А что?
Здесь не очень-то скверно
и можно развлечься, поверь.
С намёком назвали, наверно,
кафешку сию «Карусель».
Скажи, я похож на придурка?
И ты вроде лыком не шит,
но эта лихая мензурка
нас быстренько опустошит.
Смотри-ка, – стакан в полтораста,
а двести вливают. Во, класс!
Сюда б Пиночета иль Кастро,
Да им, брат, сейчас не до нас.
Ведь видим, что в наглую лепят,
но очень уж надо поддать!
Народ-то вон пьёт себе, терпит,
негоже и нам выступать.
Фрамуга скрипит. И тоскливо
в ней что-то стенает, как зверь,
ноябрьский ветер залива
гоняет свою карусель.
А всё-таки эта задумка –
схватил и чеши, – ничего!
Сдул пену, баранкой похрумкал,
и снова на сердце легко.
И можно смеяться счастливо,
и жить можно.
Штука – стара.
Ах, в Ялте сегодня тоскливо.
сегодня, как, впрочем, вчера.
Что понту за час до закрытья
торчать в общепите? А где?
Здесь можно о всём говорить нам,
здесь можно забыть о беде.
На улице стыло. И ветер
там рыщет, забыв тормоза.
Когда вспоминаем о лете,
теплеют немного глаза.
А помнишь, как в мае?
Ты помнишь!
В речушке журчала вода.
С любимыми в лунную полночь
мы шли потихоньку сюда.
Каштан распускал свои свечи,
был воздух, как чистый бальзам.
Да хоть за один такой вечер
я нашу бутылку отдам.
Я сам тогда был, как в угаре.
Любовь – это, братец, дурман…
Чего ты набычился, парень,
давай, подвигай свой стакан.
И хочешь, не хочешь, а слушай,
всю правду скажу, не спеши.
Должна быть у жизни отдушина
для затосковавшей души.
Ах, кореш, ведь так накипело.
Ну, пьём, так, заметь, на свои.
Смотри, как нахально и смело
с тарелок клюют воробьи.
А что им сам врач санитарный,
коль ясно – не главный он тут, –
ведь вон, неподъёмный тот, тарный,
с провизией ящик несут
и прячут в багажник с оглядкой,
и значит опять всё – ажур!
Уехал блюститель порядка,
по должности важен и хмур.
А что не дольют, не довесят,
так нам ли, братан, привыкать.
Ведь, главное, как куролесят
пичуги.
Залётная рать!
Смотрите, что деется, люди,
у нас с ними точно – родство!
Их даже менты не осудят
за мелкое то воровство.
От столика к столику рвутся,
чирикают, вьются, снуют.
Бывает, раскокают блюдце,
а где, извиняюсь, не бьют?
Всё в мире неверном не вечно,
да жаль мне, что вот, неказист,
слетает с каштанов под вечер
пожухлый оставшийся лист…
Ты, пену пивную сдувая,
всё жмуришься: – Вот полоса!..
Буфетчица, нам потакая,
ключами гремит с полчаса.
Столы протирает. И стулья
на них громоздит.
Глянь в окно:
её воздыхатель сутулый
у входа гарцует давно.
Шабаш.
Сигарета, сгорая.
чадит. – Собирайся! Я – пас!..
была нам подобием рая
стекляшка вот эта сейчас.
Допей свой остаток. От пены
мягчает характер, коль крут.
Вот цены здесь – да! – это цены.
И где только бабки берут
все эти, как мы, недотёпы?
Наверное, если копнуть,
у каждого собственный опыт,
как скрасить житейскую муть.
Ты зенки не пяль так угрюмо,
как будто не мыслил досель.
Наверно, философ придумал
назвать эту дрянь – «Карусель».
Смотри, дорогой ты мой житель,
вон там, за окном, словно тать,
ждёт мент, чтоб забрать в вытрезвитель,
да нас ни к чему вытрезвлять.
Скажи заведенью – спасибо!
Давно уже шлёт нам привет
твоей пересоленной рыбы
обсосанный этот хребет.
Айда, выпуская колечки
табачные.
Двинем. Изволь.
Не все поистрёпаны речи,
не вся попритуплена боль.
Фрамуга скрипит, точно сбруя,
глянь, улицы вовсе пусты.
Ноябрьский ветер, лютуя,
гнёт ветви и треплет кусты.
Пойдём вон за этим пьянчужкой
на волю,
и так, невзначай,
залог за несданные кружки
оставим гусарски на чай…
А что? – «Карусель»!
Ведь не плохо!
Да вот в завихреньи недель
крутнулась иная эпоха,
другая пошла карусель…
Ах, цены! – ползут, как термометр,
что в сауне треснул давно.
Похоже, никто уж не вспомнит,
с чего начиналось кино.
А лихо закручено было:
Ура! Перестройка!
Эх, мать!
Поменьше народу-то пило
тогда, если правду сказать.
Политики, думаю, знали
что рушили. Пусто в груди.
И меньше тогда воровали,
и, чай, не от страха, поди.
Святое в душе что-то было!
Страна без святынь – не страна!
Рублём юбилейным скользила,
меж туч укрываясь, луна.
И вот – дореформились!
Гласность!
Не жизнь, а одна канитель.
Похоже – совсем не напрасно
зовут сей шалман – «Карусель».
Вожди! Ох, и будут нам стоить
все их выкрутасы, видать!
Ломать, как известно, не строить.
ума ведь не надо – ломать!
Эх, чувствуешь, как зацепило?
И вроде уж хмель мне – не хмель,
и пиво уже мне – не пиво, –
вращает нас жизнь-карусель.
Зачем
этот муторный ветер
рвёт душу и треплет пальто?
Сегодня, браток, не ответит
на наши вопросы никто.
1991 г.