Джерри приехал ровно в двенадцать десять,
был непривычно угрюм, но по-детски честен.
И, напевая строчки из старых песен,
обнял меня по-отечески и сказал:
"Слушай, родная, мой поезд уедет в восемь.
Если искать возьмутся и если спросят,
всем отвечай, что не знаешь, где черти носят.
И не имеешь понятия, где вокзал."
Джерри был тем, о ком говорят "свой в доску",
с доброй улыбкой и небольшого роста,
волосы вились, и он собирал их в хвостик
-
в общем, рубаха-парень, и так и сяк.
Только в последнее время - как подменили:
он исхудал, осунулся, взгляд замылен.
Из-за того, что мы несколько лет дружили,
я понимала отчетливо, что не так.
В сердце у Джерри дыру выгрызали звери,
прочно впиваясь когтями, ломились через
мысль, в которую он до сих пор не верил.
Мысль о том, что она навсегда ушла.
И до того этот город стал неприветлив,
что пребывание в нем равносильно смерти.
Джерри решил не ждать перемены ветра
и потому давно собран был чемодан.
А уходя от меня, он сжал в пальцах крестик
и произнес: "Я с собой прихватил винчестер,
город, увы, навсегда нас запомнил вместе,
и из него я навряд ли смогу сбежать."