Книга 3 Предназначение Глава 1 Дитя дракона Часть3

 
                "ЭПОХА ЧЕТЫРЁХ ЛУН"(Отредактировано)

                Том 1

               "ВОСПОМИНАНИЯ МАЛЕНЬКОЙ ВЕДУНЬИ О ПОИСКАХ РАДОСТИ МИРА"

                Книга 3

                "ПРЕДНАЗНАЧЕНИЕ"

                Глава 1
 
                "ДИТЯ ДРАКОНА"

                Часть 3

День этот же.
День празднеств и торжеств седьмой.
Пятью часами раньше от того,
Как прОклятую чашу в землю опустил Уил.

В Афинах утро только расцвело.
По улицам украшенной столицы
сновали торопливо горожане.
Кто на повозках торопился в Элевсис,
Кто дальше в храмы Дельф к Оракулу стремился.
А кто-то просто в местных храмах помолиться.

Лже-Тэо расслышал радостные голоса,
проснулся раздражённо и открыл глаза.
Зевнул, взглянул в окно, прищурясь.
На локти приподнялся, прямо сел.
Повязку аккуратно снял и осмотрел порез,
полученный вчера ножом Кризэса.
Всё чисто зажило, и воспаленья в ране нет.
Он криво улыбнулся солнцу. Означало — рад.
И встал легко с постели.

Увидев бледную улыбку немолодой гетеры,
что с ним всю ночь была и телом согревала,
брезгливо отвернулся от неё, надел свой плащ скорее.
И пока о плате не начался неприятный разговор,
плотнее запахнулся и торопливо вышел прочь во двор.

Вдохнул прохладный воздух утра на пороге.
Пустой желудок тут же громко заурчал.
Здорг осознал, что проголодался зверски.

Скорей направился в таверну налегке,
с мечом-трофеем Кризэса на бедре.
Ограбил прежде на пустом проулке по дороге,       
ослепшего бездомного калеку,
который в подворотне безмятежно мирно спал.

Так после с наслажденьем ел он ногу жареного овна,
пил полной чашей жадно красное и белое вино.
Ел всё подряд:
сыр, свежие лепёшки, смокву, мясо, рыбу, виноград,
и развлекался с неумелой, но горячей юной шлюхой.

Платить хозяину ещё ни за еду, ни за вино,
ни за услуги страстной юной Евы не хотел,
да и ему, конечно, больше нечем было.
                (Ева — старо-славянское имя нарицательное,
                озн. потерявшая целомудренность дева)
Он уповал на силу вновь крепкого и молодого тела,
и лично знал, что в этой небольшой таверне в праздник
хозяин — гладиаторам-красавцам в долг иногда нальёт вина.
И потому Лже-Тэос обещал ему немного позже расплатиться.

Надеялся, что с полным серебра и злата кошельком
торговца вдруг повезёт ему на улочке пустой подрезать,
иль под стенами храма украсть у нищего слепца ещё.

На самом деле никому платить не собирался лжец Тэо.
Хотел быть чистым телом, сытым и спокойным духом,
как раз к полудню заявиться лично после бань и ванн
к правителю Афин с «важнейшим» донесеньем.

Он знал давно и хорошо:
все сплетни-новости-дела и цены на товары и зерно
услышать можно только в греко-римских банях,
коль паром или горячим пряным зелием на травах
развяжется болтливый чей-нибудь язык.
Но только если повезёт сейчас хвастливого найти,
хорошим будет место наблюдений,
и слух, вновь острый молодой, его не подведёт.

Хотел любой ценой — хоть силой, ложью, убежденьем —
заставить Кодра тотчас же отправиться догнать
и разыскать будь-где отца и мать ребёнка Тары.
Отнять немедля ключ её от книги древних знаний.
Убить, убрать с дороги всю надёжную охрану девы,
чтоб не мешала жертвою в ночь тёмную Гекаты
её распять и снова сжечь дотла на чёрном алтаре.

Чтоб пепла даже не осталось
от возрождённой Тары!
Чтоб не успела Радомира
девочка найти, узнать, спасти
и после вместе с ним и мудрой Марой
разбудить уснувшие у Ариев умы!

Всё нужно было срочно ему делать.
Сегодня, но лучше бы ещё вчера.

Считал, что из всех сынов-ищеек Яхве,
в Да*арийских землях сих,
улыбнулось счастье именно ЕМУ
на Тары-Лотос след и путь напасть.
И потому, он очень торопился
ей сызнова по всем счетам воздать.

Но молодость, вернувшись в тело больного старика,
пьянила больше, чем все девы и греческие вина,
И юность новая, бурля в крови, с ума его сводила.

Желал немедля испытать возможности здоровья,
и крепость обновлённого желудка, жезла и спины.

Остановиться Здорг никак не мог, и с самого утра
распутству, пьянству и чревоугодью предавался.
И не желал ограничивать себя в питье, яствах.

Он злился,
что по молодости внешних лет и лика,
когда-то ОН — Безжалостный Аттила,
Император Сапожок —                (Сапожок – прозвище Римского
Великий ТрАгос Сорос —                императора Калигулы)
жрец храма Зевса Доплен Здорг —
…теперь перед ребёнком малым — Тарой-Лотос,
как нищий на погосте —
без денег, без друзей, оружия один остался
и, как безродный раб, стоит.

Отдавшись разумом и телом соблазнам всем подряд,
он грубо мял портовым юным девкам груди.
Гетер разумных мудрых с охраной крепкой
он не брал. Боялся.
И потому, он строил голубые глазки
одиноким кротким женственным юнцам.

Он был взбешён!
И клокотала в горле кровь, дрожали члены!
Но непреклонный острый и холодный ум,
угрюмо строил сети-планы.
Решал:
оружие, людей, где верных его цели взять.

В укромном месте на ложе чистом возлегая,
Лже-Тэос лез мальчишке-шлюхе жезлом в задние врата,
затем девчонке-шлюхе так же, на глазах юнца.
Она сопротивлялась, отбивалась,
и ртом завязанным мычала, моля пощады, милости уйти.

Но Здорг, от крика женского лишь возбудился и воспрял.
Опять почувствовал себя самцом он лишь тогда, когда
та стала кровью истекать и от побоев отходить сознаньем.

И обе шлюхи были счастливы, когда их наконец-то отпустили,
пусть даже не получив за боль и униженья нескольких монет.
И кто куда бегом по улочкам Афин потом в слезах пропали.

Лже-Тэофанес отдыхал и приходил в себя недолго,
опять сменил покои, чтоб кто-то не нашёл и не пришёл
к нему с ножом за быстрой, справедливой платой-долгом.

Он думал, как Медонта лестью и обманом сокрушить
и, оболванив лживым словом, своим же целям подчинить
и в Дельфы поскорей его отряд солдат направить.

Точнее: сам хотел тогда поход за Тарою возглавить,
но так,
чтоб при возможной вскрытой истине злодейства,
но позднее,
ему бы не пришлось своею жизнью заплатить сполна.
за убийство семерых александрийцев, женщины, дитя.

Перед судом Афинским без злата, имени и без судьбы
ему, конечно, не хотелось появляться и стоять рабом.
Ведь Доплен Здорг, какое б имя не носил, когда…
всегда отлично знал, от воплощенья к воплощенью,
как судьи
«ненароком»
накреняют Богини Правосудья тоненькую руку,
так постепенно «Правду» заставляют послужить себе.

Он сам неоднократно прилагал усилия к весам богини.
И страхом-верой в гнев и всё равно где и какого бога,
он направлял, как нужно «ИМ»: его Отцу, семье.

Прекрасное оружие — жрецом при храме подлецу служить!
Не правда ли, простая и милая сия затея и находка?
Надеть лишь только праведности маску на лицо
и не снимать её под страхом смерти лютой,
пусть даже ты за руку пойман и уличён во лжи.

Сколь на борись умом или мечом,
здесь равенства вовек не будет
меж патрицием, плебеем и рабом.

И Рим — есть Рим!
От правды "мудро" отвлекает Человека.
Слепые Духом жаждут зрелищ, просят хлеба!

Для НИХ — Арены блеск и нищета,
мученья, кровь и смерть
столь многочисленных животных и рабов.

Толпа безликих неимущих — на ступенях Ада.
Фанфары заглушают крики боли и прошение пощады.
Вокруг арен ликующих — всё в золоте, цветах.


Под ними — растоптанные жизни человечьи,
Насквозь промокший красно-золотой песок до дна.
На пантеоне восседают — комплоты, взгляды-яды.                (Комплот — зАговор)
В расцвете братства, ЛОжи Ночи и Трёхглазого Козла.

Ростовщики, работорговцы, их лекари и судьи — рядом.
За лавровый златой венец и трон, с улыбкой преданной, шутя,
у всех со всеми идёт открытая и тайная кровавая резня.

Присвоив и подняв над головами символ Солнца,
И золотого крылатого Орла, как Бога-Зевса знак,
неся перед продажным мужеломским войском
и над своей рогатой золотой короной,
мечом, деньгой и Третьей силой, чрез За-Коны
Великим Миром Прави Чело-Века жаждет править ЭТОТ риМ.

Почти по землям всем далЁ-Ёко
проникли злата слуги-пауки,
и совершают медленно, но верно
лишь то, что необходимо богу ИХ —
жиреющему на слезах людских и горе,
Большому Златорогому Тельцу.

В долгах, как золотых сетях увязнув навсегда,
став пищей Паука — напрасно погибают человеки.
Цари — на мраморных столах, ломящихся в яствах,
до дурноты в желудке каждый день едят, вкушают
сердца и мясо с кровью разумных поверженных животных,
запивая переливающимся через край на белый пол вином.

Чем больше вскармливаешь Паучиху мухой «сладкой»,
тем чаще и быстрее плодится алчущее капитала племя.

Фемиде крепко завязав глаза,
творят свои бесчинства и дела
народа судьи иль НАД народом судьи.
И, выставив пред всеми на обозрение богиню,
вручили как на оргиях рабыне
какой-то там предмет в руках держать.
Она же ничего не видит? — Значит — стерпит.

Коль снять повязку с прекрасного её лица,
не оказалась бы от долгой тьмы красавица слепа.
Быть может, вообще без глаз и языка осталась бого-дева.

И мантии торжественно шурша по мрамору подолом,
ручной Змеёю с превосходством шипят на тех Людей,
кого им перстень на безымянном пальце указал, шутя.

Так Некто мило улыбаясь из полутени или тьмы
над мировым театром воин, воровства, обмана
потешается над детьми богов и легковерными людьми!
И Демон Крат приумножает власть СВОЮ, но не арийского Народа.

И крепче нет невидимой узды, чтоб ими управлять будь-где,
чем знанье о бесчисленных грехах и блудах строгих мантий.
Послушны в страхе все, боясь разоблаченья и угасания в нужде.

Изгнанья, разоренья и справедливого суда боятся даже больше,
чем яд в бокал принять иль от кинжала смерть во сне.

Зевс Громовержец видит каждого и всё с высокого Олимпа!
Накажет всех огнём, потопом, голодом иль громом с неба!
Сожрёт,
проглотит, как Кронос, их Перво-бог-Отец, своих детей!

И богу Зевсу этому ничуть не жаль,
себя не помнящего, на коленях Чело-Века,
коль с братом вместе своего убил отца!

Легенды о богах Высокого Олимпа
в библиотеках многие из нас читали.
Вот что в фолиантах, книгах старых,
во первЫх строках прописано и между строк,
и детям малым в греко-римских школах о героях
ныне с восхищеньем изрекают, назидают:

«Брат с братом ночи разделяют!

Мать возлегает в ложе с сыном
и убивает собственной рукою
младенцев, мужа и отца!

И дочь легко с отцом своим ложится в ложе!

Сестра душой и телом возлюбила брата!
Брат — чадом наградил свою сестру!

И порождают боги эти в кровных связях
уродов, гарпий, горгулий, змей, полу-быков,
и не известно, что ещё срывается и льётся
на головы доверчивых детей, запуганных людей
с Потопом, Мором, Голодом, Войной богов!»

Семейка та ещё!
Сживают со свету друг друга!
Кровавая стезя ТАКИХ героев
на трон и пьедестал!
И что ж на самом деле означает —
«богоподобный»:
брань иль похвала для Человека,
живущего в согласии с природой и Душой?

Не то, что в Да*арийских,
Гиперборейских землях, семьях — скучно:

Они там чтят Отца и Мать, растят в любви своих детей,
И всем народом крепко пред небесами стоя гордо,
Любовью Благо Дарят Отцам Небесным, Славят Солнце,
Живут по СвЯтым Ведам и по Кону в щедром мире.

Осуществляют предназначение драгоценное своё,
Не тратя время долгой и счастливой жизни зря.

С Отцом Всевышним в Ладе,
по Со-Вести — с Маа Землёй.                (Со-весть–получать совет,
С деревьями, водой, огнём, ветрами —                весть от близких. старших)               
как с ближними друзьями говорят.   
               
С зверьём и птицею — едины Духом
и доверяют жизнь друг другу до конца.
И так из века в век, счастливою
и дружною Семьёй живут!

Но если вдруг беда приходит на пороги дома, града
ОНИ — деды, отцы, сыны — мечи булатные затупив об ирода-врага,
на бранном поле, не опустив глаза и не преклонив колено,
плечом к плечу все вместе иль полягут, иль выстоят в бою.

И если худшее несчастие случилось —
Их сёстры, матери и жёны, мечи тяжёлые, горячие поднимут,
И с отроками примут свой последний и кровавый бой.
И, стоя до конца пред Иродом с лицом открытым
в родительских святилищах со всею малой ребятнёй,
непобеждёнными сгорят дотла семьёй.

Дочь-Дева быстрей сама нож в чрево собственное примет,
чем Евой под Иродом проклятым от наслажденья закричит.

Весь Род, как есть, на ратном поле может и поляжет,
но Землю-Душу Росов-Ариев за монеты золотые не продаст!

И смерть родни увидев —
вторую щёку не подставит дальний родич-витязь.
А полной мерой зверю всё воздаст,
всё супостату возвратит с лихвой — мечом!

Да...
всё это скучно, глупо и безлико там,
в Да*арийских землях…
Не то,
как в РИМЕ Золотом…
живут сейчас богоподобные цари!

   *  *  *

Здорг шёл по узким улочкам Афин спокойно, уверенно и ровно.
Накинув глубокий капюшон плаща на кудри, ирод прятал взгляд
в глухую черноту души, ещё не совершённых в будущем поступков.

Умом и делом, как будто за собой сжигал мосты и переправы,
но тихо, незаметно, не показав прохожему намеренья и лица,
как старый и матёрый змее-зверь, убийца, демон крат.

Ещё взяв силой девку за углом
и сразу задушив её, легко прирезал.
Так хоть немного успокоил жажду
кровавой и забытой, многократной юности своей.
А в голове и перед глазами
роились собственные мысли-тени
и Девы-Тары светлые бездонные глаза,
густые золотые в пояс её косы,
что помнил, раньше видел сам.

Полынный запах её девственных волос…
и до сих пор его с ума сводил.
И аметиста мягкий строгий взгляд
из-под густых ресниц Огня Магини
звал сквозь года с кебе, манил, бесил.                (Магиня Огня—Агния—Дева,
                взаимодействующая с этой стихией)               
О, да!...
Он сквозь года нёс-помнил её дивный аромат
и гибкий крепкий стан, походку, голос!
И зубы её преданной волчицы на своём плече
глубокой и смертельной рваной раной,
с тех пор он тоже хорошо запомнил.
Зудящим шрамом уж много лет он на себе носил.

Он в Ставра — её мужа — сколопендрой яд залил             (Сколопендра - большая 
за то, что отказала ему в страсти Тара-Лотос.                ядовитая многоножка)               
               
За то, что чистой даже в смерти Дева оказалась,
он жёг селенья Таврики на побережье моря все дотла.

И все леса испепелил со всем зверьём и птицей,
где были скрытые от глаз чужих в горах, пещерах
друидский женский храм волшебств
Великой Матери — Маа Макошь
и храм мужских земных волшебств и силы —
Великого Отца Сварога и Треглава
за то,
 
что оплачивая собственною жизнью,
те маги бережно хранили
святой Грааль рожденья Радомира -
Святую Чашу с кровью, пуповиной,
не выдав иродам
её истинного место нахожденья.

С тех пор он в каждой шлюхе, девочке, рабыне
с небесными глазами и длинной золотой косой,
искал лишь Деву-Тару, видел, узнавал, желал ЕЁ…

Украв — насиловал, умучивал, душил,
на алтарях жестоко распинал и убивал,
и на крестах распяв, сжигал их всех,
ещё, ещё и многократно после.

И так учил своих же братьев,
как научали прежде и его,
отмеченные знаком на предплечье:
крест чёрный со змеёю
и с розой-лотосом витой кинжал.
В нём скрытое число — четыре.

Он точно знал,
как и другие по крови братья Анну-Наги:        (Анну - шумерский бог, Наг - змея)
чем чётче ритмом бьётся где-то любящее сердце,
где чистым знаньем струится слово, дело, мысль
и люди в Счастье, Мире долго пребывают,
тем ближе Тара-Лотос находится, живёт сейчас.

Так сквозь столетья и года,
он находил их всех, везде, всегда,
как будто шёл на запах жизни,
щедрости души, любви и счастья.

Красива, огневолоса и душой чиста? —
Так значит Ведающая Ма — Она!
Раз знает, как со зверями говорить
и силу трав, как применить
чтоб исцелить и долго жить? —
Немедля на кресте распять,
и сжечь живой ведунью Тару!

В Тартарии и Таврике Святой
их повсеместно столько много было…
Все!
Теперь — немного их в живых осталось.

Но в Греции пока всё это было невозможно.
Другая в этих землях практика имеет место быть:

Работорговля всеми и со всех земель,
как вещью или свежим мясом.

Под лозунгами равенства и братства
народам местным — плотная удавка-нищета.

Чревоугодие, распутство, пьянство для тех,
кто происхождением считается велик и чист.

Созданье венценосных Золотых Империй
и разжигание непрерывных войн меж ними.
В бесчисленных смертях, мучениях человеков
для Яхве продуцируя его любимую еду — гаввах.

Подражание богам Олимпа и восхищенье ими.

Любым путём проникнуть дальше в земли Да*арийцев,
и там учить друг друга братьев-русов за плату убивать.

И Дев так собственное тело продавать — за мзду
для плотских «богоподобных» наслаждений
с животными иль в оргиях со стариками и детьми.

Вином иль пивом опаивая душу, до самозабвенья
изъять у непобедимых витязей-богатырей
всю силу и Любовь к Родной земле
и тем сломить их вечное сопротивленье.

Переписать иначе то, что ими сделано и ныне есть
и то, что прежде в летах было — извратить и оболгать.
Всех старцев — очевидцев змеиных грязных дел и мудрецов
а также фолианты древних знаний Вед от Светлых Праотцов
где б ни были — немедленно украсть иль уничтожить!

Как можно более прекрасней, светлее иль страшней
СВОИ истории Крест-Янам рассказать и навязать.
И там, на землях их бескрайних до самого, до края,
поставить Да*арийцев всех скорее в страхе на колени
пред всемогущим, беспощадным БОГОМ Яхве их,
который не имел и не имеет состраданья к детям,
не обладает благоговеньем пред драгоценной Жизнью.
Вдобавок не имеет своего лица.

И многое ещё другое.

Всё слишком явно, но всё иначе,
чем на самом деле всем объяснено.

И Здорг терпел и ждал с друзьями не покладая рук.
И искажённой маской смерти на своём лице,
он каждой деве в глаза ещё живые,
тайно, чёрной ночью или в святое полнолуние Мары —
ЕЙ — Таре, у алтаря, злорадствуя, шипел, рычал:
«УМР-РИ! УМР-РИ ЖЕ, ТАР-РА, СУКА ХОР-РА!
                (Хор, он же Гор—бог солнца в Египте
                и арийских землях, Хо-Ра — дитя Солара)
Найду! Не скр-роешься! И истр-р-реблю опять!
Всех, всех ТЕБЯ!
До самой до последней капли ВЫПЬЮ Тару!
До самых северных земель Тартарии дойду!
Найду Грааль от вечной вашей жизни!
Найду и истреблю всех Ариев тогда!»

И разом по двенадцать гибли девы.
И в оргиях ночных в любое полнолунье
живой их кровью с жадностью питались те,
кто с наслажденьем убивал детей на алтаре,
жестоко распинал их на святом кресте
и пожирал тела замученных людей —
теперь под знаком Дьявольской звезды, Луны и Солнца.

  *  *  *
Удовлетворившись, Лже-Тэофанес вытер ослабевший жезл
льняным тряпьём-туникой только что прирезанной им шлюхи
и с дважды прОклятым на собственную смерть мечом,
что как трофей Кризэса на поясе второй уж день носил,
направился теперь через Агору в греческие бани.

Ведь только здесь горячий пар,
массажи, музыка, целебные масла
язык и ум легко развяжут сами
служителям закона и деньгИ.
Лишь только правильный вопрос задать,
как-будто невзначай.

И так простой ответ-намёк
незамедлительно подарит ключ,
что окна и затворы все откроет
пред хитрым и умелым вором,
и вскроет незаметно душу и язык
будь-то мужчины или умудрённой девы.
Соперником у Здорга — только время.
Помощники — сноровка, долголетье, опыт.

Помыться, разогреться, разговеться,
в подробностях узнать кой-какие вести…
И дело сделано.
Вперёд!
К покоям именно Медонта — сына Кодра.

Здорг так решил:
что амбицией и славой проще будет обольстить любого
неискушённого ещё и молодого мужа.
Почти юнца ему заставить будет просто и легко
принять столь необдуманное скорое решенье.

Предлог прекрасный, тонкий, острый, как наточенный клинок.
Какой не выберешь из этих — так попадаешь точно в сердце Гоя!

                (Гой — ныне имя нариц-ое. В Арийском,
                древне-славянском. Гой-имя собст-ое.    
                Озн: сеятель, целитель, воин света)

Лишь вовремя сказать любому арию доверительно спокойно
их собственные, ОЧЕНЬ важные для всех сынов слова.
И ТЕМ сынам особо, непременно, льстиво нашептать на ухо,
кто и без слов и дел таких безмерно дорог для своего отца.
И после дать немного время — слову-яду разгореться в жилах сына.
В персты юнца с улыбкою вложить бокал стоялого вина
и ждать.

Отравы той рецепт такой. Простой.
Всего по капле добавлять за каждым вздохом два иль три часа:

«Всё сделай сам! Поверь же в собственные силы!

Ты БЕЗ отца, что слаб?! В себя поверь и будь мужчиной!

И ДЛЯ отца всё сделай САМ! Тобой гордился б непременно!

Он с нетерпеньем ждёт ТВОИХ побед великих!

А может для родных земель служение необходимо?

Так поскорей решись! Теперь ТВОЙ час настал!

Тебя узнает весь твой народ, Медонт!

ТЫ — будешь царь непобедимый!

ТЫ был никем, а будешь ВСЕМ над всеми!

И женщинами всеми обожаем и любим!»

Кто устоит и будет думать своею головою после?
Кто из сынов и дочерей совет с СЕМЬЁЙ Родной держа,
к единому и верному решению придёт,
не совершив столь разрушительной ошибки?

Разъединяй и властвуй! —
вот старый дьявольский секрет и трюк.
И противоядий этому у Ариев,
забывших о своём Соларе
пока что, к сожаленью, нет!

Хвала богам, что фолианты, книги
так в войнах бесчисленно горят
иль тайно вывозятся в иезуитский склад!
Сынов и Дочерей Отцов Небесных поставить на колени…
Хм… Отличный старый-новый трюк!
И, слава новосозданным богам Олимпа,
он — не последний на их вооруженьи.

И так,
двадцать воинов для дела Здоргу хватило бы сполна.

Через Агору (рынок) проходя,
он прикупил себе прекрасный новый длинный плащ,
тунику, сапоги,
для денег новый кошелёк из тонкой кожи тура.
И «повезло» ему ещё найти
случайно
полуржавый в старых ножнах ритуальный нож.
Так сказать: «Для вновь задуманного дела».
Подумал, улыбнулся Лже-Тэос — Трагос Здорг,
и с лёгкостью купил его.

«А вот и бани!» Подошёл.
Он скинул влажный капюшон на плечи,
тряхнул немного волосами и,
мило улыбнувшись белыми зубами
сияющему солнцу на бронзовых начищенных дверях,
расслабился и маску грусти на себя напялил.

Снял меч Кризэса и Зэо старый смятый плащ,
отдал рабу у входа,
уверено легко внутрь проскользнул, шагнул и встал.
— Одежду всю мне постирать и выгладить, как надо.
А эту — после бани мне подать.
Меч, нож почистить, наточить и смазать.
Массаж атлету с мылом и мочалом.
Массаж целебный
с маслами нарцисса, кипариса и иланг-иланг,
две простыни и баню, ванну. Быстро.
Я устал.
 
Так он рабу сказал, не глядя,
и отдал в руки чужие золотые драхмы.
Как обычно, три.

Вошёл, увидел, что никого почти здесь нет.
Сиринги, флейты целебный пар не воспевали.
Полупустыми сегодня бани оказались.
Лишь десять иль пятнадцать грузных, тощих человек
там где-то по углам в пару тихонечко лежали и кряхтели.
И было почему-то только Здоргу слышно,
как капли с потолка на пол срывались,
и грузно падая на мрамор, шлепками разбивались,
отсчитывая быстро чьё-то время жизни.
И эти звуки мага с каждым мигом больше раздражали.

Лже Тэос тотчас постарался их не слушать,
призвал раба, что мимо проходил,
его спросил:
— Эй, ты... Поди сюда.
Какой сегодня день в Афинах?

Тот, услужливый такой, опустив глаза, ответил:
— От воскрешенья Персефоны день седьмой настал.
— Где все?
— На празднике, кто где,
и дальше едут в Дельфы.
Ведь там открытья игр
все с нетерпеньем ожидают завтра.
И откровений Пифии об урожае ждут.
Ещё и праздник змей — Септерий.
Простите. Вы приезжий?
Или Афинянин?
Я прежде не встречал Вас тут?
Сейчас из Крита прибыли иль Рима?
Могу вам предложить вина
из местных погребов?
Расслабит голову и спину…
Подстричь, побрить вас,
причесать потом?

— Ещё я не решил.
Кто эти все?

— Больны, недужны.
Вот-вот и лекари их врачевать придут сюда.
Горячий пар им, как лечение нужен.
Такая жалость:
старость, дряблость и опрелость,
подагра, несварение желудка
и грудная жаба...
и вечный запах гнили изо рта…
И старикам не до Дельфийских игр.
По ним уж плачут трубы и костры.

…Вот Доплен Здорг уже неделю
к нам на массажи и лечение не ходит.
Я слышал, что где-то он пропал.
Его украли,… или может быть убили…
Уехал в Элевсис и не вернулся… он.
Хотя троих оттуда всё же привезли.
Так наши лекари об этом говорили.
Как жаль…

— А кто он для тебя, что так его жалеешь?

— Хороший очень человек,
наш жрец из храма Зевса…
И щедро нам всегда платил, как вы.
Просил такие же масла, как вы просили…
Ему вы сын? Уж больно похожИ манеры.

Здорг поднял на него глаза,
конечно, не узнал "безликого" раба,
который в банях много раз уже ему служил.
— Уйди, болтун. В Афинах я впервые.
Поторопи мытьё.
Нет, стой!
Вначале укажи, где лечь,
где здесь погорячее камни есть.

Раб сразу указал, где сесть, и где раздеться прежде,
пОдал гостю две льняные простыни, как он велел.
И после, проводив глазами красивого атлета в залы,
отправился не торопясь к гостям другим —
больным и важным.

Здорг обнажился, обернулся простынями,
срывая на плече своём рисунок пред рабом,
и после
неторопливо в влажный зал с фонтанами побрёл.

Они журчали тонко целебною прохладною водой.

И Здорг подался дальше знакомыми местами,
услышал тихий разговор и кашель в бане.
Осмотрелся и ближе к звукам подошёл.
Сел, лёг на белой мраморной лежанке,
будто здесь впервые,
и с наслажденьем тело горячим камнем грел.

Расположился ТАК он у узорчатых колонн,
чтоб этот мастер-банщик его не разглядел.
Он ждал, искал глазами, но не нашёл
того, кто его в прежней жизни знал
и сохранял под страхом смерти много лет
их маленький с кинжалами секрет.

И снова капли громко падали на пол,
и раздражая Здорга ухо, призывали головную боль.

Он слушал через чьи-то охи-вздохи, кашель
сплетни о гетерах и городских делах.
Но чаще бредни о божественных недугах —
наказании Венеры за распутство, блуд, слыхал.

Еле терпел все рассуждения о болезнях и пороке,
о проке масляных клистиров,
об излияниях кровИ испорченной из жил...              (Клистир. устар.– клизма)
 
И Здорга резко затошнило.
Он поскорей поднялся, встал,
из синего стеклянного фонтана,
плеснул себе в лицо студёною водой,
в другое место раздражённо перешёл.
И там целебного горячего массажа
с не терпеньем ожидал.

Немного любовался обновлённым телом,
гляделся в потные из бронзы зеркала.
И был собой сейчас весьма доволен.
Особо были видом по душе:
улыбка и новые небесные глаза,
а так же сильные Олкейоса атлета плечи.

«Ну вот, я снова красавец Аполлон!
Ещё одно надёжное оружие при мне.
Сейчас массаж с маслами, и покрепче, …
… и снова буду молодцом в седле.

Да, двадцатилетний «Я» — прекрасен!
О! Наконец-то! Лекари идут.
Так значит, полдень отсчитало время?

Лишь только двух из этих узнаю.
И хорошо, что эскулапа Пана с ними нет.
Меня узнал бы, дьявол, поздно или рано.
А что б ему скорее околеть!
Сгореть живым в Аду!».

Здорг незаметно наблюдал,
к кому с услужливым рабом
так торопились гипократы.
Насилу распознал в парУ своих друзей,
что в Элевсисе вместе пострадали.
То были Иешуа и Авигадор —
теперь калеки-одноруки.

Здорг без сострадания
издалека на них взглянул:
«Хм… Что с вас теперь-то взять?
Осталось только побираться на Агоре
Иль с бутылём прокисшего вина
в порту пропасть.
Отбросы, человечий мусор. Сродни рабам.
Скорей умрите — будет только лучше вам».

И снова капли барабанами в его мозгу звучали.

Вдруг на плечо его легла тяжелая холодная рука:
— Доплен? Ты ли это, Здорг? —
нежданно чей-то голос рядом прошептал.

Тот вздрогнул, обернулся и схватился за кинжал,
которого на простыне и под простынёю нету.
— Ты снова молод и здоров, мой друг?
Ты слишком громко думаешь, Атилла-Сапожок.

Здорг выдохнул:
— Анасис? Дьявол!
Как ты меня опять узнал?

— Всё те же царственные позы и манеры.
Напугал?
Заметил, как тебя тошнит
от разговоров о кровоизлияньях и клистирах…

— Да-а… Ты поймал меня. Присядь.
— Я слышал сплетни-разговоры,
что будто ты три дня назад пропал...
Так вот предположил,
что после преображенья, поешь, как следует,
и принесёшь себя, как прежде сразу в бани.
— Хм. Давно друг друга знаем.
— Ты слишком сильно в этот раз омолодился.
Так неожиданно...
Зачем?
Так повезло?
— Так вышло.
Но почему, пока не знаю сам.
Скажи, что изменилось здесь, в Афинах —
пока три дня в беспамятстве я спал?
— Особо ничего,
но думаю, что кое-что, конечно, изменилось.
— И?
— На рынке работорговцы ритмом говорят, заметил.
Ко мне приходит будь-кто за деньгами-ссудой
и как пиит-юнец или сатир влюблённый,
со скорбью в голосе, рифмит:
«Подай мне ссуду, друг, Анасис.
С лихвой через неделю всё верну!»

Иль уходя, шутя, цитируют Эзопа иль Эсхила:
«С потомков взыщет мзду
За святотатство бог,
За буйство жадных вожделений,
За пресыщенное надменье».

Да уж чего скрывать?
Со всей своей семьёй высоким ритмом говорю.
Вот слышишь?
И сейчас струится слог из горла.
Всё это признаки того,
что Тара возродилась снова,
в Афины прибыла сама красавица арийка Падме-Лотос.
Из пепла так быстро возродилась дочь Солара!
Ведь ты убил её и тело сжёг...
всего лишь тридцать с лишним лет назад?

Вот слог
три дня назад чуть-чуть ослаб,
и это значит,
что она отсюда дальше подалась,
и может в Дэльфы
к дракону путь её теперь лежит.
Я это помню, как и ты.
Поговорит девица с нею —
и сразу вспомнит, кем была сама.
Ведь скоро наступает дата…

Как только в небе звёзды-боги встану в крест…
Откроются небесные врата...

— МОЛЧИ! Сказал!
Язык отрежу!

— Молчу, молчу…
Но я смотрю,
что ты теперь совсем один остался.
И помощь в розыске ЕЁ тебе нужна, как прежде.
Не правда ли, дружище?

Ты отчего-то побледнел
и глаз один чуть-чуть дрожит...
Ссудить тебе деньжат под дружеский процент?

— Нет, ростовщик.
Я обойдусь.
Не нищ, как городская крыса.

— Тогда, быть может,
купишь у МЕНЯ теперь что нужно?
Коня? Людей и связи?
Возможно, слухи пригодятся для начала?

— Скорей ВСЕГО ТЕБЯ куплю за то,
чего у тебя почти что нет.

— Ах, да…
конечно…
время жизни?
Ты так, как в прошлый раз решил меня купить?
Так я согласен!
За сорок юных лет — проси, что хочешь…
Анасис вновь тебе отдаст без сожаленья
всё до последней лепты, даже новый плащ.

Я от жены и от болезней так устал…
Не те уже колени, шея и спина...
Да и на жезле хладным камнем —
года мои висят давно печально.

Мне б на коня, как в годы молодые…
И можно начинать сначала…

— Путь чёрного кинжала? —
Здорг зыркнул, тихо прошептал.

— Да… мой милый друг.
Стосковался я по походам и сраженьям.
И драхмы, звеня по сундукам и кошелькам,
усладу мне воспоминаньем не дают
о времени ростовщика, прошедшем всуе.

— За сорок юных лет —
ты слишком много просишь,
золотой паук!

— Что нужно, говори?
Я слишком добр сейчас уже
и оттого с годами стал себе противен,
став толстым, мягким, дряхлым и больным.

— Как Менелаф? Скажи.
— На свечку царь наш еле дышит.
— А где сатрап сейчас?
— Болеет, говорят. Как будто бы простуда,
но третий день по дому тихо ходят слухи,
что он как будто,
эфиопку голубоглазую свою убил.
Такой изысканный алмаз разбил о табурет?!
Уж лучше б продал мне, раз надоела.
— А что Медонт?

— Здорг, слушай…
— Ти-ишше.
Теперь я принял имя Тэофанес, брат.

— Воистину божественное имя — Тэос.                (Тэос-греч.имя.озн.бог)
Ха-ха!… Ха-ха!…
Кг… Кг…
На голове твоей, как прежде
блестит в воспоминаньях
корона Рима в лавровых листах?

Остроумно, Трагос, но не ново!
Ты ею бредишь снова?

Зачем тебе щенок Мэдонт?
Теперь ЕГО ты тело возжелал?
Хороший, круглый, крепкий зад
и губы алые такие.
Я б третьим с вами в ложе лёг,
коль был бы молод и силён.

— Смотрю, пристрастия мои ты помнишь.
В таком-то облике игривом я бы смог…
но недосуг возиться с ним сегодня. Может, позже.
Так что? Где он? Как ладит он теперь с отцом?

— Да будто незначительный,
но всё же есть разлад.
Я вижу последние дня три,
как сын на побегушках у отца, как раб.
И юноше всё это не по нраву.
Хотя, скрывает это, видно.

— Что Пан?
Вчера видал его с Медонтом.
Почти что ночью дело было.
Не знаешь, где были оба?
Совместные дела о чём?
Лишь о болезни Кодра или больше?

Анасис:
— Скажи:
тот труп на пустыре у Парфенона,
твоих рук дело?

Здорг:
— Не знаю, о чём ты говоришь.
Я спал в беспамятстве три дня.
Как оказался вновь в Афинах
— я не помню.

— О, не-ет Здо…
О, Тэофанес.
Да, да…
И память у меня на имена уже не та.
Хотя, тебя я долго разным знаю.
Что натворил тот…
римский гладиатор, говорят?

— Узнал и выследил меня, подлец!

— Ах, вот что...
То возмужавший мальчик-маг Кризэс?
Не ошибаюсь?
Он сильно постарел...
У Парфенона как-то раз мелькОм его увидел.

Здорг чуть кивнул.
Анасис от уха и до уха ухмыльнулся:
— Ну, конечно, ясно.
Прекрасная Антея?
Как же, как же... Помню, помню…

Иешуа, Авигадор?
Теперь что будет с ними?
Надеюсь, ты уже решил?

— Для них я умер иль украден?
Пока не знаю, что будет лучше.
Но с ними я встречаться не намерен.
Так мертвечиною от них несёт…
Так провоняли смертью бани за неделю…
Пахнет тухлой рыбой, болью и дерьмом!

— Зд… Тэофанес, тебя как-будто бы трясёт?

— Массаж мне нужен! Я дьявольски замёрз.
Как будто бы меня всего
в колодец с головою окунули!

Анасис поманил к себе рукой раба, спросил:
— Где мастер для племянника? ЗаждАлись!
В Афины только прибыл мальчик мой
и от радушия уже продрог, замёрз.

Тот поклонился:
— Сейчас потороплю…
Да-да, я помню:
масло кипариса и нарцисса и ещё иланг-иланг…
— Горячего вина ему ещё, с цитроном и корицей!
Побыстрее! — вдогонку крикнул старый «друг» Анасис.
Подумал:
«В обновлённом теле Здорга —
всё те же старые его привычки.

Не помню, кто сказал о том:

«Что было уж однажды,
то может быть и дважды…»

Воспользуюсь коль повезёт
потом».

Вернулся раб
и проводил немного побледневшего красавца
в пенный зал.
Массаж мочало-мыльный пенный начался.

Здорг — мастеру:
— Мне холодно! Тепла поддай!
Плотнее спину мни и ноги разомни, получше!
Особо стопы, после шею… Да, вот так.

И мастер молча делал, что ему велели.
И после камни тёплые на спину возложил.
Через секунды Здорг вскричал:
— Ой, горячо! Ты что, испечь меня удумал?
Не парь меня камнями! Мне нечем от удушия дышать!
Кг! Кг!

И снова мастер терпеливо делал так, как пожелали
И пеной, и мочалом мыл, тёр его и так, и сяк.
Здорг:
— Ты пьян иль болен? Мне холодно теперь!
Поддай же жару, водою окати!
Содрал всю кожу.
Легче три!

Тот окатил и спину мял теперь горячими руками.
— О боги! Да ты меня живьём сварить решил! — вскочил.
Я же сказал: не надо камни! Больно!

Анасис услыхал его и, ковыляя, подошёл.
Взглянул на Здорга и на растерянного мастера массажа.
Мастеру кивнул:
— Уйди, дружок.
Пускай придёт сейчас сюда другой. С маслами. —
И увидал, действительно, ожоги на спине.
Но были все они от рук мужских и пальцев.
Он обернул Лже-Тэо проснынёю и наблюдал.
Рукою воду сам попробовал,
она не горячЕй обычного была.
Скорей уже остыла.
— Хм, Тэос, ты, возможно, просто болен.
Простудился.

Здорг, гневом клокоча в душе, сидел, рычал:
— Я расхотел массаж и ванну!
Обжёг меня, дурак!

Анасис руку в воду опустил и показал,
что та совсем не горяча.
— Уже призвал к тебе другого.
Расслабься, Зевса сын, присядь и отдохни.
Ты весь внутри от ярости кипишь.
Но, мастер масел всё исправит, вот увидишь.
Пойдём со мной.
Там будет тихо, сухо и тепло.
Сюда. Входи. Пришли.
Сядь здесь, расслабься, император.

Здорг:
— С утра я видно сильно переел.
Горит огнём еда в желудке.
На коже холод и озноб
и ломит плечи отчего-то.

Анасис:
— А вот и мастер масел.
Он лучший здесь, поверь.
На тёплый камень возлегай теперь.

Тот подошёл
и, разминая пальцы, руки, был готов,
как можно лучше услужить,
за деньги те, что отдал гость на входе.
Здорг — мастеру:
— Как следует уж постарайся, банщик.

Анасис глазом улыбнулся:
— Представь, дружок, что под руками у тебя сейчас
голодный кровожадный лев лежит.
Считай, что так и есть на самом деле. — Подмигнул.

Тот молчаливо лишь кивнул
и делал всё старательно, привычно.
Массаж глубокий мышц и сухожилий,
всё до костей достал, размял и растянул.
Здорг от наслаждения кряхтел,
пускал обильно на простыню слюну.

Закончил мастер масел дело.
Во вторую простыню с головою
плотно завернул его, как надо
и сразу же ушёл.

Анасис посмотрел, вздохнул, кивнул:
— Ну, слава богу. Спит уже исчадье. —
За этим мастером засеменил
скорей согреть, размять свои колени, спину.

Тем временем Здорг ослабел, сомлел, уснул.
И снился магу явный страшный сон о том,
что некто грубо спеленал его и завернул
в какой-то грязный рваный саван,
и после в холодной горной речке утопив,
могучею рукою воина-атлета
всей силой гнева придавил ко дну.

Здорг задыхался и совсем не мог пошевелиться,
чуть не захлебнулся собственной слюной.

Тем временем пришёл тот самый раб-болтун, 
подсеменил и на ухо ему тихонечко шепнул:
— Тэофанес, вы проснулись? Час уже прошёл.
Ваш дядя спрашивал сейчас.

Здорг будто вырвался из плена,
рукой рабу в плечо стрелой-змеёй впился:
— Х-х-х!… Что?! Кто?! ТЫ кто-о?!
Как ты посмел меня коснуться, червь?!
Ты утопить меня решил?! Убью!

Тот сразу вдруг обмяк и сжался,
скривился, боль терпя на шее и в плече,
как смог тихонько снова прошептал:
— Киан я. Я не касался вас…
Я раб при банях. Прошу вас, отпустите…
Ваш дядя… Анасис спрашивал о вас…

Здорг чуть в себя пришёл и осознал,
что не в лесу в ручье сейчас он тонет,
а спит в тепле, завёрнут белой простынёй.
Раба тотчас же отпустил, ревел-шипел:
— Иди, с-скажи ему:
проснулся, ожидаю.
Кг… Кг…
Мне снился страшный сон.
Иди!
Уйди
скорее с глаз моих долой подальше!

Тот понимающе кивнул, и наклонился ниже:
— Побрить, постричь, укладку сделать?
Вы решили?

Здорг тяжело всем телом еле шевелился,
как будто бы оно застыло от ледяной воды.
Его от холода опять трясло, тошнило.
Щетиной встали волосы и он:
— Дрха-а.... Кг.. Кг… — еле вздохнул,
откашливая воду из горного ручья с песком на пол.
Раб тихо:
— «Да» — что?
«Да» — да?
Или «да» — нет? Сказали.

Здорг в испарине-ознобе поднимался и синел:
— Дрха-а… Дрха-а… побрить, постричь…
И о-одеяло-о! Я весь пр-родр-рог!
Вина гор-рячего, ссскор-рее…
Раб:
— Вернее, что вы с дороги ослабели…

— Я?!
Ослаб?!
Да я-а тебя сто р-раз пер-реживу!
Вина горячего сейчас мне пр-ринеси. Сказал…
Беги!
А сам подумал:
«Возможно, прав ведь р-раб.
Смерть отменить могу,
но не могу я отменить свою пр-ростуду.
Першит чего-то в горле.
Не помню, чтобы воду пил с утра.
Откуда на зубах речной песок хрустит?
Язык болит и странный запах гнили изо рта.
Скорей гор-ряче-е питьё
хотя бы два глотка».

Он встал, и снова сел устало,
ожидая гладкое бритьё.

Чуть веселее прежнего вернулся
разгорячённый мокрый красный «дядя».
— Ох-х, ххорошо-о!
Опять спина теперь моя.
Размялись и согрелись кости!
Как наши греческие бани, Тэос?
Как мастер масел? Верно, хороши?

Здорг для других ушей и
в зале слишком любопытных глаз
роль новую свою играл, пока что неумело:
— Да,
верно лучше б я сюда не появлялся вовсе.
— Что так?
— Гетеры старые и то врачуют лучше в Риме!
— Ты, мальчик мой, не в духе видно.

Здорг зыркнул-уколол:
— Мальчик?!

Анасис чуть брови приподнял и улыбнулся,
растянув лоснящиеся жиром щёки, губы:
— Да, мой любимый, почти что сын.
Побреюсь, причешусь, как ты,
И после отправимся с тобою вместе к Кодру.
Посыльного отправил я к нему
и скорый получил уже ответ.
Правитель благосклонно
ждёт нас обоих дома через час.

Здорг промычал:
— Отлично.
С нетерпением увижу его сына.
Медонт, как будто? Я слыхал.

— Да.
Он юн как ты, годами.
И слишком терпелив к отцу.
Как мне сказали.

   *    *    *
Вот началась укладка их волос и гладкое бритьё.
Анасис от удовольствия закрыл глаза
и наслаждался, сидя в курульном римском кресле.
Здорг тоже, и потихоньку согревался от горячего вина.

Но вот скользнуло лезвие ножа
по той его щеке,
где под густой щетиной
вновь проявился и немного вздулся
от подковы страшный шрам.

Здорг ощутил порез, но вопль пока сдержал
и мастеру чуть приоткрыв глаза сказал:
— Ты что, меня порезал?
— Простите, да. Совсем немного.
Едва чуть-чуть коснулось лезвие щеки.
И крови — капля…
У вас тут свежий шрам?
Я сразу под щетиной не заметил.
Зашит искусно.
Такой работы тонкой прежде не видал.
Я кровь остановлю в одно мгновенье…

Здорг ошалел:
— Шрам? Сказал ты — шрам?!
Какой?! Где? Покажи?!
Дай зеркало сейчас же?!

— Терпенье.
Я перечную мяту приложу,
чтоб остановить кровотеченье… —
И приложил мятно-перечный компресс.

Здорг вскрикнул,
обеими руками за щеку схватился и взвизжал.
Вздувающимся языком сказать пытался:
— Тю что надиелаль, диаяволь?!

Почувствовал,
как горит и перекашивается
от чего-то всё лицо.
Анасис тоже это всё заметил,
обоим мастерам бритья
спокойно приказал:
— Достаточно всего. Уйдите…

Здорг сжался весь и покраснел,
от боли и от страха будто бы взбесился:
— М-м-м!.. Литцо хгорить огнём!
В хласу темнеет! Слепну быстро!

Анасис почти что равнодушно:
— Что ты,
мой милый, говоришь?
Я не пойму?
Ну не кричи.
Дай щёку осмотрю.

— Яцз-зык… Яцз-зык немеет!
Я весь хгор-рю! Хгде хзерькало-о?!
Вод-ды! Вод-ды! Схкорее схмыть!
Как будхто в хглаз и в рот похпало!
Яд! Яд это!
Анасис, я отхравлен! Умирлаю!
Помохги мне!
Уведи! Спаси скхорей!

— Нет, погоди.
Ну, сядь же.
Потерпи.
Всего ж царапина…
а ты слюной клокочешь в горле.
Порез промою чистою водой.
На, полощи-ка рот.
Спокойно.

А это была всего лишь перечная мята.
Мне из того же бутылька и чаши,
вот только сделали припарку,
на всё лицо компресс.

Я принесу сейчас противоядие от ядов всех.
На всякий случай.

— Ты сьохрьаниль?
— Всегда ношу с собой.
— Ськорьей! Прьошу!
Прьошу, скорьее дай его, Анасис!

Анасис возвратился быстро.
Взглянул, увидел, обомлел.
Здорг был почти таким же,
как до омоложенья прежде.
Он постарел в одно мгновенье
примерно на пятнадцать-двадцать лет.

Один глаз потемнел и окривел,
стал жёлто-карим
зрачок от боли расширился совсем
и был как будто залит молоком
или засыпан грязью, пеплом.

На голове густая прядка на всю длину волос
вдруг лунным светом выцвела над ним.
А на щеке пурпурный тонкий шрам
от глаза мутного начался
и прямо в верхнюю губу
как рваной молнией вошёл-ворвался.
И рвал сейчас всю щёку глубже, дальше...
И череп, кости, зубы больше обнажал.

А на руке его была сквозная рана,
и Здорга кровь лилась ручьём на мрамор.
Лже-Тэо трясся и мычал опухшим рваным языком.
— Анас-сис-с… пом-моги…
С-скажи мне, что со мною?

Он тихо говорил:
— Ты онемел?
Что с языком?
Его ты, вижу, скоро потеряешь...
А с глазом что?
Откуда шрам вдруг взялся?
Что с каждый вдохом рвёт твоё лицо?
Чем руку раскромсал? И обо что?
Когда успел?

О, нет... Не яд,
а чьё-то чародейство-волшебство!

Ты верно Тары след учуял?!
Она нашла, кого ты смертью отравил,
и крал года и время жизни битой чашей.
Так было, друг мой?
Верно?
Угадал?

Здорг подтвердил кивком
и отвечал теперь без слов,
но чёткой мыслью:
«Наверно, да.
Но это невозможно!
Последние, кто был, уже мертвы.
Я точно это знаю.
Заклятие над битой чашей
назад вернуть уже нельзя».

Анасис чуть ему кивнул в ответ:
— Я слышу, понял.
Тогда тебе не это нужно.
Пойдём, скорее.
Есть исцеление другое для тебя.
Лишь только бы не подвело мгновение.
Года тебе я не верну,
но…
может быть, остановлю старенье.

От простыни полоску с хрустом оторвал
и туго завязал порез, что на его руке
кровавой страшной розою зиял.
Здорг - щёку зажимал.

Раба призвал Анасис и сказал:
— Плащи, мечи и всё,
что мой племянник с собой сюда принёс —
Подать сейчас же.
Мои носилки к входу! Побыстрее.
Я дам сестерций за вечное молчанье твоё.
Здесь убери всё сам, Киан.
Я расплачусь с тобой позднее.

И раб кивнул, прогнулся ниже:
— Так может лекаря сейчас к нему позвать?

— Пустое. — Анасис игриво улыбнулся, —
С племянником я быстро справлюсь сам.
Простое отравленье рыбой.
Такое уж бывало с ним не раз.
Признался только что, юнец,
что много съел её с утра сырою.
— А кровь?
Анасис прошипел в ответ:
— Упал.

Накинул плащ себе и капюшон ему поглубже
и оба быстро направились домой.
Здорг ехал на носилках,
Анасис следом шёл пешком.
Благо, что это было рядом
у агоры, за углом.

Жене и детям он с порога крикнул:
— Гидрассиль, любимая-а?!
Сестра-а?! Харита А-аглаида-а?!
Вы обе дома?! Где вы, девы?                (Аглаида - дочь Зевса.
                Харита радости.
                Зн. имени: Ликующая.
                По одной из версий
                мать бога сна Морфея)
В ответ лишь тишина.
Пришла на зов одна рабыня.
Анасис ей:
— Глаза немедля опусти!
Обед горячий через час подай:
Нам красного вина из Родоса достань
и с кровью мясо оленины
на круглый стол поставь.
Сейчас — исчезни, ДЭви.

Он — Здогру:
— Нет в доме их обеих. Повезло.
С детьми и внуками ушли
скорей всего, что на Агору,
а после с подношением к отцу их
в верхний храм.
Пойдём, мой друг, в подвал
и исцелим тебя быстрее.
               
Читайте окончание главы  в "Окончание главы 1 "Дитя дракона""