привет, мне пока что еще семнадцать, но я чувствую на себе бремя народов всех
девяти планет, Рэй Брэдбери был прав, потому я кусаю губы и загибаю
пальцы, считая нередкие лица тех, кто ложь мою гадкую принимал за звон золотых
монет.
знал бы ты, скольких усилий мне стоит опять тебе, стоя на вечно-болящих коленях,
глядя глаза-в-глаза, не солгать. я так часто смотрю на то, что мне горячо
советовали принять, а я кривилась, откладывая на старость лет. нужно ли
говорить, как трудно становится, как кто-нибудь включит свет, как трудно.. но
посмотрев на себя по-другому, я ощущаю боязнь к непроглядной тьме; знать бы
хотелось самой, откуда на мне эта черная метка, жалостью сотканная, из тонких
нитей синеющих вен, к самой себе. я не терплю отлагательств, тон мой почти что
нагл, точно груб; пусть мне придется свою же кровь впечатывать рожей в
белоснежный кафель, глядя заплывшим глазом на руки этих зануд. я не умею делать
настолько много, что можно будто бы с точностью прошептать «ничего», если и был
у моей жалкой жизни какой-то слоган, то я очень давно проглотила большую часть
слогов. мне не снятся сны, но частенько тону в кошмарах; мое тело не может
тремор унять или хоть побороть озноб, я сную по квартире, осматривая в тусклом
свете ламп все свои раны, и боюсь задать сама же себе вопросы, что горят внутри
синим пламенем, прямо в лоб.
мне пока что еще семнадцать, мне пока что ещё.. можно курить, плакать, драться..
драться пока что еще нужно точно и насмерть. я ношу свою вечную грусть в давно
потрепанном ранце, мне по профессии, что еще не выбрана, положено не улыбаться.
я не умею играть в карты, не умею плавать, и не смотрела всех фильмов Тарантино,
чтобы понять, что он гений. я начинаю чувствовать в себе жизнь с тихим
появлением марта, с тонким предчувствием складывающихся в голове в цепочку
звеньев. я чувствую сырость грубых начал под кожей, моя оболочка дает какой уж
сбой; если ты когда-то и говорил мне, что мы «сможем»…
я не смогу.
говорю тебе, чувствуя себя скотиной, которую душным летом ведут на убой.
привет, мне пока что еще семнадцать, и ты это точно знаешь и помнишь, но я
говорю это будто бы просто так.
мне семнадцать, я человек, к сожалению, но было бы лучше, родись я птицей (мол,
вот крылья. хотела лететь – лети)
мне семнадцать, и если ты слышишь, мог бы подать мне какой-нибудь знак,
промелькнуть ярким «эй» в этих грустных и серых лицах, с которыми мне давно уже
не по пути.
мне семнадцать, я знаю, что ты меня слышишь, но тоже отчаялся думать о том, как
меня спасти.