Беглец тетрадь 63 Исповедь

                Б Е Г Л Е Ц

               Тетрадь  №63

             «И С П О В Е Д Ь»


Коллаж  на  стене….
Фотографии:
бабушка  с  внуком,
родители,
брат  …  в  стороне…
Это  прошлого  тени
проходят  без  звука
по  бесшабашной-то  в  общем
судьбе.

Жёны,  дети,  друзья
собрались
на  судилище  века…
Не  подумайте
– век  только  мой.
Это  он  для  меня  лишь
сплошная  прореха,
уготованная  мне
судьбой.

Коллаж  на  стене
– всё  любимые  лица…
По  ним  не  поймёшь 
кто  жалеет,  кто  судит 
меня…
А  на  улице  дождь,
словно  вечность  сквозь  сито,
сочится…
Это  плачет  сама
над  моею  судьбою
Судьба.

«Свобода – это 
осознанная  необходимость!»
Мстительный,  но  изощрённый,  ум
придумал  себе  оправдание  для
революции,  цареубийства,
красного  террора  и  репрессий…






Всякое  действие,  если  оно
не  рефлексорное,  осознано,
т. е.  …  свободно.
Замечательное  начало  для  любого  текста,
претендующего  на  публичный  просмотр.

Как  уже  случалось  несколько  раз
моё  повествование  не  укладывается
в  рифмы,
уж  больно  оно  разнопланово 
и  противоречиво,
и  я,  как  говорил  один  известный  персонаж,
вынужден  изъясняться  прозой.

Итак: 
Гальский  с  некоторой  долей  издевки
шутит: «Ты – дезертир…
После  «Суворовского»  и  Академии
сбежал  из  армии.»
Алена  говорит,  что  я  предатель:
пошёл  провожать  Галю  Герман,
а  пришёл  к  ней;
а  от  неё  ушёл  к  Ирине…
Ирина  говорит,  что  я  дурак,
бросил  семью…
Т. Ф.  говорит,  что  я  монстр,
подлец  и  вор, 
высосал  из  неё  все  силы 
и  оставил  на  старости  лет  ни с чем.

Одной  Талановой  я  обласкан…
М. б.  потому,  что  никогда  не  жили  вместе,
а  редкие  (и  случайные)  встречи
проходят,  сами  понимаете,
на  повышенном  эмоциональном  фоне.

Ну  и,  конечно  же, 
Беляев,  Шишкова  и  Фролкина…
Никто  из  них  никогда  и  ни в чём
меня  не  укорял…
Они  мои  первые  (и,  как  оказалось,
на  всю  жизнь)  друзья-товарищи.
   
«Мы  жили  вместе,  жили  врозь…
Встречаясь,  на  плечах  не  висли…
Я  в  доме  у  тебя  не  гость
И  ты  в  моём  не  лишний…»




И  тем  не  менее  в  чём-то
я  виноват  и  перед  ними.

Как  самому  себя  судить,
увидеть  себя,  обстоятельства,  поступки
со  стороны?
Говорят,  со  стороны  виднее…

Я  пробую:
зависаю  между  небом  и  землёй
в  неком  безвременье
и  пытаюсь  разглядеть  себя,
следуя  проторенной  дорогой
«Детство,  отрочество,  юность.»

Что же  это?
Исповедь,  покаяние,  прощальный  круиз?
Наверное  всё  одновременно…

Как  выглядели  мои  Папа  и  Мама
в  годы  моего  дошкольного  детства,
да  и  много  позже,  я  не  помню.
Так,  отдельные  картинки,  как  зарисовки
на  природе,  связанные  с  необычным:
обед  на  картофельном  поле,
ужин,  опять  же  связанный  с  картошкой:
две  дымящиеся  картофелины  на  столе…
Ну  и  дальше  в  том  же роде…
Всё  это  без  лиц,  голосов,  жестов
вплоть  до  последнего  момента,
когда  я  их  видел…
«Запоминается  последняя  фраза»…

Но  до  деталей  помню  свои  игрушки:
машинки,  кубики…
Помню  как  из  родильного  дома
забирали  братишку:
нам  показали  голенького  в  окошко…
Его  помню,  родителей  нет…

Помню  все  свои  шалости  и,  особенно,
проказы  и  …  боязнь,  что  родители
узнают  о  них.
Узнавали  и  журили  меня,  но  чтобы 
наказывали – не  помню.
Если  только  мама  сгоряча  шлёпнет…
 




Переболев  в  младенчестве  всем,
чем  должен  переболеть  ребёнок
в  средней  полосе  России,
стал,  вдруг,  абсолютно  здоровым
и  дожил  уже  до  80-ти  лет, 
ни разу  не  заболев,  с  идеальным  давлением
и  сердцебиением
(как  на  своей  равнине,  так  и  на  склонах  гор
и  ледниках).

Обычно  спрашивают:
«С  какого  возраста  Вы  себя  помните?»
Я  бы  сказал – ни  с  какого.
Я  действительно  не  помню  себя,
как  бы  не  вижу  со  стороны,
но  помню  многое  из  того,  что
совершалось  вокруг.

Поскольку  мой  детсадовский  возраст
пришёлся  на  камчатский  период  жизни
семьи,  то  и  наиболее  яркие  впечатления
связаны  с  видом  из  окна  на  озеро,
за  которым  была  узкая  полоса  земли,
а  дальше  Аваченская  губа  и  за  ней
гряда  сопок.
Летом  по  озеру  ходил  пароходик, 
а  зимой  летали  аэросани 
и  собачьи  упряжки.
Однажды  пролетели,  низко  …  низко,
два  «ястребка»  с  красными  звёздами
на  хвосте
(Я  видел  такой  в  Ленинграде,  в  музее).
Там,  где  озеро  начиналось,  за  городом,
у  берега  бил  родник.
Если  бросить  камешек,  то  он  постепенно
пропадал  в  этой  буче.

Дальше  на  склонах  сопки  были  земли
Совхоза,  где  у  нас  был  клочок  под  картошку.
По  границе  участка  бежал  и  бурлил  ручей,
поросший  тальником.
Отец  делал  мне  дудочки  и  свистки…
И  сам  же  играл  на  них…
Я  же  был  бездарен.







Другим  ярким  впечатлением  был
Поход  всем  детсадом  за  каменную  гряду,
отделявшую  бухту  от  губы.
Там  стояли  подлодки,  рыбаки  вытаскивали
сети  с  мелкой  рыбёшкой…
А  однажды  попал  в  сеть  огромный  тунец
и  его  забили  вёслами.
В  другой  раз  такая  же  рыбина
попала  под  винт  парохода  в  бухте…
Хотелось  плакать…
Помню  что  вода  в  губе  была  точно  такой,
какую  позднее  я  видел  на  полотнах
Айвазовского.
Помню  кукольный  театр,
вернее  только  общее  впечатление
от  кукол,  а  что  за  спектакль  был
не  помню.
Позднее,  уже  в  Малаховке,  я  сам
ставил  такие  спектакли,  по  сказкам,
на  чердаке  нашего  дома 
для  всей  малышни  ближнего  круга.

В  городе  было  несколько  машин:
одна  ездила  «на  дровах»,
другая  обкомовская  «Эмка»,
на  которой  меня  однажды  куда-то  везли.
Но  в памяти  она  сохранилась  совсем
по  другой  причине:
Мы  обгоняем  повозку,
лошадь  перебирает  ногами  вперёд,
а  движется  назад(?)…
Никто  кроме  меня  этого  не  увидел
и  не  удивился…
 
А  потом  мы  провожали  отца  «на  японскую»…
Над  причалом  вздымается  черный  борт,
серой  ниткой  вдоль  борта  трап,
по  которому  непрерывной  лентой  поднимаются
призывники.
Отца,  конечно  же,  разглядеть  невозможно.












Война  пришла  в  Петропавловск.
Из  порта  в  госпиталь  «полуторка»
возит  раненых,  пацаны  бегут  следом,
цепляются  за  борта.
Мы  выступаем  в  госпитале,  я  тоже
что-то  читаю  и  рассказываю  раненым,
выступление  передают  по  городскому  радио.

Но  ещё  до  этого  случилось  то, 
что  в  каждом  осталось  навсегда
– это  День  Победы!
Полдень,  мы  возвращаемся  с  прогулки,
идём  по  мосту  высоко  над  бухтой…
И  …  вдруг  со  всех  кораблей  и  из
городских  репродукторов  разносится  весть
об  окончании  войны.
Воспитательница  в рёв,
всех  тут  же  распускают  по  домам…
Мама  в  слезах,  оба  её  брата  погибли:
один  под  Москвой,  другой  в  Польше.

Вечером  весь  город  на  улице…
Купол  неба  прошит  трассирующими  очередями,
светло  как  днём…
«Этот  праздник  со  слезами  на  глазах…»

В  сентябре  я  пошёл  в  школу.
Особой  радости  от  этого  я  не  испытывал
по  двум  причинам:
Сама  школа  была  каким-то  бараком,
поделённым  перегородками  на  классы;
ни  чему  нас  учили,  ни  кто  нас  учил,
никого  из  одноклассников  не  помню…
В  перерыве  нам  давали  пирожки 
с  рыбной  печенью…
Один  мальчик  отравился…
Помню  похоронную  процессию  под
окнами  нашего  дома…

В  октябре  семья  собралась  возвращаться
в  Москву.
Путь  на  Камчатку  я,  естественно,  не  помню.
А  вот  родители  вспоминали  о  нём
с  удовольствием:
Скорый  поезд,  пассажирский  пароход, 
киты  в  океане!!!





Обратный  путь  мне  запомнился:
Во-первых,  пароход  был  грузовым  судном,
народ  размещался  в  трюмах  на  своих  вещах,
на  Курилах   погрузили  танки  и  одного  японца.
Во-вторых,  во  Владивостоке  мама  повела  меня
с  собой  в  женскую  баню…
В-третьих,  товарный  поезд  Владивосток – Ленинград ,
«теплушки»  с  нарами,  «буржуйками»,
ящиками  с  сухарями,  длительными  остановками,
байкальскими  туннелями  и  самим  Байкалом.
В-четвёртых,  в  Новосибирске  нас  застала  зима.

Родителям  каким-то  чудом  удалось  пересесть
на  пассажирский  поезд  на  Москву.
Так  мы  снова  оказались  в  Малаховке,
в  родительском  доме  отца.
Правда  теперь  семье  была  выделена
шестиметровая  комнатка  под  крышей.
Но  об  этом  периоде  позднее…
Меня  на  некоторое  время  определили
к  бабушке,  маминой  маме,  «на  Яузу».
Бабушка  работала  хирургической  сестрой
в  госпитале  «Семашко»  и  жила  там  же
вместе  с  младшей  дочерью.

Школа,  в  которую  меня  определили,
была  московской,  но  отвращение  к  ней
было  не  меньше  чем  к  камчатской.
Кроме  крючочков  и  палочек,  там  были
ещё  и  уроки  музыки,  на  которых  меня
били  смычком
(о  своих  музыкальных  способностях 
я  уже  упоминал).
Но  в общем  жить  у  бабушке  мне  нравилось.
Территорию  госпиталя,  казавшуюся  огромной,
ограждала  каменная  стена  с  двумя  проходными
на  ж. д.  станцию  и  в  город.
Внутри  парк  с  большим  проточным  прудом.
Само  здание  госпиталя  казалось  дворцом
как  снаружи,  так  и  внутри (  может  быть 
так  и  было  когда-то).
Но  главное  это труба  котельной:
если  встать  под  неё  и  задрать  голову,
то  труба  начнёт  падать  на  тебя…
Ужас  и  оцепенение  охватывает  всё  существо…
«Падает?  Нет  …  летит!»





Жизнь  у  бабушки  оказалась  короткой 
по  двум  причинам:   
учёба  моя  не  заладилась – это  во-первых,
а  во-вторых,  один  мальчик  дал  мне  покататься
свои  коньки,  а  второй,  сославшись  на  первого,
украл  их  у  меня.

В  общем,  здравствуй  Малаховка, 
моя  истинная  малая  родина,
хотя  родился-то  я  «на  Яузе».
 
*
Пришлось  сделать  перерыв  в  моём  повествовании
из-за  осенних  огородных  работ  и  зимних  заготовок.
За  это  время  вспомнились  ещё  некоторые  эпизоды
Камчатского  периода:
Во-первых  музей  с  огромным  медведем  на  входе,
мимо  которого  я  старался  прошмыгнуть  незаметно…
А  что  там  было  дальше  не  помню…
Во-вторых  фотоателье…
Меня  фотографируют  в рост  на  старинном,
темного  дерева,  резном  кресле…
Помню  как  меня  на  нём  устанавливали…
Но  главное  костюмчик!
Зелёный,  шерстяной,  видимо  купленный
ещё  до  войны  в  запас…
В  этом  возрасте  я  боялся  двух  вещей:
этого  костюмчика  за  то,  что  он  кололся,
и  соседа  по  дому,  дядю  Мишу,  за  его  щепки.
Он,  весело  улыбаясь,  щипал  меня  за  щёку
каким-то  особым  образом,  мне  крайне  неприятным.
А  его  дочь,  Зойка,  на  медали,  которой  я  себя  наградил,
вырезав  её  из  консервной  банки,  нацарапала
«За  трусость».
После  этого  эпизода  я  решил  научиться  читать.
Зато  её  муж,  пограничник,  подарил  мне  кобуру.

В  завершение  общей  картины  попробую  в  двух  словах
описать  город.
Над  бухтой  и  озером  вздымалась  сопка  (или  гряда)
и  город  располагался  террасами  в  две  улицы
(насколько  помнится: «Ленина»  и  «Комсомольская»).
Все  дома  были  деревянные:  под  гору  два  этажа,
в  гору  один.
Снега  выпадало  столько  что  приходилось  рыть
чуть ли  не  тоннели.
Весь  город выходил  на  расчистку  улицы.



Мне  периодически  снится  сон,
будто  это  не  снег,  а  манная  каша,
и  я  проедаю  в  ней  ходы.

Один  раз  в  бухту  пришёл  ледокол  «Ермак»
круглый  как  миска.
Но  вообще-то  зимних  впечатлений  не  так  много…
Вот  я  лечу  на  санках  с  нашей  улицы  вниз, 
на  озеро.
Плюхаюсь  с  крутого  берега  на  лёд…
Губа  разбита  о  передок  санок…
В  другой  раз  опять  лечу  вниз,  а  там  трактор
тянет  огромные  деревянные  сани  с  лесом…
Я  лечу  и  думаю: «Успеет?  …  Успею?»
Влетаю  в  полозья  саней…  Уф!  Жив!
   
В  памяти  всплывают  и ещё  какие-то  картинки,
но  они  уже  ничего  не  добавят  для  полноты
характеристики  этого  периода.

*
Прежде  чем  продолжить  повествование
хочу  сделать  маленькое  отступление
общего  характера:
История  Мира  или  отдельного  Государства
зафиксирована  в  документах  и  запечатлена
в  художественных  произведениях.
Истории  Семьи  вообще,  и  моей  в частности,
нет.
Культура  семейных  архивов:  фотоальбомов,
дневников,  родословных,  накапливаемых  поколениями
предметов  быта,  общесемейной  собственности,
библиотеки,  наконец  …
…  утеряна.

Что  я  знаю  о  своих  дедах?
Только  то,  что  один  был  священником,
а  другой  служащим  казанской  жел.  дороги,
и  оба  умерли  ещё  до  революции…
Как  выживали  мои  бабки,  как  вырастили
и  поставили  на  ноги  детей???
Вопросы  …  вопросы  …  вопросы,
на  которые  нет  ответов,  потому что
не у кого  спросить…







Я  как  будто  виноват  перед  всеми  своими
предками  за  этот  разрыв  и  сегодня  моё самое
заветное  желание – посеять  в  умы,  как
в  чашку  Петри,  эту  культуру.
Нет  памяти – нет  предсказуемого  будущего,
один  авось…

Затеяв  собственное  расследование  своей  жизни
невольно  задумываюсь  об  особенностях  памяти.
За  свою жизнь,  наставлял  меня  отец,
человек  способен  прочитать  около  2000  книг.
Поэтому  выбор  авторов  и  произведений  д. б.
«не  что  под  руку  попалось».
Как  вообще  работает  наше  «хранилище
информации»?
Всё  происходящее  вне  и  внутри  нас
непрерывным  потоком  поступает  в  наше  сознание.
Почему  одно  всплывает  в  памяти  ярко  и  детально,
а  другое  словно  стёрто,  как  засвеченная  плёнка.

Мы  придумали  для  себя  понятия  «души  и  сердца».
Будто  бы  всё  проходит  через  них,  заставляя 
радоваться,  страдать  и  т. п.
Что  происходит  на  самом  деле  в  нашем  сознании?
Почему  формула  Эйнштейна  запомнилась  мне
сразу  и  навсегда,
а  бином  Ньютона  расплывается  каракатицей…
Почему  наше  сознание  чувствует  себя  неуютно,
когда  ему  напоминают  о  совести,  долге,
о  простой  порядочности…
Почему  «Честь»  понятие  не  абстрактное,
а  вполне  конкретное  для  одного,
другому – пустой  звук.

Жизнь – нескончаемый  роман  бытия  с  совестью.
Мой  пример  хорошая  иллюстрация  этого…
 
*
Прежде  чем  окончательно  погрузиться
в  малаховский  период  детства,
отвлекусь  ещё  на  две  вспышки  памяти.
Первая:
Отец  вернулся  с  «японской»…
Снова  чёрный  борт,  трап  и  муравьиная  цепочка,
только  теперь  сверху  вниз…





Давала  ли  мама  отцу  «на  войну»  подушку
я  не  помню,
но  вернулся  он  без  подушки(!).
В  память  врезались  причитания  «где  подушка»
и  виноватый  вид  отца…
Может  я  неправильно  трактую  эти  слёзы: 
как  «слёзы  о  подушке»?  Может  быть…  Но…

Вторая:
На  второе  лето  моей  жизни  в  Малаховке
меня  отправили  к  тётке  в  Литву.
Причину  я  не  знаю,  да  я  и  не  задумывался…

Тётка,  Лялечка  (Елена  Владимировна  Маниловская),
младшая  дочь  в  семье  бабушки
(Евгении  Евгеньевны  Борщанской).
О  них  отдельная  глава  моего повествования.

Городок  «Варена  Вторая»  в  ста  километрах
от  Вильнюса,  серый,  одноэтажный, 
разбросанный  как  попало  среди  леса.
Здесь  я  впервые  столкнулся  с  Богом.

Мне  очень  нравилось  в  костёле…
Всё  устремлено  вверх…
Ряды деревянных  скамеек  со  спинками
заполняются  народом  без  суеты,
детвора  располагается  на  полу
перед  священником.
Ксёндз  что-то  говорит,  но  я  не  понимаю…

Прошу  бабушку  меня  крестить…
Она  отнекивается: решение  принять 
может  только  мама. 
Больше  я  никогда  не  возвращался  к  этому  вопросу.

Итак,  Малаховка!
Я  определён  (кем  и  как  не  знаю)  во  второй  класс
«Школы  над  оврагом».
Об  этой  гимназии  (совместного  обучения  девочек
и  мальчиков)  подробно  написано  в  книге  Телешева.
Знаю  из  вскользь  обронённых  фраз,  что  мой  дед
участвовал  в  сборе  средств  и  решении 
организационных   вопросов.







Первое  сентября…  Я  иду  в  школу…
Буквально  через  сто  метров  распахивается  калитка
и  на  улицу  выходит  мальчик…
Ты  в  школу?
Да.
И  я…
Мы  приходим  в  школу,  входим  в  класс,
садимся  за  парту…
Потом  появляются  другие  дети,
учительница  рассаживает  всех  по-своему …
Но  это  уже  не  может  ничего  изменить:
Славка  Беляев  мой  первый  друг.    

Славкин  отец,  дядя  Ваня,  строго  смотрит  на  меня
и  спрашивает: «Ты  чей?  Гошкин  или  Лёшкин?»
Я  Лёшкин…  Он  разочарован…
(Георгий,  брат  отца,  был  его  другом)
Но  и  это  уже  ничего  не  может  изменить:
Славка – мой  друг.
 
Несмотря  на  сказанное,  ярких  воспоминаний
этого  периода  немного  и  все  они  только  косвенно
связаны  со  Славкой.
Беляевы  жили  на  два  дома.
В  одном  жила  Славкина  семья:
отец,  мать,  трое  сыновей…
В  другом  бабка  Арина  со  всем  своим  кагалом.
И  там,  и  там  было  хозяйство,  т.е.  скотина  и  птица
(Что  в  Малаховке  тогда  и  теперь  большая  редкость).
 
Бабка  Арина, подоив  корову  и  «засадив  чекушку»,
уютно  располагалась  в  углу  и  начинала  нараспев
сказание  о  Бове-королевиче  с  «ветерком»  и  подробностями.
Малышни  набивалась  куча…
На  большом,  старинном  сундуке  стояла  керосиновая  лампа
и  кто-нибудь  из  самых  прилежных  делал  уроки,
а  остальные,  разинув  рты,  слушали  и  похихикивали.
Сама  история  Бовы  в  памяти  не  осталась,  а  вот  картинка
(как  «Дети,  бегущие  от  грозы»  или  «Тройка»)
стоит  перед  глазами.
 
У  Беляевых  был  индюк  и  я  одно  время  даже  боялся
к  ним  ходить,  хотя  их  дом  меня  всегда  притягивал.
Что-то  в  нём  было  патриархальное,  непохожее
на  быт  моей  семьи,  и  для  меня  притягательное.






Тогда  я  не  задумывался  «что,  зачем  и  почему»,
но  большую  часть  времени  проводил  в  их  доме,
помогал  Славке  выполнять  домашние  дела,
чтобы  скорее  пойти  «на  улицу».
Славке,  как  младшему,  доставалась  лёгкая  работа,
чаще  всего  мытьё  полов.
Правда  после  этого  мы  усаживались  вдвоём
в  одно  большое,  железноё  кресло  (наверное  когда-то
оно  кому-то  служило  садовой  мебелью),
наливалась  тарелка  борща  и  мы,  пододвигая  друг  другу
кусочек  мяса,  быстро  ели.

Иногда  нам  перепадало  по  пирогу…
Это  отдельная  поэма…
(«Нынче  праздник  воскресенье,  мать  лепёшек  напечёт,
и  помажет,  и  покажет,  а  покушать  не  даёт»
– поёт  Славка)
Из  печи  горячие,  большие  (с  ладонь),  духовитые…
В  общем  «поэма»…

Наша  семья  всегда  жила  в  стеснённых,
в  смысле  квадратных  метров,  обстоятельствах,
даже  когда  отец  построил  свой  дом.
У  Беляевых,  по  моим  меркам,  было  просторно…

Тут  я  должен  сделать  маленькое  отступление:
Малаховка  начинала  строиться  как  дачный  посёлок
и  дома,  в  основном,  были  «барского  типа»
с  высокими  потолками,  открытыми  верандами,
кухнями  и  помещениями  для  прислуги.
Всё  это  «великолепие»  заселено  было  потом
простым  людом  и  сильно  уплотнено.

Беляевский  дом  был  построен  в  традициях
русской  деревни: 
прижатый  к  земле,  с  низкими  потолками,
в  три  окна  на  улицу,
может  быть  поэтому  дом  постоянно  достраивался,
но  мне  он  казался  просторным,  приветливым
и  уютным.
И  ещё,  в  нём  было  полно  чудесных  вещей:
– кортик  немецкого  морского  офицера 
в  серебряных  ножнах,  с  витой,  слоновой  кости,
рукоятью  и  свастикой  на  конце,
– аккордеон  с  перламутровыми  клавишами,
– большой  ламповый  радиоприёмник, 
способный  принимать  сигналы  со  всего  мира,
– дамский  велосипед  марки  «Диамант»!!!



Потом  появилась  ещё  труба,  на  которой  Славка
играл  на  танцверанде.
Но  это  уже  было  много  позже…

Велосипед  исправно  служил  всему  нашему
(Второму  Малаховскому)  переулку.
Катались  мы  так:  один  сидел  на  седле,
второй  стоял  на  педалях,  третий  сидел  на  руле…
Однажды  мы  даже  прокатили  нашу  учительницу…
Мне  кажется  она  была  счастлива…

По  ходу  повествования  я  буду  вспоминать
о  своих  учителях,
но  этой,  по-настоящему  первой,  есть  в  дневниковых
записках  «Беглеца»  посвящённое  стихотворение.

Наиболее  яркие  воспоминания  о  начальной  школе
связаны  с  несколькими  событиями.
Событие  первое:
Я  уже  упоминал,  что  на  лето  после  второго  класса
меня  отправили  в  Литву. 
Как  и  в  первом  случае  моя  «командировка»
оказалась  недолгой  по  очень  сходным  причинам.
Но  всё-таки  я  успел  там  сходить  в  третий  класс
русской  школы.
Как  ни  странно  мне  там  нравилось.
В  деревянном  здании  было  две  классных  комнаты.
В  каждой  была  большая,  круглая  печь,  обшитая
железом  (как  на  маленьких  железнодорожных
станциях),  было  по  две  «доски»,
т.к.  учились  одновременно  несколько  классов
у  одной  учительницы.
Школа  была  как  бы  на  самообеспечении,
Школьники  заготавливали  дрова,  копались  в  огороде…

То ли  я  не  успевал  следить  за  всем,  что  происходило
в  классе,  то ли  было  неинтересно  и  я  всем  мешал,
но  меня  регулярно  выставляли  в  коридор.
Я  подсаживался  под  дверь  старших  классов
и  с  упоением  слушал  рассказы  по  истории,  географии…

Бабушке  моя  «неуспеваемость»  быстро  надоела,
меня  отвезли  в  Вильнус,  посадили  в  поезд
и  отправили  к  родителям.







Я  умолчал  о  многих  других  шалостях,  связанных
со  сбором  оружия  и  боеприпасов  в  лесу  за  городом
и  «боях»  на  заброшенных  путях  узкоколейки,
и  некоторых  других,  о  которых  как-то  стыдновато
говорить.

В  дорогу  меня  снабдили  провизией,  до  которой  я
даже  не  дотронулся
и  потом  с  удивлением  смотрел  как  она  исчезает
под  напором  родителей  и  братишки.
Вот,  оказывается,  какая  была  разная  жизнь…

Событие  второе:
Возвращение  моё  в  свой  класс  пришлось  как  раз  на  момент
«принятия  в  пионеры».
И  тут  моё  «Я»  в  полной  мере  проявило  свой  авантюризм.
Может  это  был  первый,  ещё  не  сознательный,  протест
против  «системы».   
Я  не  назвал  бы  его  бунтарским,  скорее  это  было  то,
что  много  лет  спустя  один  руководитель  лаборатории
и  мой  предполагаемый  работодатель  определит  как 
«неуправляемый»

Пионерский  галстук,  купленный  впрок(!?),
вместе  с  коробочкой  презервативов
(Я  конечно  не  представлял  себе  их  назначение,
но  быстро  сообразил,  что  их  можно  надувать…
Кстати, 
м.б.  благодаря  этому  появился  на  свет  братишка?)
были  мной  обнаружены  в  родительском  гардеробе
(ещё  в  Петропавловске  в дошкольный  период).

Оставаясь  дома  один,  я  повязывал  галстук,
надувал  очередной  шарик  и  гордо  вышагивал
по  нашей  улице
Были  ли  свидетели  этому  не  помню,  но  тревога
перед  разоблачением  была.

Итак,  галстук  был:  шёлковый,  алый,
единственный  такой  на  всю  школу.
Я  одел  его  в  день  принятия  в  пионеры
и  гордо  объявил  «Рыжей» (старшей  пионер-
вожатой)  что  уже  принят  в  Литве…
Т. к.  пионерам  никаких  «корочек»  не  выдавали,
то  моё  самозванство  не  было  разоблачено.







На  этом  мой  протест  закончился  и  я  был
примерным  пионером  и  даже  звеньевым…
А  прочитав  «Тимур  и  его  команда»,  вообще
проникся  гордым  духом  пионерии
и  (со  Славкой)  организовывал  помощь…
Правда  почему-то  в основном  Люське  Машковой…
(См.  «Беглец»:  «Мы  с  Люськой  делали  уроки  …»)
У  меня  были  ещё  подопечные:  Вовка  Клишин 
и  Лёня  Ермолов.

О  Лёньке  отдельное  воспоминание:
Они  жили  в  маленькой  комнатке  втроём
(бабка,  он  и  сестрёнка).
Бабка  побиралась  и  я  помню  эти  кусочки  хлеба…
Но  Лёнька  всегда  был  чисто  одет,  держался  независимо,
учился  хорошо…
Мне  кажется,  я  невольно  пропитывался  его  духом…

О  влиянии  на  меня  товарищей  по  школе  надо  бы
рассказать…
Ярких  личностей  в  классе  было  много:
Элка  Перцовская – абсолютная  отличница, 
идеальный  почерк,  доброжелательная  и  отзывчивая.
Жили  втроём:  мама,  брат  и  она…
Огромная(?)  библиотека…
Элка  закончила  «Менделевский»,  работала  на  каком-то
Хим.  Заводе  и  рано  умерла.
Незадолго  до  этого  она  приезжала  ко  мне,
но  откровенного  разговора  почему-то  не  получилось.
Я  виню  себя,  но  …

Витя  Корочкин – абсолютный  отличник, 
учился  как  дышал, 
по  крутым  склонам  оврага
ездил  бесстрашно  на  одной  лыже
(у  него  с  братом  была  одна  пара  лыж),
отчаянный  футболист,  умный  организатор  атак.
Семья  жила  в  огромной,  пустой  комнате
дореволюционной  дачи.
Родителей  я  никогда  не  видел…
Корочкин  закончил  «Станкостроительный»
и  всю  жизнь  проработал  на  заводе  в  Коломне,
в  последние  годы  Главным  инженером.
Когда  совсем  уж  не  хотелось  думать,
я  бегал  к  нему  списать  задачку,
но  чувствовал  себя  неловко.





Герман  Рамишвили – жил  с  мамой  нищенски…
Где  и  как  учился  после  школы  не  знаю.
Но!  Играл  в  оркестре  «Большого».
Вот  тебе  и  «Ромка»!
Одно  время  мы  сдружились,  но  ненадолго:
Жили  далеко  друг  от  друга,  да  и  он  постоянно
был  чем-то  занят  (теперь  понятно-то  чем).

Мишка  Блинштейн  и  Яшка  Хлусевич
– возмутители  нравственного  духа  класса,
читали  на  уроках,  под  партой,  Куприна…
Про  них  ничего  не  знаю…

Отдельной  строкой  Марик  Горштейн…
Мы  дружили,  я  защищал  его  от  «классовых»  нападок
Лёньки  Ермолова.
Марик – сирота  жил  у  тёток…
Чем  промышляли  тётки  не  знаю,  но  вид  у  них  был,
мягко  говоря,  упитанный…
Марику  с  собой  давался  завтрак: бутерброд  с  котлетой.
(Гальский  уверяет,  что  до  сих  пор  чувствует  этот  запах).
Учился  Марик  хорошо,  без  натуги,  а  вот  на  фортепьяно
играл  плохо,  без  души,  да  и  ладошки  у  него  были
пухлые  с  короткими  пальцами…  Так,  стучал  в общем…
Закончил  институт  «Связи»…
После  школы  я  случайно  встретил  его,
Разговора  не  получилось,  он  был  озлоблен,  взъерошен…
Я  инстинктивно  отстранился…  Больше  мы  не  встречались.
Говорят,  он  умер…

В  связи  с  этим  отмечу  про  себя:
Я  не  умею  утешать,  плакаться  «мне  в  жилетку»
бесполезно  не  потому  что  я  равнодушен…  Нет…
Я  теряюсь  и  не  могу  ничего  подсказать  бедолаге.
Мудрости  во  мне  нет!
Со  своей-то  жизнью  едва  справляюсь  и  чаще  всего
плыву  по  течению.

На  этом,  пожалуй,  остановлюсь,  а  то переберу
весь  класс…

Теперь  об  учителях:
С  обычной  точки  зрения,  т. е.  с  точки  зрения  человека,
не  предъявляющего  никаких  требований  сверх
принятого  в  общественном  сознании,
мне  повезло  на  учителей,  как  в  школе,  так  и  позднее
в  училище  и  в  институте. 
 



Наши  школьные  учителя  были  к  нам  добры 
и  снисходительны,  но  при  этом  бескомпромиссно
строги  профессионально.
Один,  единственный,  раз  в  своей  жизни  я  был
приглашён  в  кабинет  «высокого  начальства».
Причины  не  помню…
Зато  помню  длинную,  слегка  затемнённую(?),
комнату,  буквально  заваленную  книгами,
учебными  пособиями,  и  высокую  сухопарую 
даму  в  очках,  которая  мне  что-то  выговаривает(?)
и  отпускает  «с  миром»…
Помню  «завуча»  высокую  и  крупную  женщину
с  громовым  голосом,  которую  все,  мне  казалось,
боялись.  И  кличка  у  неё  была  соответствующая
«лошадь». 
Это  единственная  кличка,  кого  бы  то  ни  было,
за  все  годы  учёбы.
Помню  нянечку…  Как  все  школьные  няньки,
пожилая,  по  доброму  ворчливая,  бабушка
(а,  может,  пожилая  женщина)  с  колокольчиком,
возвещавшем  о  начале  и  конце  урока.
Никогда  и  нигде  больше  с  колокольчиком 
я  не  встречался.
Этот  был  особый…
Во-первых,  он  был  настоящий  с  рисунком  на  юбке,
очень  звонкий  и  мелодичный…
Школа  была  большая,  двухэтажная (конечно  не  такая
огромная,  как  современные  монстры),  но  голос
колокольчика  был  слышен  везде,  даже  во  дворе. 
Во-вторых,  он  жил  в  школе  со  времён,  когда
она  ещё  была  гимназией.
Говорят,  что  когда  «электрификация  всей  страны»
победила,  кто-то  невидимый  забрал  колокольчик
к  себе  домой.
Жаль,  что  этот  кто-то  не  я…

И  снова  о  памяти:
Странная  это  штука,  память…
Помню  лица,  характерные  жесты,  даже  голоса,
имён  и  тем  более  фамилий  не  помню.
Обзвонил  друзей,  та же  картина…
Вот  кое-что:
Первая  учительница  (вспомнил  Беляев)
Валентина  Матвеевна  Моисеева.
О  ней есть  стихотворение  в  конце 
шестой  тетради.





Учительница  рисования  (?) Долгиновер.
(Её  сын  учился  вместе  со  старшим  Беляевым)
С  ней  связана  ещё  одна  моя  авантюра:
Рисунок  на  тему,  домашнее  задание…
Равнину  до  горизонта  и  небо  я  нарисовал  сам,
«Голову»  нарисовал  мне  отец,  а  Руслана 
я  «свёл»  из  учебника  истории…
Думаю  Долгиновер  все  поняла,  но  за  композицию 
поставила  пятёрку  (в  первый  и  последний  раз).

По  русскому – Нина  Григорьевна (?)…
Хромая,  с  железными  зубами,  брызжущая  слюной
и  нежно  любившая  всех  нас.
Диктант…  Нинка  Гришина, 
никогда  ничем  не  выделявшаяся,
единственная  правильно  написавшая  какое-то  слово,
торжественно  получает  свою  пятёрку.
– Нина  Григорьевна,  а  я?
– Вовочка,  отлично…
– Ура!
Получаю  свою  тетрадку,  раскрываю,  цепенею…
Живого  места  нет!  Всё  в  красном  и  внизу
жирная  двойка…  Как  домой  идти?
Мама  моя,  окончив  три  класса  церковно-приходской
школы,  была  абсолютно  грамотной.
В  этом  отношении  я  пошёл  в  отца
(лучше  бы  унаследовал  другие  его  таланты).

Ефим  Соломонович  Годес – учитель  математики
и  классный  руководитель.
Как  учить  родному  языку,  чтобы  все  были
грамотными,  я  не  знаю.
Но,  вот,  естественным  наукам,  мне  кажется,
нас  учат  неправильно.
Сознание  ученика  (а  в  моём  случае  и  студента)
задействовано  только  в  запоминании  и  никак
не  участвует  в  процессе  исследования  и  поиска
доказательства  (я  уж  не  говорю  об  исторических
корнях  текущего  момента).
Как  научить  ребёнка  математически  описывать
явление,  как  помочь  ему  увидеть  жизнь  символов
и  логических  заключений?
Помню  как  Беляев,  учась  в  техникуме, 
вычерчивал  эллипс  с  помощью  двух  иголок
и  нитки.
Мы  не  задумываемся  о  формуле,  рисуя  циркулем
окружность.
Любуемся  собой  в  зеркале  и  не  думаем  о  симметрии…



Но,  как  бы  там  ни  было,  должен  сказать,  что
школьные  знания,  во  всяком  случае  во  мне,
засели  прочно,  а  привычка  думать  (или  фантазировать?),
привела  в  конечном  счёте  к  некоторым  результатам.
Это – Годес!

Учительница  географии (???)– мощная,  даже  бешенная,
Старуха  (мать  Героя  Советского  Союза  и  сама
Кавалер  ордена  Ленина)  носится  с  глобусом  вокруг
свечки,  заменяющей  Солнце,  объясняя  нам  смену
дня  и  ночи,  времён  года  и  затмения…

Химия  (???),  господи,  что  мы  вытворяли,
а  Элка  Перцовская  пошла  в  «Менделеевку»…

Мария  Ивановна  Тарлецкая,  служила  во  время  войны
переводчицей…
Всё  моё  знание  «немецкого»  обязано  ей, 
его  хватило,  чтобы  без  особых  усилий
одолеть  старшие  классы  и  институт.
В  старших  классах  я  даже  пытался  переводить  Гейне.
Но  способностей  к  языкам  …  увы(!)  не  оказалось,
в  отличие  всё  от  того  же  Беляева,  который  ничего
не  переводил,  но  «шпрехал»,  «шпикал»,  дудел  на  трубе
и  всегда  был  душой  компании.  Обзавидуешься!

Раз  уж  затронул  вопрос  обучаемости, 
пройдусь  по  всем  годам  учёбы:
В  одном  из  стихотворений  «Беглеца»
(тетрадь  не  помню)  писал,  что  готов  носить
портфель  за  каким-нибудь  академиком 
и  подавать  ему  чай  лишь  бы  присутствовать
(как  Инфельд  у  Эйнштейна)  и  прочувствовать,
пусть  даже  не  участвовать,  процесс  сотворения
интеллектуального  мира.
Когда  мне  самому  пришла  в  голову  формулировка
понятия  «Испытание»,  я  готов  был  орать  «Эврика!».
Удивительное  состояние  внутреннего  освобождения…

А  дальше  долгий  и  кропотливый  труд  перевода
словесного  портрета  в  символы,  формулы, 
сверка  с  результатами  и  еще  более  неблагодарная
трата  времени  и  сил  на  переубеждение  скептиков 
и  дураков.   (А  жизнь  идёт…)







Когда  я  уже  учился  в  МАПУ  (Московское
Артиллерийское,  подготовительное  училище
– спец. Школа),  то  обнаружил  в  хоз. Блоке
сваленные  в  кучу  книги  (видимо  старой  библиотеки).
Чего  там  только  не  было:   от  старых  учебников,
до  истории  Дипломатии,  хрестоматии  по  истории
Педагогики,  «Капитала»  и  «Эволюции  Природы»…
Я – пропал!
Вобрав  в  себя  всю  эту  мешанину,  я  превратился
в  павлина  с  распущенным  хвостом,  и  некому  было
меня  привлечь  к  системному  анализу,  или  хотя  бы 
урезонить.

Второй  интересный  момент  произошёл  уже
в  Ростовском  высшем  военно-инженерном  училище:
полностью  забросив  учебный  процесс,  я  погрузился
в  «исследование»  полупроводников.
Учёным  советом  мне  была  выделена  сумма
в  шестнадцать  тысяч   рублей  на  лабораторное
оборудование(?).  Показательный  доклад  с  демонстрацией
опытов  имел  успех  у  аудитории  (таких  же  шалопаев
как  и  я).  На  торжественном  построении  мне  вручили
серебряный  подстаканник.  А  поскольку  я  вышел  получать
награду  босиком(?),  то «народ»  гудел: «Дали бы  лучше
кроссовки…».


Школьные  годы  до  седьмого  класса  включительно
пролетели  быстро.
Попробую  вспомнить  наиболее  яркие  моменты:   

Дружба – это  что-то  химическое,  как  любовь,
как  мелодия  из  «Генералов  песчаных  карьеров»,
как  Пушкинское  «Я  Вам  пишу,  чего  же  боле…»,
как  вода  Айвазовского…

Я  и  Славка  стоим  на  старте  стометровки
на  школьном  дворе…  Я  предлагаю  ему  «бежать
вровень»…  Славка  молчит,  вроде бы  соглашается,
но  на  последних  метрах  резко  уходит  вперёд.
Я  не  сержусь  …  чувствую,  что  если бы  мог,  то  и  сам
сделал  так  же(?).
Но  я  бы  себя  корил…  А,  Он?  Этого  я  не  знаю…
Я  вообще  не  способен  проникать  в  чужую  душу
и  слова  принимаю  за  «чистую  монету».






Школьная  «раздевалка»…
Звон  колокольчика…  Я  бегу,  чтобы  успеть  найти
Риткино  (Фролкиной)  пальто  и  подать  ей(?)…
Первое  время  она  злится,  неудобно  перед  подружками,
потом  привыкает,  потом  разрешает  нести  портфель,
но  никаких  хождений  за ручку,  разговоров…
Вообще  всё  это  как-то  односторонне…
А,  вот  надо  же  протянулось  через  всю  жизнь
и  сейчас  мы  благодарны  друг  другу  за  эту
виртуальную  связь.

Учился  я,  как  мне  теперь  представляется
(во  все  годы  учёбы),  легко,  не  усердствуя 
на  уроках  (или  лекциях),  не  засиживаясь
за  домашними  заданиями.  Всё  в  пределах  минимума
необходимого,  чтобы  не  оказаться  в  «пропасти».
Взлётов  не  было,  но  и  особых   провалов  тоже…
Как  я  закончил  школу  с  медалью,
или  защитил  «на  пять»  диплом  одному   Богу  известно.

Однажды  нашего  Годеса  замещал  другой  учитель
и  я  провалил  у  него  контрольную…
А  поскольку  он  жил  недалеко  от  нас,  то  я  счёл  возможным
пойти  к  нему  с  просьбой  «исправить»…
Отказ  был  суровый  и  резкий,  а  стыд  остался  навсегда…

С  тех  пор  никогда  и  ничего  в  своей  жизни  я  не  пытался
исправить.
Сделано  и  точка…  С  этим  придётся  жить.

Второй  случай  связан  с  «Бауманкой»  и  первой  серьёзной(?)
любовью,  Алёной  Лебедевой.  Которая,  впрочем, 
ничем  не  отличалась  от  той  детской  и  также  прошла
через  все  годы,  то  вспыхивая  добрым  словом,  то  пропадая
на  годы  молчания.
Я  провалил  второй  семестр…  Вытащила  меня  из  этой  ямы
Мама(!).  Но  пришлось  повторить  курс…

Что  ещё,  связанное  со  школой,  запомнилось  как  событие?
Пожалуй,  приём  в  комсомол, 
который  ожидался  как  праздник,  а  прошёл  буднично  серо
и  бессмысленно  для  всего  последующего,  в  отличии  от
лет  пионерии  с  её  сборами,  добрыми  делами,  кружками,
студиями,  пионерскими  лагерями.

Однажды  для  общешкольного  построения  потребовался
горнист.  «Рыжая»  носится  ищет  «Кто  может?».




А  что  его  искать – вот  он  «Я»!
 – Можешь?
 – Могу!(?) 
Сомнения  в  моём  голосе  «Рыжая»  не  уловила 
и  мне  вручили  горн.
Что  было  потом,  лучше  не  вспоминать…

Вспомнив  этот  эпизод,  невольно  вспомнил  летние
Пионерские  лагеря:
Меня  регулярно  отправляли  на  всё  лето  в  п/л  в  Кратово.
Лагерь  ведомственный  от  «Госстроя»,  совмещённый  с
однодневным  домом  отдыха,  куда  мои  родители  приезжали
раз  в  лето.  (С кем  и  где  оставляли  брата? 
Этим  вопросом  я  даже  не  задавался!)
Отец  пользовался  всеобщим  вниманием  как  игрок
на  бильярде  и  пианист.
В  большой  зале  стоял  концертный  рояль
и  публика  слушала  музыку  или  танцевала.
Однажды  меня  отправили  в  п/л  от
Чаеразвесочной  фабрики  им.  Ленина  на  р.  Лопасня,
где-то  под  г. Чеховым.
Вот  где  я  окунулся  «в  народ»…
Мы  были  частично  на  самообеспечении:
Собирали  колоски,  грибы,  орехи,  пескарей  на  отмелях,
умывались  в  ручье  и  из  него  же  брали  воду  для  кухни…
Жили  в  двухэтажном,  каменном  здании,  построенном
ещё  до  революции.
Но  и  в  первом,  и  во  втором  случае  был  горнист…
И  это  было  чудо!

Следующие  воспоминания  связаны  с  «кружками»:
Одну  зиму  мы  с  Гальским  ходили  в  кружок 
бального  танца.
Занятия  были  платные,  три  рубля  в  месяц,
где  брались  эти  деньги,  особенно  Гальским,
 ума  не  приложу. 
Естественно,  девочки  с  нами  не  танцевали
и   мы  кружились  в паре,  со  стороны  наверняка  комичной:
оба  мы  были  в  валенках  не  по  размеру  и  …  вообще.
Занятия  вели  две  дамы,  мать  и  дочь,  со  старорежимными,
бледными,  измождёнными  лицами  и  фигурами, 
вызывавшими  во  мне  чувство  вины  и  жалости.
И  когда,  на  следующий  год  мы  не  смогли  посещать  кружок,
я  чувствовал  себя  виноватым  «плохишом».
Много  позднее  я  видел  в  доме,  где  евреи  пекли  мацу,
карандашный  рисунок – портрет  двух  женщин 
с  этими  лицами. 



Хотел  стащить  его,  но  случая  не  представилось,
а  потом  дом  сгорел…

Раз  уж  я  упомянул  валенки(!),  расскажу  о  них.
К  этому  времени  мы  уже  жили  около  станции,
сразу  за  рынком  по  ул.  Малаховская  д. №1.
Отец  купил  мне  на  рынке  валенки  и  лыжи:
Он  всегда  покупал  мне  всё  на вырост (На  что  надеялся?).
Коньки  сорокового  размера  из-под  валенок  даже  видны
не  были, а  до  мыска  лыж  я  так  и  не  дорос  см.  на
пятнадцать – двадцать.
Всё  «детство»  каталось  на  санках,  портфелях  и  лыжах
в  овраге.  Один  склон,  от  ж. д.  был  пологий,
а  другой,  от  школы,  крутой.  Там  прокладывались  лыжни,
ледяные  дорожки,  строились,  из  снега,  трамплины.
Надеюсь  всем  всё  ясно:
Я  несусь  на  трамплин,  взлетаю,   лыжи  втыкаются  в  снег,
а  я  вылетаю  из  валенок…
Лыжи,  покачиваясь,  смотрят  на  меня  и  усмехаются..
Комментарии,  как  говорится,  излишни…

Следующий  кружок – театральный…
Здесь  я  задержался  ненадолго,  успев  всё  же  сыграть  «Март»
в  сказке  «Двенадцать  стульев».
Партнёров  своих  не  помню,  а  вот  руководитель,
сумасшедший  «старик»  с  седой  гривой  стоит  перед  глазами.

В  кружок  по  «шахматам»  я  не  ходил,  но  каким-то  образом
разгромил  всех  противников  на  школьном  турнире 
и,  облепленный  толпой  сочувствующих,
ухитрился  прозевать  свой  собственный  ход,
и  проиграл  какому-то  десятикласснику.
Откуда  у   меня  появился  интерес  к  шахматам
и  кто  показал  мне  ходы,  я  не  знаю.
Но  больше  я  никогда  к  шахматам  не  притрагивался.
За  исключением одного  случая:
Меня  заинтересовала  «природа»  воды,  я  много  думал
о  процессе  образования  капель  на молекулярном  уровне,
о  водяных  доменах  и  магнетизме  воды.
Договорился  с  нач.  лаборатории  в  «Гипроугле»   Плаксиным
о  встрече  у  него дома.
Т. к.  я  собрался  сначала  съездить  в  Сибирь,
то  просил  его  сохранить  за  мной  место  в  лаборатории.
Приехал  к  нему  домой  на  Ленинский  проспект,
перепутав,  для  начала,  Ленинский  с  Ленинградским(!?).
Он  усадил  меня  за  шахматную  доску…
Сначала  всё  шло  хорошо,  потом  я  сделал  ход  …





Над  ответным  ходом  он  долго  сопел  и,  кажется,
стал  относиться  ко  мне  серьёзно…
И  тут  я,  как  когда-то  в  детстве,  прозевал  сам  себя…
И  всё  у  нас  разладилось…

Следующий  кружок  был  для  меня  в  некотором  смысле
судьбоносным: 
Интересно  (я  узнавал  об  этом  много  позже  и  случайно)
вдоль   «Казанки»  было  много  ведомственных  школ
начального  и  среднего  образования  и  в  них  были
«Железнодорожные  кружки»  на  базе  детской  жел. дороги
в  Кратово.
Был  такой  кружок  и  в  нашей  школе.
Так  в  5-м  классе  я  столкнулся  с  настоящей,  взрослой
жизнью,  реальным  трудом  и  ответственностью.
Зимой  занятия  (на  полном  серьёзе),  летом  работа
на  «Детской  железной  дороге»  с  настоящими  рельсами,
шпалами,  стрелками,  станциями,  вагонами,  паровозами
и  …  пассажирами,  правилами  организации  движения…
И  на  всех  должностях  от  путевого  обходчика 
до  начальника  дороги  …  дети!
Я  в  тендере  подгребаю  уголь…
Я  кочегар!  Всё  как  положено:  весёлый,  чумазый,  белозубый…
И  вдруг  на  перроне  толпа  пионеров  из  моего  лагеря:
Мальчики,  девочки….  Меня  узнают,  машут,  смеются…
Там  ещё  эта  Инга  Кумпаниец…  Что  ещё  нужно  для  счастья?!

Из  моих  друзей  двое,  Вовка  Тараканов  и  Толя  Гальский,
закончили  МИИТ  и  в  конечном  счёте  стали  серьёзными 
начальниками.
Сам  я  мечтал  стать  мостостроителем,  как  кто-то  из  моих
предков(?),  но  …  не  сложилось.
(Как  сказал  Плаксин: «Не  предсказуем,  не  управляем…»)

Упомянул  Гальского  и  вспомнился  связанный  с  ним
случай:
Уроки  физики,  раздел  «электричество»…
В  нашем  детстве  все  любили  пускать  кораблики
по  весенним  ручейкам.
А  тут  такая  возможность  сделать  кораблик  с  моторчиком
на  батарейке  и  на  Малаховском  озере  …  О!!!
Подковка  магнита  у   меня  была,  намотать  якорь
секундное  дело…
Но  почему-то  от  батарейки  моторчик  не  работал.

Завернув  всю  конструкцию  в  газету,  я  пошёл
в  железнодорожные  бараки  к  Гальскому…
В  доме,  где  жила  наша  семья,  не  было  розетки.
   

Не  знаю  с  восторгом  или  нет,  но  Гальский  проникся
моей  задумкой  и  …  мы  воткнули  кончики  провода
в  розетку…
Свет  погас,  по  бараку  пошёл  шум  и  гам…
Наконец  кто-то  восстановил  пробки…
Мы  постарались  как  можно  незаметнее  покинуть
территорию…
Эта  история  нас  здорово  сблизила  и  осталась
на  все времена  общей  тайной  (рассказанной  всем
во  всех  подробностях).

С  корабликами  связано  ещё  несколько  эпизодов:
Первый,
Таракановы  появились  в  1-м  Малаховском  переулке
как-то  вдруг  и  сразу.  Купили  дом(?), 
начали  его  перестраивать…  Всё  это  по  тем  временам
как-то  необычно.  Маму  я  не  помню,  а  отец – полковник
танковых  войск  преподавал  на  военной  кафедре  МГУ.
Вовка  был  на  год  меня  моложе,  но  мы подружились
на  почве  корабельных  поделок.
Старший  Тараканов  был  мужиком  удивительно  рукастым
и  общительным.
Слово  за  слово  и  вот  я  уже  мечтаю  быть  танкистом,
а  Он  обещает  направить  меня  после  10-го  класса
в  Киевское  танковое  училище.

Мои  родители  отнеслись  к  этой  новости
как-то  своеобразно…
Через  неделю  отец  рассказал  мне,  что  в  Москве
есть  военные  спецшколы,  и  дал  мне  адрес…
Никто  не  успел  и  глазом  моргнуть,  как  я  оказался
воспитанником  Первого  Московского  артиллерийского
подготовительного  училища  (1-е  МАПУ).
На  этом  дружба  моя  с  полковником  прервалась,
видимо  из-за  противоборства  наших  родов  войск.

Второй, 
связан  с  Колей  Казьминым  и  Нинкой  Шишковой
(С  ними  у  меня  вообще  многое  связано).

Я  собираю  доски  от  старых  сараев,  заборов,
какие-то  брёвнышки  и  всё  это  перетаскиваю
за  полтора  километра  на  Малаховское  озеро.

Малаховское  озеро  в  детские  годы  моего  отца
было  образовано  речкой  Македонкой(?)  и  насыпной,
земляной  плотиной  с  мельницей.
В  моё  время  мельницы  уже  не было. 
На  этом  месте  был  мост  с  запрудой. 


Перед  запрудой  глубина  метра  в  три, 
за  ней  слив  с  бочагом,  где  плескалась  малышня,
плавала  на  наволочках  и  даже   …   тонула.
Само  озеро  заросло  тростником,  но  было  два
свободных  пространства.  Одно  около  плотины,
где  ныряли  и  купались  ребята  постарше,
другое  напротив  «странной  дачи» (см.  Тетрадь №?)
со  стороны  поместья  Телешева,  известного  в  своё  время
общественного  деятеля 
(теперь  там  располагался  Малаховский  Физкультурный 
техникум,  а  ныне  Институт  Физической  культуры).

Всё  своё  добро  я  притащил  на  плотину,  сколотил  плот 
и  пригласил  Колю  и  Нинку  поплавать  на  плоту.
Никто  не  отказался,  хотя  время  было  осеннее.
Каждый,  у  кого  есть  хоть  капля  воображения,
легко  представит  картину  нашей  одиссеи.
Нинка  свою  мокрую  попу  вспоминает  мне  до  сих  пор.

Мой  младший  брат 
(на  шесть  лет;  и  речь  о  нем  отдельная)
никогда  не  упускал  случая  перещеголять  меня:
Стащил  из  дома  общественное  корыто,  созвал  всех
своих  подружек  и  …  пустился  в  плаванье.
Мама  каким-то  образом  почуяла  неладное, 
я  был  послан  в  погоню  и  …  успел  вовремя
(до  отплытия).

В  общем  вспоминания  чисто  школьного  периода 
можно  бы  и  закончить. 
Но  есть  одна  тема  мимо  которой  пройти  молча
было  бы  не  правильным – это  драки(!).
Я  был  свидетелем,  и  даже  активным,  а  однажды 
и  участником,  трёх  драк.  Все  они  происходили  на  почве
воровства.
Самим  процессом  драки  никого  не  удивишь,
а  вот  как  передать  моё  личное  ощущение  чего-то
мерзкого,  липкого  до  удушья,  и  его  «послевкусия»(?).   
Отвратительное  чувство  стыда,  тем  более  что  я  был
достаточно  спортивен.

Вот,  произнёс  слово  и  потянулась  новая  тема:
Спорта,  как  такового,  в  школе  не  было.
Уроки  физкультуры  не  более  того;  соревнования:
кросс,  лыжи,  нормы  ГТО.
Однако  мой  собственный  организм  постоянно 
требовал  нагрузок.




Спортивным  снарядом  в  моё  время  служил  утюг,
труба  или  лом  на  двух  деревьях,  качели  и  «тарзанки»,
велосипед  (у  кого  был),  летом  речка.
Чтобы  уже закончить  с  этой  темой:
В  МАПУ  я  занимался  гимнастикой,  тренировался
в  Московском  доме  офицеров,  в  зале  с  известными
спортсменами (Чукариным,  Азаряном  и  др.), 
но  без  особого  успеха.
В  Ростове  занимался  боксом  (с  тем  же  результатом).
Несмотря  на  потребность  организма  в  нагрузках,
спортивного  характера  во  мне  не  было.

Но  однажды  спортивная  закалка  меня  выручила:
В  МВТУ  на  втором  курсе  меня  не  допускают
к  зачётной  сессии  из-за  отсутствия  зачёта  по  физкультуре.
Иду  на  кафедру…  Ты  кто?  «Дед  Пихто!»
Меня  ведут  в  спортзал,  показывают  на  турник…
После  тридцатого  подтягивания  ставят  зачёт  и  …
…  отпускают  с  миром.

Есть  ещё  один  момент,  связанный  с  детством
 – это  труд.  Не  школьные  уроки  труда,  а  настоящий,
связанный  с  семьёй.
(Забегая  вперёд,  скажу,  что  моя  жена Тамара  Фёдоровна
прошла  такую  же  школу  домашних  повинностей)
Из  школьных  товарищей  только  у  меня,  Беляева,
Шишковой  и  Гришиной  было  в  семье  «хозяйство»,
т.е.  скотина,  птица  и  т.д.
В  зимнее  время  нас  оно  мало  касалось,  а  летом
мы  пасли  коров,  торговали  молоком,  ездили  в  Москву,
в  лабазы  за  комбикормом,  ходили  за  скотиной…
Всё  это  конечно  в  меру  детских  силёнок,  но  это  было
обязательно  и  невольно  воспитывало  ответственность 
и  организованность.   
Одно  лето  я  ходил  в  подпасках  у  дяди  Паши.
У  меня  был  пастуший  кнут:  длинный,  плетённый   
на  деревянной  ручке  с  жалом  на  конце.
Стадо  слушалось  щелчка  и  это  наполняло 
моё  тщеславие  собственной  значимостью.
Пожалуй  это  единственный  случай,  когда
«начальствование»  доставило  мне  удовлетворение.

Если  ещё  что-нибудь  вспомнится,  то  потом  вставлю
к  месту.  Благо  компьютер  позволяет  это  сделать.

Перейдём  к  периоду  «Потешных  войск  Наркомпроса»
(выражение  одной  из  маминых  подружек  по  аналогии
с  потешными  полками  Петра 1-го)



Суворовские  училища  и  военные  спецшколы
для  многих  и  многих  послужили  спасительной  акцией
Государства,  вырвав  из  нищеты,  бродяжничества,
безотцовщины  и  даже  голодной  смерти…

Слава  Вам,  отцы  Отечества,  нашедшим  возможность
спасти  детство  кроме  как  колониями  и  детскими  домами.

Итак  МАПУ,  первая  батарея,  первый  взвод,
офицер – воспитатель  капитан  Александров,
командир  батареи  подполковник  Ерёмин.
Начальника  училища,  генерала,  я  видел  один  раз
на  приёмном  собеседовании:
 – Если  твой  отец  архитектор,  зачем  ты  идёшь  в  военные?
 – Кому-то  строить, а  кому-то  защищать!
 – Принято!
 
Училище  территориально  располагалось  за  Сокольниками,
в  Богородском  на  Мясниковской  улице (дом№5)  в  трёх
корпусах:
собственно  училище – учебные  классы,  лаборатории,
спортзал,  библиотека,  большой  актовый  зал  и  столовая.

Спальные  комнаты  располагались  на  первом  и  втором
этажах  школы  на  соседней  улице.  Директор  школы,
Кшнякин,   некоторое  время  (славо  Богу,  а  то  бы  он  меня
сгнобил)  преподавал  математику.  Жил  он  с  дочкой  в  том  же
здании.  Как  случилось  не  знаю,  но  я  подружился  с  дочкой,
мы  бегали  «в  самоволку»  в  театр  Оперетты.
(«Аршин  мал-алан»,  «Травиата»,  Шмыга(!)  …)
Вот  это  была  жизнь!
Потом,  много-много  позднее,  я  со  стыдом  вспоминал,
что  не  задумался:  как  там  мама  справляется  без  меня.
 
В  третьем  корпусе  (деревянном  доме,  из  таких  состояло
вообще  всё  Богородское)  располагался  каптенармус.
С  него  и  началась  новая  жизнь:
Он  выдал  каждому  нательное  бельё,  пилотку 
(звёздочку  к  ней),  штопанную  на  локтях  гимнастёрку
(в  моём  случае  и  на  груди),  брюки – всё  это
стиранное-перестиранное…
Новыми  были  ботинки, носки  и  погоны…
И  ещё  одно:  каждому  был  выдан  лоскут  белого
полотна  (от  старых  простыней)  для  подворотничков,
иголка  и  катушка  белых  ниток.
У  гимнастёрок  воротнички  были  стоячими  и,  чтобы  они
не  так  быстро  засаливались,  надо  было  каждый  день
подшивать (а,  значит,  и  стирать)  белый  подворотничок.




Пока  это  не  вошло  в  привычку,  как  и  чистка  обуви
и  пуговиц  (осидолом),  капитан  строго  следил  за  нами.

День  начинался  с  построения,  зарядки  с  пробежкой,
умыванья  (плесканья  …  обтиранья),  снова  построения
для  осмотра,  перехода  строем  и  песней  в  учебный  корпус,
сначала  в  столовую,  а  потом  в  классы.
Учёба  ничем  бы  не  отличалась  от  школьной,  если  бы  не
«осознанная  необходимость»  дисциплины.
Может  быть  поэтому  наш  взвод  в  конечном  счёте
вышел  из  стен  училища  с  десятью  (из  тридцати
воспитанников)  медалистами.
Двое,  с  именными  часами  от  начальника  училища,
пошли  в  Артиллерийскую  академию,  пять  в  Ростовское
высшее  военно-инженерное  училище  ракетных  войск.
Да  и  учителя  у  нас  были  (надо  отдать  должное)
с  учёными  званиями, некоторые  преподавали  в  академиях.
У  нас  были  не  уроки,  а  занятия,  лекции,  беседы,
постоянные  самостоятельные,  индивидуальные  задания.
 
На  лето  нас  вывозили  в  лагеря  под  Можайск,  на  Москве-реке.
Мы  жили  в  солдатских  палатках  («времён  Очакова»),
умывались  и  мылись  в  хрустальной  воде  тогдашней
Москвы-реки.
Марш-бросок  на  двадцать  километров  на  Бородинское  поле(!)…

Потом,  в  августе,  нас  распускали  по  домам…
А  если  кому-то  некуда  было  ехать(?)…
Господи,  я  даже  не  задумывался  об  этом…
(Прав  был  отец  мой,  права  Борисова – дрянной  я  человек.
Говорят,  покаяться  никогда  не  поздно,  а  толку  то…
Опять  получается  …  для  самопотребления).

Отдельная  страничка  о  воспитанниках  нашего  взвода.
Передо  мной  фотокарточка:  Выпуск  1955 года…
Наш  взвод,  тридцать воспитанников,  капитан
(рядом  с  ним  майор(?),  наверное  он  замещал  комбата),
последним  в  этом  ряду  справа  наш  каптенармус.

Я  раскладываю  перед  собой  фотокарточки:
Третий  класс,  четвёртый  класс,  шестой  класс  и  …  эта…
Стыдно,  стыдно  до  щемящей  боли  в  груди…
Знакомые  лица  …  а  по  именам(?)  …  увы…
Только  друзья-товарищи  или  запомнившиеся  чем-то
неординарным,  как  Сашка  Завьялов,  один  из  двух,
получивший  подарочные  часы.




Это  был  человек-губка…  Он  как  бы  всё  время  отсутствовал,
но  при  этом  мог  в  любой  момент  ответить  на  любой  вопрос.
Наш  Историк  приносил  ему  на  проверку  и  редактирование
свою  «докторскую».

Я  не  буду  рассказывать  обо  всех  наших  учителях,
но  мимо  этого  пройти  не  могу.
Открывается  дверь  и  летит  портфель  (старый,  потёртый),
и  плюхается  на  стол…  За  ним  вкатывается  шар
– это  наш историк.
Всё  как  обычно:  рапорт  дежурного,  рукопись  Завьялову,
двум  рядам  письменные  задания,  которые  по-моему
никогда  не  проверялись.  Третий  ряд  у  доски,  у  карт,
у  стола…   Действо  начинается,  постепенно  все  втягиваются
в  водоворот  его  повествования.
Однажды  мне  достались  «Кавказские  войны»…
В  библиотеке,  о  которой  я  уже  упоминал,  мне  попалась
книжка  о  Шамиле,  предводителе  кавказских  народов.
Печатное  слово  священно!    Я «шпарю»  по  этой  книжке
дословно  со  всеми  подробностями  и  похвалами  в  адрес
Шамиля.
Он  долго  слушал,  а  потом  изрёк:
«Садись  пока  не  схлопотал  двойку!»
(Надо  принять  во  внимание,  какое  это  было  время.)

Примерно  такими  же  были  и  другие  учителя
от  «русалки»  до  «астронома».
Традиционной  была  только  «немка»…
Но  я  пытался  переводить  Гейне – это  во-первых,
а  во-вторых  закалка  от Марии  Ивановны,
позволила  мне  пройти  между  Сциллой  и  Харибдой.
 
О  товарищах!  Попробую  один  приёмчик,  чтобы  не  утонуть
в  повествовании.
Завьялов  идёт  отдельной  строкой,  да  и  сказанного  достаточно.
Он  окончил  академию,  работал  в  «Станкоимпорте»,  умер
в  Африке  (об  этом  я  знаю  от  Шишковой,  которая  работала
там  переводчицей  и  сопровождающей  тогдашнего  премьера).
Второй  (маленький)  Завьялов  после  академии 
служил  на  Кубе,  попал  в  кубинский  кризис.
В  сравнительном  анализе – он  Корочкин.
Владик  Никулин,  скрипач  и  театрал,  окончил 
Ростовской  училище,
в  последние  годы  служил  в  комендатуре,  в  Москве…
В  сравнении  ближе  к  Беляеву… 
Витя  Кукурин  из  Жиздры, ближе  всего  мне  по  духу,
но  близкими  друзьями  мы  всё-таки  не  были.
Лёня  Полунин – Марик  Горштейн…



Окончил  МВТУ,  где  и  как  работал  не  знаю…
Но  его  отец  был  директором  совхоза  «Белая  Дача»
под  Люберцами.
Одно  лето  мы,  с  братом,  работали  у  него.
Я  экспедитором  заработал  за  лето  30-ть  рублей,
а  Мишка  в  полевой  бригаде  аж  сорок.

Витя  Юрыгин  из-под  Рязани…
С  ним  приключилось  несчастье,  ночью  на  шоссе
сбила  машина…  множественные  переломы  ног,
госпиталь,  МВТУ,  Раменский  завод  «Прибор».
Однажды  мы  встретились  на  пересадке  на  пл. «Фабричная»,
но  разговор  не  клеился,  так  и  разошлись,  хотя  в Ростове
и  потом  в  аварии,  и  в  Бауманке  были друзьями.
 
Вот  собственно  и  всё…
Несколько  слов  об  училище:
Государство  стало  беднеть(?),  сокращало  армию,
всё  неохотнее  занималось  благотворительностью.
Может  война  стала  забываться?
Мы  оказались  первым  и  последним  набором  в  МАПУ,
Число  училищ  сокращалось, 
нас  объединили  с  Харьковчанами,  а  новые  наборы 
не  проводили.
Март  1953 год…  Нас  поднимают  ночью  по  тревоге,
одевают  по-зимнему,    всё  училище  походным  маршем
идёт  «в  Москву».  Конец  маршрута  Чистые  пруды.
Никто  ничего  не  объясняет…  Вечером  нас  отводят  обратно
и  распускают  по  домам.
Электричка  останавливается  над  Красковским  обрывом
и  гудит  …  гудит…   В  вагоне  никто  доже  не  попытался
встать…   Так  умер  Сталин.
Нашим  командирам  каким-то  образом  удалось
уберечь  нас  от  ужаса  похорон.
Тогда  в  вагоне  электрички  я  всем  существом 
почувствовал  пустоту  вокруг.
Второй  раз  такое  же  ощущение  охватило  меня,
когда  я  был  депутатом  Воскресенского  горсовета,
и  ГКЧП  объявило  о  переходе  власти.
Тогда  умер  «Союз  нерушимый…».

На  себе  этот  упадок  Государства  я  ощущал 
по  качеству  жизни:  рост  зарплаты,  связанный 
с  продвижением по  службе,  съедало  повышение  цен,
и  в  жизни  ничего  не  менялось.  Т. е.  конечно  менялось,
Политбюро  обещало  к  80-му  году  коммунизм,  но  по-моему
 у  нас  с  социализмом  не  всё  было  в порядке.




После  окончания  МАПУ  меня направили  в  Ростов.
Я  и  Лёнечка  Полунин,  как  медалисты,  прошли  только
собеседование  по  немецкому  и  Физике.
На  традиционный  вопрос:  Как  работает  трансформатор,
не  менее  традиционный  ответ:  «Ууууу!».  Смех,  шутки…
Принято!
Опять  новая  жизнь,  но  на  этот  раз  всё  по серьёзному,
с  присягой,  строевой  и  полевой  подготовкой,  караулами,
реальными  ракетами  от  ФАУ-2  до  новейших, 
по  тем  временам,  образцов  и  …  как  потом  оказалось
с  гауптвахтой.

Начну  с  быта:
Наш  набор  (уже  традиционно)  оказался  первым,
которому  отменили  после  первого  курса  присвоение
офицерского  звания  и  содержания  вне  стен  училища,
перевели  на  казарменное  положение  на  всё время  учёбы.
Правда  какие-то  деньги  давали.  Каюсь,  мне  ни  разу 
не  пришла  мысль  помочь  родителям,  я  вообще 
(как  оказалось  по  жизни)  не  умею  распоряжаться  деньгами.
Единственной  осознанной  тратой  была  покупка  книг.
Вырвалось  слово  «каюсь»,  надо  бы  на  этом  остановиться:
Довольно  часто  случалось  чувствовать  какую-то  неловкость,
дискомфорт  от  своих  поступков  или  наоборот  от  бездействия,
что  тоже  поступок.  Эта  внешняя  холодность  или  безразличие 
всегда  отзывалась  холодом  внутри  и  внутренним  покраснением,
но,  как  бы  растворялась  в  сосредоточенности  на  «своём  деле».
Я  никогда  не  ходил  по  трупам  ни  в  прямом,  ни  в  переносном
смысле.  Но  это  не  значит,  что  на  мне  нет  вины.  Каюсь?
Конечно  же  каюсь…
Учёба,  опять  же  традиционно,  не  задалась.
Была  одна  внешняя  причина.  Недалеко  от  училища  с  наветренной
стороны  находился  мясокомбинат.  Запах  душил  меня  до  потери
сознания.  Не  знаю  как  он  влиял  на  остальных  пятьсот,  но  я…
Странно,  но  потом,  на  испытательной  станции,  запах  гептила
казался  мне  чуть  ли  не  родным.
Итак,  учёба:
Аудиторий,  лекций  не  помню,  провал  полный.  Преподавателей
первого  курса  вспоминаю  только  по  внешним  признакам.
Математик  (майор)  был  с  одной  рукой  и  писал  левой…
Сопроматчик – армянин  (самый  умный  из  армян  Аксеньтян)…
Какой-то  предмет  вели  двое:  слепой  муж  читал  лекцию,
а  жена  писала  выкладки  на  доске…
Полевые  занятия  (танки  слева,  танки  справа)  вел  полковник
(самый  храбрый  из  армян  Бурназян)…
Физику  и  химию  вела  супружеская  пара  Иоффе 
(родня  академика)…  Стареющая  чета,  нежно  любящая 
друг  друга  и  свои  предметы…



Вот  в  их  ловушку  я  попал,  заинтересовался  полупроводниками,
возомнил  себя  учёным…
Масла  в  огонь  подлил  профессор – полковник  Мошкин,
специалист  по  ракетным  топливам.
«Вот  бы  сам  двигатель  сделать  с  применением 
полупроводниковых  материалов  и  обеспечить  весь  ракетный
борт  энергией».
В общем,  голова  кругом,  учёба  побоку…
   
Печально,  но  никто  из  них  не  проявил  ко  мне  отеческого
участия…
Я  завалил  весеннюю  сессию  на  втором  курсе,  пошёл  вразнос…
Отсидел  неделю  на  гауптвахте  и  был отчислен…

Из  внешних  событий  этого  периода  запомнилось:
Во-первых, 
Дон,  хождение  под  парусом  с  курсантами
«мореходки»…
Во-вторых, 
выступление Хрущёва  на  центральной  площади
(  мы  стояли  в  охране,  между  прочим,  с  автоматами)…
Попытка  его  докричаться  до  народа  окончилась
освистанием  и  дикими  воплями  толпы…
В-третьих, 
я  на  короткое  время  увлёкся  боксом…
На  ринге,  в  доме  офицеров,  меня  выставили  (честь  курса)
против  дылды  второразрядника.
Весь  первый  раунд  он  делал  со  мной  что  хотел…
Второй  раунд,  я  несусь  на  него  с  ненавистью  и  отчаянием…
Под  общий  хохот  зала  он  отпрыгивает…
Что  было  потом,  я  не  помню…
В-четвёртых, 
парады,  майский  и  октябрьский…
Как  в  кино  (гренадёры  в  уездном  городе) 
ровные  шеренги,  оркестр,  жители  на  праздничных  улицах…
В-пятых, 
зима,  ледяные  дожди,  трамваи,  которые  не  могут
подняться  в гору,  хрустальные  деревья  и  я  в  карауле  под
брезентовой  плащ-палаткой,  превратившейся  в  ледяной
колокол.
В-шестых, 
можно  было  уйти  на  лыжах  далеко  в  степь,
раскинуть  полы  шинели  и  …  ветер  нёс  тебя  обратно.
В-седьмых, 
после  первого  курса  я  с  товарищем(?)  ехали
на  каникулы  через  Воронеж,  где  у  него  жили  родители.
Мы  задержались  на  несколько  дней  и  я  буквально  влюбился
в  город. 



В  Воронеже  был  институт  «Леса»  и  я  уже  мечтал  бросить
всё  к  чертям  собачим  и  перевестись…
(Мечта  моего  отца – быть  лесником…  Видимо  слово  «Судьба»
имеет  какое-то  материальное  наполнение,  в  конце  концов
проявляющее  себя).
Много,  много  позднее  в  Воронеже  в  одном  из  НИИ
ракетной  отрасли  я  получил  первые  признательные
отзывы  на  «Опыт  построения  теории  испытаний».

К  этому  периоду  можно  отнести  ещё  одно 
событие – не  событие:
Весь  школьный  а  затем  и  МАПУ  период  я  и  Фролкина
дружили.  Были  даже  моменты,  обещавшие  будущее…
Новый  год  в  доме  офицеров.  Я  в  парадном  мундире,
отглаженный,  начищенный,  с  погонами  (самодельными)
из  золотой  фольги  (петух  одним  словом)  и  Ритуля
русоволосая,  светлоглазая  в  синем  (парадном)  платье…
Мы  были  по  детски  счастливы  и  она  это  подтверждает.
Кстати  и  мой  капитан,  бывший  там  с  супругой,
тоже  потом,  в  разговоре,  это  отметил.

Из  Ростова  я  писал  Фролкиной,  просил  приехать  ко  мне.
Мы  бы  сняли  жильё,  она  поступила  бы  в  любой  ВУЗ.
Но  от  неё  ни  да – ни  нет…  Постепенно  переписка  сошла
на  нет…  И  школьная  любовь  перешла  в  дальние  уголки
памяти.
И  ещё  один  момент(!)…
Не  знаю,  имею  ли  право  выносить  это  на  страницы
открытые  для  всех(?)…
В  последние  школьные  годы  (включая  МАПУ) 
у  нас  образовалась  стайка:  Беляев,  Казьмин,  Шишкова  и  Я.
Мы  сдружились…
Собирались  обычно  у  Шишковых…  Дядя  Миша,  Нинкин  отец,
всегда  находил  чем  нас  занять,  но  чаще  всего  читал  нам
русскую  классику.  И  странное  дело,  несмотря  на  наше
молодое  нетерпенье,  мы  с  удовольствием  проводили  там
вечера  и  расходились  без  чувства  потерянного  времени.

Н.Ш.  писала  мне  в  Ростов  значительно  чаще  Фролкиной
и  после  первой  сессии,  приехав  на  каникулы,  я  как-то
само  собой  первый  визит  нанёс  Шишковым…

«Я  помню  этот  поцелуй…
Его  под  бой  часов  старинных,
Шепнув  с  улыбкой: «Не  балуй!»
Сняла  ты  с  губ  ещё  невинных…»





Должен  признать,  несмотря  на  то,  что  дальше  этого  наше 
сближение  не  продвинулось,  ничего  более  сладостного
в  своей  жизни  не  испытал.
Я  благодарен  Н.Ш.  и  всю  жизнь  храню  на  своих  губах
нежность  её  губ.
На  страницах  «Беглеца»  есть  много  стихов  о  разных
периодах  и  моментах  нашей  дружбы.

На  этом  в  рассказе  о  Ростовском  периоде  можно 
поставить  точку.   

Итак,  с  пакетом  вручённом  мне  в  руки 
(без  всяких  расписок),  я  отправляюсь, 
как  разжалованный  в  солдаты,  в  воинскую  часть  №!!!
в  старинный  город  на  Волге – город  Камышин. 
 
 Приехал  за  несколько  дней  до отправки  части
на  летние  стрельбы  (пуски)  в  Капустин  Яр.
Встретили  меня  если  не  радужно,  то  уж  приветливо.
Определили  во  взвод  КИПа  (Контрольно-измерительную
лабораторию,  проводившую  текущую  поверку  приборов). 
    
Мы  погрузились  со  всем  скарбом,  положенным  такой
части,  как  наша:  машинами  сопровождения,  управления,
штабом,  кухней …  в  общем  длиннющий  товарный  состав
и  отправились  кружным  путём  за  Волгу.
К  моему  великому  сожалению  (теперешнему)  ни  по  пути
туда,  ни  обратно,  самой  переправы  я  не  увидел 
и  грандиозность  Волги  оценил  много  позднее,  уже  зимой.

Итак:
В  тот  год  и  я  бродил  в  глуши
Степей  Заволжья,  где  порою
На  сотни  вёрст  нет  ни  души,
Где  только  раннею  весною
Веселье  буйное  цветов,
А  лето  выжженное  зноем
И  жажду  утолить  …  запоем
Степь  молит  трещинами  ртов…

Однажды  я  встретился  там  с  Генералом  Ермиловым
 – начальником  моего  ростовского  курса
(Ерёменко,  Ермаков,  Ермилов – чудно,  не  правда  ли…).
Встреча  прошла  «в  дружественной  обстановке».







Сами  пуски  ракет  проводились  по  ночам…
Действо  (зрелище)  конечно  незабываемое,  тем  более 
что  сам  принимал  в  нём  участие  (не  подумайте  чего, 
самое  незначительное)
   
Ещё  в  памяти  осталось:
Состав  тащится  по  одноколейке,  по  ровной,  как
чертёжная  доска,  степи…  Взгляду  не  за  что  уцепиться,
монотонный  перестук  колёс  убаюкивает…
Я  сижу  на  подножке  нашего  «кунга»  и  думаю,  что  если
засну  и  свалюсь  с  платформы, то  не  пропаду  т. к.  доберусь
по  шпалам…
Что  там  ещё  было,  ведь  служба  шла  своим  чередом,
в  памяти  не  сохранилось.

Во  мне,  вообще,  есть  одна  особенность:  если  о  чём-то
думаю,  например  о  физической  проблеме,  или,  как  сейчас,
сочиняю  (вернее  записываю)  стих,  то  внешние  стороны  быта
куда-то  исчезают.  Остаются  только  моменты,  на  которых
заостряешь  своё  внимание.
Например,  при  погрузке  техники  на  платформы,  я  был  очень
обеспокоен  креплением  машин.  До  сих  пор  перед  глазами
мотки  вязальной  проволоки,  монтировки  и  зубила…
 
Вернулись  мы  поздней  осенью  и  потекла  размеренная,
однообразная  жизнь  с  нарядами  на  кухню,  караулами,
политзанятиями  и  текущей  работой…
Теперь  я  думаю,  что  правильно  поступил,  отказавшись
от  «служения  отечеству»,  воинская  служба  не  для  меня.
Я  совершенно  не  могу  стоять  в  карауле  (Засыпаю,  как  и,
кстати,  мой  дядька  Борис,  который  в  своё  время 
даже  попал  в  штрафбат.  Правда на  войне  он  был  храбрым
пулемётчиком  и  погиб  в  Польше).
Из  других  Камышинских  воспоминаний:
Первое:
Почему-то  я  приглянулся  нашему  духовому  оркестру
и  меня  брали  по выходным  и  праздникам  на  «веранду»
(на  тацплощадку).
Второе:
Зима  была  лютая,  морозная,  снежная  и  ветреная.
Ледовую  переправу  через  Волгу  открыли  рано.
Помню  сшибающий  с  ног  ветер,  перемёты,  вешки…
Несколько  раз  пытался  перейти  Волгу,  но  каждый  раз
возвращался  примерно  с  трети  пути…  Признаюсь,
становилось  страшно  и  одиноко.
Третье:    
Помню  впервые  сел  за  руль (грузовика)  и  лихо  прокатил
всё  наше  подразделение.
Мне  это  долго  потом  припоминали…


Четвёртое:
Впервые  арбуз  я  попробовал  в  Ростове…
(Половина  абитуриентов  отлежала  в  госпитале  с  поносами)
В  Камышине  бахчи  начинались  сразу  за  городской  чертой…
Но  тут всё  обошлось…
Пятое:
Зимой,  почти  рядом  с  частью  был  каток…
Где  я  брал  коньки,  одному  богу  известно,
Но  катался  я  с  упоением…
Однажды  в  части  устроили  лыжные  соревнования…
День  выдался  неудачный,  ветреный,  снежный
(мне,  как  помнится,  он  вообще  показался  чёрным),
Но  я  одолел,  и  не  плохо,  все  десять  километров.
Шестое:
Мошкин  поддерживал  меня  письмами  и  задачками,
которые  я  с  треском  проваливал.
Седьмое:
Однажды  я  был  в  командировке  в  Москве.
Зашёл  в  «Бауманку»  (по  знакомству)  на  кафедру  ЖРД
к  Добровольскому  (автору  учебника  по  реактивным
двигателям)  и  договорился,  что  после  армии  меня  «возьмут»
на  факультет.
Восьмое:
В  Камышине  была  огромная  ткацкая  фабрика,
девчата  съезжались  со  всего  Союза.
Ну  и  что?  А  вот  что:  Я  впервые  увидел  женскую  грудь.
Но  т.к.  она  была  невообразимых  размеров,  то  скорее
напугала  меня,  чем  соблазнила  и,  тем  более,  порадовала.
Девятое:
Пришла  весна…
На  Первое  Мая  прихожу  на  берег  Волги,  раздеваюсь
догола,  с  разбега  плюхаюсь  в  воду…
Мало  того,  что  вода  обжигающе  холодная,  так  ещё  поток
захватывает,  крутит-вертит…
Я  отчаянно  выгребаю  на  берег,  далеко  от  сброшенной
одежды…   А  тут…  Пассажирский  пароход,  публика  на  палубе,
до  меня  доносится  хохот  и  разные  советы.
Больше  мне  в  большой  Волге  купаться  не  приходилось
(если  не  считать  озеро  Пено). 
И  однажды  я  всё-таки  перешёл  Волгу  по  льду.
Мне  надо  было  в  город  Кимры,  а  станция  Савёлово
находилась  на  другом  берегу.
Десятое:
Поступила  команда  готовиться  к  переезду  в  лагеря,
т.е.  снова  в  Капустин  Яр…
Из  штаба  прилетает  посыльный:
Рогозинский! 
Я!



Срочно  в  штаб.
Лечу…
Мне  зачитывают  приказ  об  увольнении  в  запас,
в  связи  с  тем,  что  кем-то  там  принято  решение:
Засчитывать  учёбу  в  высших  армейских  учебных  заведениях
за  действительную  службу.
Меня  как  ветром  сдуло…
Через  сутки  я  уже  был  в  Москве…
А  ещё  через  месяц  зачислен  студентом  МВТУ  им.  Баумана.
(Для  справки:
Год  основания – 1835-й…
Из  выдающихся  фамилий:
Чаплыгин,  Лебедев,  Жуковский,
Добронравов,  Королёв,  Никитин  …

Ради  бога,  никого  не  хочу  обидеть,  потому  что  там
что  ни  профессор,  то  личность.)

Переходим  к  следующему,  и  может  быть  самому 
мучительному  периоду  моей  жизни:
всё  заново,  всё  сначала,  впереди  полная  неопределённость,
всё  самому,  никто  не  скомандует  «подъём»  или  «отбой».
Период  перехода  из  юности  во  взрослую  жизнь,
может  быть  ещё  сложнее,  чем  «переходной  возраст».
Я  вернулся  под  родительский  кров  со  всем  набором
армейских  (казарменных),  может  и  не  самых  плохих,
привычек  и жизненных  устоев.
 
Отец  к  этому  времени  уже  построил  свой  дом…
На  клочке  земли  садик…  (Кому  интересно,  в  первой
тетради  «Беглеца»  всё  подробно  описано)
На  тридцати  шести  метрах: большая  комната, 
спальня  родителей,  кухня…
Нас  четверо:  отец,  мать,  брат  и  …  я…
Отопление  печное,  со  всеми  заботами,
потом  «газовое»…
Летом  можно  было  жить  на  мансарде  и  на  террасе…
Удобства  во  дворе,  сарай  (в  котором  во  время  стройки
жила  корова  и  семья),  колодец  с  ручным  насосом.
Что  меня  интересовало,  о  чем  я  думал,  живя  бок  о  бок
с  самыми  близкими,  казалось  бы,  людьми?
Я  пытаюсь  по  своим  детям  определить  то  своё  состояние…
Ничего  утешительного…  Как  аукнется,  так  откликнется… 
Мне  кажется,  что  и  у  моих  родителей  по  отношению
к  их  родителям  и  родне  вообще  та  же  самая  картина.
Не  самая  радостная…
Поскольку  это  была  Малаховка,  то  мне  пришлось  близко
наблюдать  еврейские  семьи…  Снимаю  шляпу…
Хотя,  конечно  же,  и  там  не  всё  и  не  всегда  гладко…


Раз  уж  затронул  эту  тему,  расскажу  о  брате…
Я  его  любил  и  люблю  по-братски,  но  проблем  у  меня
с  ним  было  предостаточно.
В  грудном  возрасте  он  плевался  кашей  и  киселём
в  то  время  как  я  глотал  слюни…
Свою  кроватку-качалку  он  раскачивал  так,  что
того  гляди  упадёт…  А  когда  я  подкладывал  кубики,
буквально  выходил  из  себя.
Потом  он  выпал  из  моего  поля  зрения  и  появился
снова  когда  я  был  в  третьем  классе…
Его  определили  в  детский  сад  и  моей  обязанностью
(летом)  было  утром  доставлять  его  в  сад,
а  вечером  забирать.

Сад  находился  по  другую  сторону  жел.  дороги,
примерно  в  полутора  километрах  от  дома.
Представьте  картинку:
Детский  трёхколёсный  велосипедик,
Мишка  рулит,  я  сзади,  упёршись  руками  в  стойки,
быстро  перебираю  босыми  ногами…
Наша  «колесница»  летит  по  Второму  Малаховскому,
по  Малаховской,  мимо  рынка,  мимо  станции,
через  переезд,  по  Майской  …  к  «саду»…
Так  же  вечером  обратно…
Кто  не  помнит:  в  то  время  не  было  асфальта…
Главная  улица  в  Малаховке,  Шоссейная,  от  станции
до  Быковского  шоссе,  была  вымощена  булыжником,
а  всё  остальное  находилось  в  естественном  состоянии…
Это  обстоятельство  позволяло  пацанве  цепляться  за
машины  (когда  они  появились)  крюками  и  кататься
на  коньках  и  даже  на  валенках,  проваливаясь  и  взлетая
на  ухабах.    

После  моего  ухода  в  МАПУ  Мишка  снова  выпал  из
поля  зрения…  И  вот  теперь  казалось  бы  мы  живём
бок  о  бок…  Ничего  подобного,  я  его  словно  не  вижу…
Так  отдельные  эпизоды:
Вот  он  несётся  за  мной  на  своём  «подростковом»
велосипеде  (упрямый,  не  дай  бог  отстать,  как  когда-то 
в  своей  детской  кроватке)…
Странно,  но  не  могу  вспомнить  ни  одного  существенного
эпизода.
Однажды  мы  боролись  в  саду  на  земле…
Отец  наблюдал…  Помню  что  борьба  была  странная,  злобная,
хотя  кончилась  ничем…
На  третьем  курсе  МВТУ  я  женился  (после  сопромата)  и  Миша
снова  пропал,  и  теперь  уже  появился  после  смерти отца,
или  даже  много  позднее,  после  смерти  Лялечки 



(маминой  сестры),  когда  мы  заказывали  и  ставили  памятник.
Память  включилась  и  вспоминаются  отдельные  эпизоды,
правда  не  в  хронологической  последовательности.

Если  что  и  пропущу,  вряд ли  это  будет  существенным.
Остановлюсь  на  проблеме,  если  не  мировой,  то  уж
общерусской  точно.
На  обстоятельствах,  понудивших  меня  поступить  так,
остановлюсь  позднее,  а  теперь  только  о  том,  что
связано  непосредственно  с  братом:
Я  депутат  Воскресенского  горсовета  (Ельцинского 
периода), 
работаю  в  нескольких  комиссиях,  в  том  числе
в  «земельной».
Откуда  ни  возьмись,  как  чёрт  из  табакерки, появляется  братец:
«Возьми  землю  (Тебе-то  уж  дадут!)…
У  меня  прямые  контакты  с  китайцами,  они  будут  разводить
свои  огороды,  а  нам  прямые  отчисления  от  прибыли…»

Для  справки:  К  этому  времени  Он  закончил  МВТУ,  дважды
женился,  имел  троих  детей,  квартиру  в  г. Троицк  и  дачу, 
работал  у  Велихова  и  даже  защитил  «кандидатскую»…

Обстоятельства  жизни  были  не  самые  радужные 
и   я,  как  карась  на  удочку, попадаюсь  в  эту  ловушку.
Подозревать  брата  в  преднамеренной  хитрости  было  бы
неправильно,  скорей  всего  он  и  сам  был  жертвой 
обстоятельств  «девяностых».  Все  выживали  как  могли,
сознавая,  или  не  сознавая  (как  я)  весь  бытовой  ужас
тех  лет: без  зарплат,  пенсий,  растущих  коммунальных
платежей  и  ловушки  «частной  собственности»,  к  которой
советский  народ  в  подавляющем  большинстве  не  был  готов,
что  и  показала  афёра  с  «ваучерами»  и  приватизация.
Уже  двадцать  лет  ни  народ,  ни  страна,  не  могут  придти
в  себя  после  кошмара  тех  лет.
Правда  подрастает  новое  поколение, 
более  менее  приспособленное  к  новым  правилам 
социальных  отношений.
Но  старое  упрямо  не  сдаётся,  а  у  нового,  кроме  материальных,
никаких  стимулов  нет.
Духовный  разрыв  «отцов  и  детей»  не  новость,
но  сегодня  он  выглядит  как  непреодолимая  пропасть.

Может  быть  поэтому  мне  кажутся  такими  важными  именно
семейные  (родовые)  узы.
Правда  в  пределах  моего  собственного  опыта  и  усилий
и  на  этом  «фронте»  успехов  нет,  скорее  одни  потери.





Как  я  брал  землю?!  Это  драма  (и  фарс  одновременно) 
времени,  личности   и  государства  в  лице  его  бюрократии, 
в  условиях  отсутствия  не  только  законов,  но  даже  правил, 
когда  все  «хотят»,  но  не  знают  «что  за  это  будет».


Был  в  18-м  веке  «Нестор  «Темного  царства»»
Островский  Александр  Николаевич…
Как  бы  в  советское  время  не  старались  его  однофамильцы
Авраам  Ильич  и  Николай  Алексеевич  убедить  нас,
что  жизнь  меняется  к  лучшему  (а  ведь  к  этому  шло),
«а у нас во дворе»  «доходное место» оказалось  крепче «стали».

Поэтому  я  не  буду  вдаваться  в  детали  своей  «Одиссеи»…
Просто  для  справки:  Я  в  течении  года,  ежедневно,  посвящал
этому  вопросу  время,  силы  и  ресурсы  семьи…
Испытал  на  себе  все  «приходите  завтра»…
И  это  при  том  что  меня  все  знали,  т.к.  я  сам  был  винтиком
этой  системы,  но  одновременно  как  бы  вне  её  (просителем).

В  конце  концов  я  оказался  Главой  фермерского  хозяйства
«Солнечная  долина»  и  собственником  десяти  гектар  земли
в  урочище  Пуковой  горы (любознательных  отсылаю 
к  «Словарю»  Ожегова).
Мало  того,  что  земля  имела  самую  низкую  кадастровую 
оценку  по  плодородию  почвы,  так  ещё  радом  громоздилась
несанкционированная  районная  свалка.
На  её  «закрытие»  потрачены  усилия  всех  проживающих
в  относительной  близости  дачников  и  селян,  хотя  изначально
именно  они  были  её прородителями,  сваливая  бытовой  мусор
в  овраги,  уже  на  моей  памяти,  более  двадцати  лет. 

Закрывая  свалку  её  обещали  рекультивировать  и  даже
засеять  каким-то  специальным  клевером,  но  …
прошло  уже  пять  лет,  а  свалка  периодически  загорается 
и  отравляет  воздух  по  всей  округе.
 
Итак:  «…  мы  прислонили  «Нуль» 
                к  берёзе
                и  засучили  рукава…
                Прошло  сто  лет,
                мы  с  братом  живы,
                жива  земля,  а  с  нею  мы…
                И  не  какие  мы  не  дивы,
                мы  души  полные  любви».
 – писал  я,  полный  энтузиазма,  на  пятидесятилетие  брата.





Однако  Мишин  энтузиазм  быстро  иссяк  и  через  несколько
лет  он  сбежал,  прихватив  маму,  дом  и  корову…
С  той   поры  мне  о  нём  ничего  неизвестно,  да  и,  сказать
по  правде,  знать  не  хочется.

Оказавшись  в  очередной  раз  один  на  один  с  судьбой,
Я  «прислонил  нуль  к  берёзе  и  засучил  рукава»…
Правда  на  этот  раз  у  меня  были  два  надёжных  союзника
в  лице Тамары  Фёдоровны  и  Дениса.
Но  об  этом  периоде  в  своё  время…

Возвращаюсь  к  канве  повествования:
Итак  я  студент  второго  курса  факультета  «Машиностроение»,
специализация  группы  «Ядерные  реактивные  двигатели».
Думаю  в  то  время  мало  кто  понимал  что  это  такое
и  «с  чем  его  едят»…
До  сих  пор  те  идеи  не  реализованы  ни  в  самолёто,
ни  в  ракетостроении.

Первый  год  учёбы  дался  мне  не  легко  и  закончился
плачевно  по  двум  причинам:
Первая,
хотя  часть  курсов  была  зачтена  по  ростовскому   аттестату,
мне  пришлось  многое  доздавать…
Вторая,
полная  бесконтрольность,  необязательность  посещений
лекций,  привели  к  тому  что  я  выработал  свой  метод:
я  садился  в  трамвай №50  «на  кругу» и  ехал  от  шоссе
Энтузиастов  до  Савёловского  вокзала  и  обратно…
Проделывал  это  дважды,  листая  учебники  выполняя 
различные  задания…
Первый  семестр  (третий)  я  таким  образом  закончил
благополучно…
Катастрофа  случилась  во  втором  полугодии…

Игры  памяти:  подача  слева,  подача  справа;
мяч  тупой,  мяч  кручённый…
Почему-то  никак  не  хочется  приступать  к  описанию
этого  периода… 
С  чего  начать,  о  чём  умолчать,  как  не  существенном 
для  собственной  характеристики.

Попробую  издалека,  с  описания  моей  учёбы  в  МВТУ:
После  катастрофы  «четвёртого  семестра»,  к  которой
я  непременно  вернусь,  усилиями  моей  мамы  и  подсказке
Саши  Семененко,  нашего  соседа,  преподававшего  в  «Училище»,
меня  оставили  на  второй  год  на  втором  курсе.




Это  была  своего  рода  передышка,  позволившая  мне 
без  надрыва  войти  в  колею  учебного  процесса.
Хотя  я  по-прежнему  посещал  только  семинары
и  лабораторные  занятия,  а  если  и  бывал  на  лекциях,
то  откровенно  спал,  проблем  с  зачётами  и  экзаменами
уже  не  было. 

Всё  закончилось  благополучно  дипломом,
защищённым  отлично.  Но  о  своём  внутреннем  позоре
связанным  с  «защитой»  всё-таки  надо  рассказать.

Для  расчёта  «защиты»  реактора  я  придумал  схему
и  формулу  поглощения  нейтронного  потока  до  заданной
величины.
В  день  защиты  диплома  еду  в  электричке  в  Училище,
привычно  листаю  учебник…
На  этот  раз  им  оказался  «Справочник  по  математике».
И  …  на  развороте  вижу  свою  формулу  «бесконечной
дроби».
Чувство  двоякое:
с  одной  стороны  приятно,  что  оказывается «не  дурак»,
а  с  другой-то,  я  же  в  дипломе  представил  её  как  собственное
достижение.
Плагиат(?)  Позор(!)  Что  делать…
Беру  себя  в  руки,  у  меня  проблема  куда  более  страшная
по  возможным  последствиям.
При  расчёте  температурных  зон  реактора  и  выбора  материалов
я  использовал  американские  справочники.
Реактор  получился  «конфетка»…
Получены  все  необходимые  отзывы,  рецензии  и  допуск
к  защите.
И  …  о  ужас, я  обращаю  внимание на  странный  значок
в  справочных  таблицах  над  колонками температур:
значения  даны  по  шкале  Фаренгейта(!!!).
Мой  первый  седой  волос  появился  именно  тогда.

Думаю,  что  авантюра  с  «приёмом  в  пионеры» не  прошла
бесследно,
а  может  быть  мне  просто  повезло.
Грех  вообще-то  Бога  гневить,  мне  по  жизни  везло  часто.
Председателем  комиссии  был  Глушко,  один  из  соратников
Королёва,  конструктор – двигателист.
Мне  потом  приходилось  проводить  испытания  его  двигатели.
Он,  как  я  на  лекциях,  на  всех  комиссиях  спал  и  реагировал
только  на  работы,  связанные  с  системами  ракетных  двигателей.
Моё  выступление  он  сладко  продремал…
Уф!




Сохранилась  фотография:
Я  на  пандусе  главного  входа  в  «старое  здание»  Училища,
закуриваю  «Приму»,  в  руке  «авоська»  со злополучным
справочником.
По  распределению  я  попал  в  ЦИАМ  (Центральный  институт
авиационных  моторов),  но  на  этом  моя  связь  с  Училищем
не  оборвалась.

 На  каком  курсе,  уж  не  помню,  я  прилепился  к  кафедре
Физике,  помогал  преподавателям,  над  чем-то  сам  думал
(моим  руководством  в  то  время  был  двухтомник  Зоммерфельда).
После  окончания  Училища  я  ещё  два  семестра  вёл  лабораторные
работы  и  семинары  у  «вечерников».

Чтобы  закончить  эту  тему  и  перейти  уж  наконец
к  «Страданиям  юного  Вертера»,
должен  признаться  ещё  в  нескольких,  стороннему,
уж  совсем  непонятных  поступках:

Как  известно  «мир  тесен,  а  земля  круглая»…
У  моего  отца  был  старший  брат  (по  матери)  Пётр  Савинов…
Вообще-то  тема  родственников  отдельная,  для  меня  не  менее
интересная,  тема.  Если  хватит  времени  и  сил  я  вернусь  к  ней.
Когда  я  узнал  о  нём,  он  уже  был  доктором  медицинских  наук,
жил  в  «странной»,  двухуровневой  квартире  с  женой  и  сыном
между  зданиями  Московской  консерватории  и  Университетом
на  ул. Герцена  (Большой  Никитской).
Когда  он  был  ещё молодым  учёным,  случилась  неприятность
по  линии  защиты  диссертации  с  другим  молодым  человеком.
Конфликт  был  нешуточный  и  развёл  их  на  всю  жизнь.
Каким  боком  я  тут?
А  вот  каким:
В  Подмосковье  все,  кто  имел  такую  возможность,  сдавали
свободные  площади  дачникам.
Хотя  наш  дом  ещё  не  был  достроен,  семья  на  лето
переселялась  в  сарай,  а  в  дом  сдавался.
И  надо  же  такому  случиться,  несколько  лет  подряд
нашими  дачниками  была  родня  того «визави».
Родители  приезжали  на  выходной  (в  те  времена  выходной
день   был  один – воскресенье),  а постоянно  жили  бабушки
с  внуками.
Так  я  познакомился  с  Галей  Макаровой.
Она  была  на  несколько  лет  моложе  меня,  с  легким  характером,
активная  комсомолка,  отличница  и на  вид  приятная,  чем-то
напоминала  Элку  Перцовскую.
Мы  подружились  и,  пока  я  учился  в  МАПУ, часто  бывал  у  них…





Нельзя  хоть  ненадолго  не  остановиться  на  этой  семье
потомственных  врачей,  перемешавшихся  с  инженерами
и  дипломатами.
Жили  они  на  территории  больничного  комплекса
(как  я  в  своё  время  у  бабушки  на  Яузе) 
«Института  туберкулёза» на  улице  Достоевского 
(сразу  за  театром  Советской  Армии).
Белокаменное  здание  госпиталя  с  колоннами  и  пандусом,
гулкими  коридорами  с  высокими  сводчатыми  потолками,
белыми  халатами  и  специфическим  запахом – мир  болезней,
смертей  и  тайн.

Семьи  сотрудников  жили  в  двух  корпусах.
(В  одном  была  «Квартира- музей  Фёдора  Достоевского»)
Макаровы  и  (?)  занимали  второй  этаж  одного  крыла.
Две  полноценных,  в  трёх  поколениях,  семьи  уживались
(кухня  и  пр.  одна)  не  только  без  скандалов,  но  даже
без  ворчания…

Пока  я  учился  в  МАПУ  и  тренировался  в  ЦСКА,
то  часто  бывал  у  них  и  меня  даже  оставляли  ночевать.
От  Богородского  до  пл.  Суворова  ходил  37-й трамвай,
как  потом  от  пл. Новая  до  Савёловского  ходил  50-й
(  по  ул. Достоевского).
Так  я  снова  стал  их  «гостем».
Скажите  после  этого,  что  судьбы  нет(!)… 
Галя  поступила,  традиционно,  во  2-й  Мед.
Я  стал  ездить  с  ней  на  занятия  и  так  увлёкся,
что  просуществовал  в  качестве  вольнослушателя
целых  два  года.  И  заметьте  никто  ни разу  не  попросил
меня  «покинуть  помещение».
Всё  закончилось  как-то  само  собой,  интерес  к  физике
возобладал.
Но  и  здесь  не  обошлось  без  перегибов…
После  третьего  курса,  со  средними  отметками,  но  головой,
забитой  соображениями  по  поводу  магнетизма  воды 
и  гравитационных  волн  (кстати  недавно  зафиксированных,
почему  при  этом  не  вспомнили  Ленинградского  профессора
Козырева(?)),  я  попытался  перевестись  в  МИФИ  (Московский
Инженерно-физический  институт).
Попытка  с  треском  провалилась…
И  я  благополучно  закончил  Бауманку.

Правда  злоключения  мои  на  этом  не  закончились.
У  мамы  была  подруга  юности  Лёлечка – жена  начальника
Железнодорожной  милиции.





Жили  они   на  улице  Станкевича  (От  Моссовета 
до  Консерватории(!)),  совершенно  безлюдной,
в  сером  доме  с  огромными  окнами,
большой  кухней  и  белокафельной  ванной,
музыкальным  комбайном,  который  сам  ставил  пластинки,
с  радиоприёмником  и  телевизором(!),
с  фортепьяно  и  …  строем  белых  слоников.
Меня  там  принимали  на  удивление  тепло…
Однажды  мне  удалось  произвести  на  всех  неизгладимое
впечатление:
В  Москву  приехал  Парижский  театр(?)…
Спектакли:  «Сид»  и  …  не  помню…
Я  накануне  прочитал  все  пьесы  и  по  ходу  действия
переводил(!)…
 
Две  дочки:  младшая    много  меня  моложе,
старшая  много  взрослее…
Старшая,  Линочка,  окончила  физ.  фак.  МГУ. Её  сокурсниками
были  будущие  сотрудники  лаборатории  Велихова,
когда  он  ещё  только  начинал  заниматься  плазмой.

С  её  рекомендациями,  уже  будучи  инженером-испытателем,
имея  на  руках  семью,  я  пришёл  в  НИЯФ 
(Научно-исследовательский  институт  ядерной  физики)
с  «Ландау»  подмышкой…
Фамилию  начальника  лаборатории не  помню. 
 Мне  предложили  место  лаборанта  на  криогенных
установках  с  окладом  в  80-т  рублей.
Я  ушёл  и  больше  уже  никогда  даже  не  заикался
о  «великом  физике  ВАР».
Я-то  про  себя  знаю,  что  предложенный  оклад,
только  повод  для  отказа…
О  причине  приходиться  молчать  и  внутренне  краснеть.
(Пуанкаре  об  одном  из  своих  молодых  сотрудников,
«вообразившем  себя  поэтом»,  сказал:
У  него  слишком  слабо  развито  воображение, 
чтобы  быть  математиком.)
Думаю  всё  дело  в  этом…
Примерно  в  этом  же  духе  высказывался  и  мой  отец:
«У  кого-то  соображение,  а  у  тебя  одно  воображение».

Была  ещё  одна  попытка  приобщиться  к  «великому».
В  тот  год  спустили  на  воду  атомный  ледокол  «Ленин».
Я  шёл  где-то  в  районе  Самотёка  и  наткнулся  на  вывеску:
«Министерство  морского  пароходства». 
Вот  оно!
Захожу  в  отдел  кадров,  как  говориться  «слово  за  слово  …»…




Пожалел  меня  кадровик  или  я  действительно  им  не  подходил,
но  мне  было  отказано.
(По  слухам  первый  экипаж  прожил  недолгую  жизнь).
 
С  того  момента,  когда  в  МАПУ  я  нашёл  «пещеру  Али Бабы»
со  всеми  сокровищами  мира  и  впихнул  их  без  разбора 
в  свою  бестолковую  башку,  сознание  моё  помутилось
и  воображение  возобладало  над  соображением.
Кем  только  я  не  был:  и  Математиком,  и  Физиком,
и  Писателем,  и  Поэтом,  и  Путешественником,  и  Затворником…
Не  был  я  только  тем,  кем,  понимая  сам,  не  мог  быть:
Композитором  и  Художником,  хотя  и  этими  искусствами  проникся…
Нет  ничего  продуктивнее  осознания  своих  возможностей,
и  ничего   более  бесполезного,  и  даже  разрушительного,  чем
павлинье  тщеславие.

Дорого  обошлись  мне  «сокровища  Али  Бабы»,  пока  жизнь
собрала  меня  в  кучку  и  соединила  желания  и  возможности
в  одном  устремлении.
Здесь  наверное  уместно  поделиться  одним  соображением:
Инициированная  в  своё  время  Максимом  Горьким  серия
ЖЗЛ  (Жизнь  замечательных  людей)  знакомила  читателя
не  только  с  отдельными  выдающимися  личностями,  но  и
с  теми  областями  науки  и  культуры,  в  которых  они
существовали.
И  я  уверовал,  что  для  учённого  сообщества  норма
(за  редким  исключением)  «школа»,  т.е.  работа  с  помощниками,
сотрудниками,  соратниками,  учениками  над  проблемой…
Так  работали,  например,  скрипичные  мастера,  скульпторы
и  живописцы  эпохи  «Возрождения»,
так  работал,  упомянутый  уже,  Пуанкаре  и  Резерфорд, 
и  «наши  великие»  физики  и  инженеры  (тот  же Королёв).
Были  конечно  и  одиночки,  в  силу  характера  или  обстоятельств.
Перечислять  бессмысленно,  но  для  примера:  Циолковский…

Мне  казалось,  я  мог бы  пригодится  такой  «школе»,  как
«человек  с  улицы».
Что  это  такое? 
Это  некое  подобие «генератора  случайных  чисел». 
Но  не  случилось…

Теперь, наконец-то,  о  душе  и  теле:
В  «Школе  над  оврагом»  был  большой,  по  тем  временам
наверное  огромный,  актовый  зал (одновременно  спортивный,
танцевальный,  театральный).
Окно  во  всю  ширину  и  высоту  фасадной  стены…
А  чтобы  увидеть  потолок  приходилось  слегка  задирать  голову.




В  актовый  зал  вели  три  двери: 
две  с  крыльев здания, одна  с  центральной  лестницы.
Двери  не  открывались,  они распахивались… 

Итак  встреча  выпускников!
Сколько  не  откладывай  на  потом,  а  придётся  вернуться
к  прерванному  повествованию.
Я уже  полгода  дома,  благополучно  закончено  первое
полугодие  в  Училище…
Каникулы!
Не  знаю  ни  одного  студента,  который    пропустил бы
первую  встречу  выпускников  в  школе.
В  основном,  конечно,  это  выпускники последнего
года,  но  собирается  и  народ  более  ранних  выпусков.
Мы  припёрлись…
Мы – это  Казьмин,  Беляев  и  я.
Там  уже  были  и  Фролкина,  и  Шишкова,  и  Гальский,  и  другие…

Вообще-то  я  не  собирался…  Более  того  я  задумал  провести
эту  ночь  в  Лукъяновском  лесу…
Уже  одел  лыжи,  собрал  рюкзак  и  …  пошёл…
Чёрт  меня  дёрнул  вернуться, переодеться  и  пойти  в  школу…
Может  быть надежда  ещё  раз  повидаться  с  Фролкиной?
Может  быть…  К  этому  времени  наши  отношения  не  то  что бы
разладились,  они  не  сдвинулись  ни  в  какую  сторону.
Она  студентка  «Плехановского»,  я  в  «Бауманке»…
Теперь  мне  кажется  странным, что  даже  в  утренних  электричках
мы  не  сталкивались.

Итак  мы  входим  в залу  и  первое  что  я  вижу – Фролкина  вальсирует
со  Славкой  Вышловым…  Сверкнула  глазками,  но  и  только…
Потом  они  поженились,  родилась  двойня,  две  девочки…
Теперь  Фролкина  хоть  и  живёт  одна,  но  в  заботливом  окружении
дочек,  внуков  и  правнуков…
Мы  иногда  созваниваемся…  МВФ  (не  международный
валютный  фонд)  уверяет,  что  регулярно  читает  мои  тексты
и  находит  в  них  отдохновение  для  души.
Слава  Богу  хоть  кому-то …

Для  меня   же  этот  вечер  был  прощальным…
Сознавая  или  нет  (скорее  нет)  я  попрощался  с  детством.
 
Наша  кучка  тут  же  приметила  в  противоположном  углу
стайку  щебетуний…
«Танцы,  жманцы,  обниманцы»,  провожания…
Всем  надо  было  в  разные  стороны…





Так  бы  на  этом  всё  и  закончилось,  если  бы  не 
(чёрт  его  дери)  случай(!)…
Большой  Зал  Консерватории…  Первый  международный
конкурс  им.  П.И. Чайковского…
Фирма  «Мелодия»  тут же  выпускает  пластинку
с  1-м  Концертом,  за  роялем  Ван  Клиберн.
Только  что поступившую  в  продажу  пластинку  привозит  отец.

Я  собираю  нашу  новую  компанию  на  прослушивание.
У  Гали  Герман  (Это  не  тот,  что  «Иду  на  грозу») 
есть  проигрыватель,  который  оказался  неисправным  и  звук
был  еле  слышен.  Всем  быстро  надоело  прислушиваться
и  пошла  обычная  молодёжная  вечеринка.
Должен  напомнить,  что  в  те  времена  вечеринка,  во  всяком
случае  в  нашем  кругу,  существенно  отличалась  от  «тусовки».
   
Только  я  с  Алёной  Лебедевой,  склонившись  голова  к  голове,
продолжали  слушать  «Концерт».
Что  меня  зацепило  в  этой  девочке  с  солнечными  волосами,
характерными,  принадлежащими  только  ей  оборотами  речи,
и  всем  обликом  из  какой-то  прошлой  жизни,  не  знаю,,,

Не  будем  гадать,  пойдём  по  фактам,  а  они  таковы:
С  «Вечера  встречи»  я ушёл  с  Герман,  ну  и  как  бы 
становился  её  парнем.
Однако  после  «Концерта»  ноги  понесли  меня  к  Алёне.
Она  простудилась  и  была  дома.
На  минутку  отвлекусь:  девочки  (вернее  девушки: 
Галя  Герман,  Люба  Родовильская,  Ира  Заскинд,
Алёна  Лебедева)  после  школы  сразу  в  институты 
не  поступили  и  пошли  работать  на  Томилинский
электроламповый  завод,  который  на  самом  деле
выпускал  полупроводниковые  изделия  для  …

Алёна  на  диване,  поджала  ноги,  укрытая  пледом…
Я  располагаюсь  рядом…  Мы  молчим…
Всё  странно  в  этой  нашей  встрече.  Она  фактически
школьница,  я  уже  пришёл  из  армии,  тем  не  менее
веду  себя  не просто  скромно,  а  архи  скромно.
Да  я  и  не  умею  по-другому…  Мы  молчим…
Странное  дело,  но  за  всю  жизнь  мы  так  и  не  сказали
друг  другу  ни  одного  значащего  слова.
Даже  когда  …  Но,  читайте  в  «Беглеце»  «Письма  к  А. Л.».
Мы  сидим…  Мы  молчим…
Топится  печка,  в  доме  тепло  и  удивительно  уютно.
Шкаф  с  книгами  …  фортепьяно…





Распахивается  дверь  и  на  пороге  застывает  Галя  Герман.
Ни  слова  не  говоря,  разворачивается  и  исчезает…
Хлопает  дверь…  Подруга  превращается  во  врага(!).

С  этого  момента  я  становлюсь  своим  в  этой  семье.
Родители,  старшие  брат  и  сестра  воспринимают  меня
как  своего,  как  «домового»,  как  «неизбежное  зло».
Даже  потом,  когда  наши  дороги  (с  Алей)  разошлись,
я  оставался  тем  первым  мальчиком,  напичканным 
бредовыми  идеями,  таскавшем  стопками  книги,  лишь  бы
Алёна  читала.
Эта  молчаливая  идиллия  продолжалась  недолго.
Просидев  около  «иконы»  семестр,  я  с  треском,
провалил  сессию…
Но,  «пришла  беда,  открывай  ворота»…
На  майские  праздники  мы (Я,  Алена  и  Ирка  Заскинд) 
договорились  поехать  в  Москву,  просто  побродить…

Кто  знает  Малаховку,  легко  представит:
Я  живу  на  Герцена,  примерно  в  километре  от  станции,
Ира  на  Шоссейной  недалеко  от  станции, 
Алёна на  Сакко  и  Ванцетти почти  у  станции  Красково.

Я  захожу за  Ирой,  мы  идём  к  Алёне  (???)….
Она  моет  полы  и  вовсе  не  собирается  с  нами  в  Москву,
и  вообще  смотрит  букой.
Должен  сказать:  ситуация  мало  приятная  и  какая-то
двусмысленная  (Мы  ведь  уже  это  проходили)…
Словно  оплёванные  мы  уходим…
Но  мы  не  просто  уходим,  мы  уходим  навсегда
(или  почти  навсегда).   

Вечер  в  Москве  выдался  на  славу,  с  мороженным,  цветами,
салютом,  поздней  электричкой…
На  следующий  день  (Господи,  где  была  моя  голова?)
я  на  Шоссейной.
Ирка  в  постели – болеет…
Родители  уехали  на  праздники  к  родне  в  Могилёв,
«Всё  опять  повторится  сначала»…
Подруга  превращается  если  не  во  врага,  то  в  «не  подругу».
А  я?  Много  позднее,  когда  мы  уже  и  слова-то  произносим
с  трудом,  Алёна  скажет: «Предатель…».   

Как  и  первом  случае 
старшее поколение  и вся  многочисленная  родня 
проникаются  ко  мне  доверием  и симпатией.
Должен  сказать,  что  симпатии наши  были  взаимными…



Почему  я  с  таким предпочтением  относился  к  родителям
своих  друзей?  Может  потому  что  они не  видели  во  мне
всего  отрицательного,  что  видел  во  мне  отец.
Когда-то,  незадолго  до  смерти,  он  сказал  маме: «Клавочка,
ты  на  Володю  не  надейся!»  (Это  с  маминых  слов, 
сказанных  может  быть в  запале,  когда  я  поссорился 
с  Мишкой  из-за  «земли»)

С  Ириной  (Кариком – по  цвету  глаз)  всё  пошло  ровно, 
как  бы  само  собой…
Вся  любовная  интрига  отражена  в  дневниковых  записках
«Беглеца»,  проза  здесь неуместна…
Но  должен,  в  порядке  похвалы  себе  и  ей,  признаться,
что  до  свадьбы  мы  всё-таки  удержались  от  интимной
близости.

Пройдусь  по  канве: 
Во-первых:  надо  было  поступить  в  институт.
«Надо»  не  обсуждалось, 
это  было  естественно,  как  дыхание.
Но  была  одна  загвоздка.
Место  работы  предполагало  поступление  в  МЭИ
(Московский  энергетический  институт),
а  Карик,  при  абсолютном  знании  школьного  курса
математики,  в  физике  была  «абсолютным  нулём».
Дважды  бедняжка  срезалась  на  «самоиндукции»…
Я  ничего  не  мог  с  этим  поделать  (как  говорится
«сам  уже  понял»,  а  она  нет). 

В  конце  концов,  после  летних  практик  третьего  курса,
Стасик  Астахов  и  я  ушли  в  поход  по  речке  Пре
(Окский  заповедник),  а  когда  я  вернулся,
Ирка  уже была  студенткой  Педагогического  института
(на  кафедре  английского  …).
Этой  же  осенью  мы  поженились…

Надо  сказать  «во-вторых»,  но  это  покажется  странным…
Никаких  во-вторых  не  было,  а  была  просто  жизнь.
Примерно  в  это  время  вышла  повесть  (автора,  конечно,
не  помню)  «После  свадьбы».  Что  касается  первого  года
совместной  жизни  «Все  счастливые  семьи  счастливы
одинаково»  и  проблемы  у  большинства  в  то  время  были
тоже  одинаковые.

Мои  родители  (кстати,  я  ведь  их  так  и  не  представил):
Отец – Рогозинский  Алексей  Михайлович.
Мать – Маниловская  Клавдия  Владимировна.
Оба  одногодки:  1909г.  рождения.




Встретились  они  на  Люберецком  машиностроительном
заводе,  где  отец  работал  дежурным  слесарем,  а  мама
в  секретариате  дирекции  машинисткой – стенографисткой.

Потом  у  них  была  довольно  сложная  и  разнообразная
жизнь,  но  они  прошли  по  ней  дружно  и  …  стойко.
По  вскользь  обронённым  фразам  и  по  этапам  жизненного
пути,  которые  я  мог  наблюдать,  отец  обладал  многими
талантами:
во-первых,  он был  музыкален,  с  детских  лет  дружил 
с  известным  в  своё  время  исполнителем  Шопена 
пианистом  Брюшковым  (и  с  какой-то  балериной
Большого  театра(?));
во-вторых,  хорошо  рисовал,  в  его  бумагах  сохранились
карандашные  портреты  его  сотрудников  и  рисунки –
 – иллюстрации  сказок  для  меня  и  братика;
в-третьих,  он  окончил  Московский  архитектурно-
-строительный  институт  по  специализации 
«Архитектура  промышленных  предприятий», 
стал  известным  в  своих  кругах  специалистом  благодаря
многим  проектам:  например,  ангары  для  ТУ-104,
конкурсный  проект  ВДНХ  и  т.д.;
его  посылали  в  качестве  ведущего  специалиста  во  многие
страны  Европы,  Азии  и Африки (Он  работал  в  Скопле
после  землетрясения).
На  жизненном  достатке  семьи  это  отражалось  мало.
Может  быть  только  в  последние  годы,  когда
и  я,  и  брат  уже  встали  на  собственные  ноги.

Мама  была  несомненно  верной  подругой  отцу;
кроме  того,  благодаря  природной  грамотности,
она  правила  все  печатные  работы  отца;
как  бы  само  собой  на  ней  был  дом  со  всеми  бытовыми
заботами,  детьми,  а  одно  время  и  с  полным  набором
скотины  и  птицы.
Большую  часть  жизни  она  проработала  секретарём-
-машинисткой  в  различных  советских  учреждениях
(и  даже,  ещё  до  встречи  с отцом,  в  КГБ  и  ТАСС).

У  отца  и  у  мамы  на  всю  жизнь  сохранилась 
привязанность  не  только  к  ближней  родне,
но  и  к  друзьям  юности,
у  отца  институтские:  Холевины,  Шеровы,  Мышаки…
у  мамы  киевские  подружки  Лёля,  Софочка,  Ира…
У  меня  со  всеми  связаны  отдельные  моменты  жизни,
может  быть  по  ходу  повествования  …





Итак,  мои  родители  «сняли»  нам  домик  у  своих  друзей
Перегирееых.
А  Иркины  родители  купили  запас  угля,  дров  и  картошки.

Домик  несомненно  заслуживает  отдельного  абзаца.
Нечто  подобное,  но  более  «грандиозное»  построили
для  нашего  приятеля,  в  порядке  «шабашки»,  Володя
Шептаев,  Гальский  и  я:
Заливался  фундамент,  делалась  опалубка,  готовился
замес  из  шлака,  цемента  и  песка.
Так  ряд  за  рядом  поднимались  стены,  а  потом  шли  обычные
плотницкие  работы.
Наш  домик  4-е  на  4-е  с  печкой  и  маленькой  терраской,
почти  на  краю  Малаховки.
Одно  окошко  на  улицу…
Здесь  на  минутку  отвлекусь:
По  воскресеньям,  утром  отец  приходил  и  фланировал
перед  окном,  дожидаясь  когда  же  мы  проснёмся.
Звал  нас  «на  жаренную  картошку»,  которую,  кстати  сказать,
готовил  мастерски.
Дело  наверное  было  не  только  в  картошке.
Отец  с  удивительной  добротой,  даже  нежностью,  относился
к  Ирке,  а  потом  и  к  нашей  дочке  Светлане.
Возвращаясь  из  своих  командировок,  одаривал  их  и  …  вообще(!).

Наверное  в  своё  время  отец  хотел,  чтобы  в  семье  появилась
дочка…  Но…
Мне  кажется,  что  это  «но»  лежит  на  моей  совести.
Когда-то  мама  у  меня  спросила,  что  я  думаю  на  этот  счёт.
Я  ответил,  что  мне  достаточно  брата…
Так  в  нашей  семье  не  появилась  девочка,  которая  могла  бы
скрасить  мамину  старость,  особенно  после  смерти  отца. 
(Стыдно  говорить  об  этом,  но  я  дважды  в  жизни  совершил 
эту  ошибку.)
   
Продолжу:
Помещение,  иначе  не  скажешь,  было  абсолютно  пустым.
О  мебели  мы,  я  во  всяком  случае,  даже  не  задумывались.
Спали  на  каких-то  матрасах ,  ели  на  ящиках,  сидя  на  полу.
По  нынешним  временам  «чистые  бомжи»…
Где  и  как  мы  мылись,  стирали  и  т.д.,  как  говорится
«большой  вопрос».  Не  помню,  чтобы  мы  когда-нибудь
это  обсуждали,  или  конфликтовали  по  поводу  (всему,
видимо,  своё  время)…
Мы  наслаждались  (это  я  теперь  понимаю)  своей  молодостью,
студенчеством,  как  образом  жизни,  друзьями,  для  которых
мы  были  первой  парой  и  где  можно  было  собираться




в  непринужденной  обстановке  и,  расположившись  на  полу
по  всему  домику,  вскрывать  банки  с  болгарскими  компотами,
болтать,  слушать  пластинки  и  вообще…

К  Иринке  я  относился  с  нежностью,  даже  трепетно…
После  всех  передряг,  связанных  с  поступлением  в  институт,
свадьбой  и  первыми  месяцами  самостоятельной  жизни
она  похудела,  казалась  мне  беззащитной,  хрупкой…
Я  не  слышал  от  неё  ни  одного  упрёка  и  даже  бытовой 
просьбы.
Обо  всём,  что  мне  казалось  необходимым,  заботился…
Жили  мы  на  наши  стипендии  и  родителей  просьбами   
не  обременяли.
Первая  женщина,  тем  более  жена  (да  ещё  такая) – это  нечто
трудно  объяснимое.
Союз  наш  был  воспринят  всеми  друзьями,  в  том  числе 
и  всеми  её  подругами,  как  вполне  закономерное  завершение
нашей  юности.
В  этот,  первый,  период  нашей  жизни  случилось  два,
безусловно  неравноценных,  события,  которые  отразились
на  нашей  жизни  и  послужили  началом  цепочки  событий.
Главное:
Иринка  забеременела  и  мы  уже  ходили  наполненные  этой
тайной…
Но,  «Бог  располагает»…  Случайная,  не  особо  нужная,  стирка,
тазик  с  водой  …  и  …  выкидыш…
Скорая,  огромный,  тяжёлый  ЗИЛ,  провалилась  одним  колесом
в  люк  водопроводного  колодца…  (А  как  мы  её  вызвали???)
Пока  её  вытащили,  пока  доехали  до  больницы…

Иринка  мне  потом  говорила,  как  старый  доктор 
её  успокаивал:
«Ничего,  дочка,  всё  будет  нормально,  «свято  место  пусто
не  бывает»».
 
С  этого  момента  жизнь  как-то  ещё  более  сплотилась  вокруг 
нашего  внутреннего  мира.
Через  некоторое  время  Иринка  снова  забеременела…
Света  родилась  за  месяц  до  моего  диплома.
Ирка  была  на  третьем  курсе,  академический  не  брала,
и  как  ей  удалось  всё  совместить,  одному  Богу  известно.

Отступление:  Что-то  щемит  в  груди,  или  тяжесть  какая-то,
как  комок…
Сегодня  встал  в  четыре,  до  семи  печатал  этот  текст,  протопил
печку,  позавтракал  (тёртый  тапинамбур,  морковка,  яблоко 
и   яйцо,  стакан  чаю)…




Ещё  вздремнул  до  восьми  и  вот  снова  за  компьютером…
В  груди  пока  не  отпускает,  наверное  надо  «пошевелиться» 
по  хозяйству…
С  тех  пор  как  Тамара  Федоровна,  в  своей  фанатичной 
убеждённости  в  необходимости  таблеток  и  постоянном 
контроле  давления,  довела  меня  до  автоматизма,
я  даже  в  её  отсутствии  невольно  выполняю  все  предписания.
Вот  и  сегодня:  давление  скачет  как  зубья  пилы…
В  общем-то  меня  это  мало  тревожит,  но  очень  хочется
завершить  начатое  исследование  собственной  жизни.
(О  цели  я  рассказал  ещё  вначале… )
   
За  несколько  месяцев  до  рождения  дочки  нас  забрали  к  себе
родители  (на  Шоссейную  26-ть).
Иркины  папа,  мама,  братишка,  мы,  а  потом  и  Светлана…
В  доме  ещё  три  семьи…  Все  как-то  уживаются  и  не  просто
дружелюбны,  а  словно  родственники,  или  вернее  односельчане.

Я  уже  говорил,  Света  родилась  за  месяц  до  диплома…
Родители   через  некоторое  время  получили  квартиру,
и  мы  остались  втроём…
В  этом  доме  мы  прожили  вплоть  до  рождения  Алёши…
Он  уже  начал  ходить,  когда  Ира  от  школы,  в  которой
преподавала,  и  благодаря  заступничеству  Эренбурга
(племянника  писателя)  получила  двухкомнатную  квартиру.
Я  сопротивлялся  до  последнего,  считая  что  уходить  с  «земли»
в  принципе  неправильно.
Но  на  этот  раз  Ира  впервые  проявила  характер  и  меня  просто
перевезли  в  новую  квартиру – каменный  мешок  с  окнами  на  север,
потолками  2,20ть,  но  ванной,  туалетом,  кухней  и  двумя 
«проходными»  комнатами.
К  этому  времени  Ирина  Сохоровна  уже  не  просто  преподавала
английский  язык,  а  была  «завучем  по  учебной  работе».
Я  был  втянут  в  этот  водоворот  по  двум  направлениям:
– иногда  мне  поручали  составить  расписание  уроков
на  полугодие;
– и  постоянная  (я  не  скажу  обязанность,  как-то  всё  сложилось
само  собой)  забота  о  детях  в  плане  внешкольных  занятий
и  суббот…

Не  главное,  но  важное…
На  периоде  нашей  жизни  «на  Шоссейной»  надо  бы  остановиться
подробнее.
Вообще-то  этот  «период»  начался  значительно  раньше.
Он  начался  с  БМВ!
У  меня  образовалась  задолжность  «по немецкому»,
и  мне,  видимо  для  стимула,  задержали  выплату  стипендии.




Мы  как-то  перебились  в  этот  период,  Шишкова  помогла  мне
подготовить  переводы  технического  текста,  я  ликвидировал
задолжность  и  мне  выплатили  стипендию  за  весь  период.

Как  именно  в  этот  момент  подвернулся  Барков?
Судьба – злодейка…
Баркову  надо  было  продать  мотоцикл  и  купить  машину.
Я  мечтал о  мотоцикле…  Мечта  зародилась  в  ранней  юности…
Несколько  раз  я  пытался  заработать  и  купить  мотоцикл,
но  все  попытки  проваливались.
Мотоцикл  был  из  тех,  что  поступали  к  нам  из  Германии.
Подзаняв  ещё  немного  денег  у  дяди  Вити  Холевина
(чем  слегка  поссорил  его  с  отцом),  я  купил  мечту…
Поскольку  прав  ещё  не  было,  я  на  Егорьевке  (Егорьевском
шоссе)  тут  же  попался  гаишнику  и  был  оштрафован 
на  3-и  рубля.  Случай  по  тем  временам  исключительный. 
Маленькое  отступление:
Во-первых,  Егорьевское  шоссе – мечта  современного  водителя,
идеальное  покрытие(?),  однополосное,  «абсолютно»  пустое.
Мотоцикл  стелется,  фара – луч  в  тайну,  придорожные  деревни
гулко  отзываются  мотору:  ТА…ТА…ТА…ТА…
Тёплый  ветер  в  лицо…  Господи!  Господи!
Кто  не  испытал  этого,  тому  бесполезно  что-либо  объяснять.
Во-вторых,  «сдать  на  права»  было  плёвым  делом:
расправился  со  знаками  на  картонном  полигоне,  проехал  кружок
на  любом  мотоцикле,  не  сбрасывая  ноги  с  подножки,  и  …  !
В-третьих,  бензин  и  моторное  масло  можно  было  купить 
на  редких  «заправках»,  но  гораздо  проще  было  заправляться
на  дороге  от любого  грузовика  вообще  бесплатно.
Вот  жизнь была!

Я  перекатал  всех  друзей  и  всю  соседскую  малышню,
что  однажды  мне  откликнулось.
Когда  для  …  потребовался  нейрохирург,  Вовочка  Куликовский
– профессор  в  Бурденко  тут же  согласился  приехать  и  помочь.

Мотоциклетную  тему  можно  растянуть  на целую  книгу.
Но  поскольку  у  меня  другая  задача,  я  только  немного  потешу
себя  и  расскажу  о  нескольких,  наиболее  запомнившихся 
поездках.

В  ЦИАМе  молодых  сотрудников  часто  посылали  в  совхоз
под  Волоколамском  «на  лён».
В  очередной  раз  туда  поехал  Миров.
Я  выезжаю  из  Малаховки,  еду  по  МКАДу,  подбираю  по  пути
Валентину  (жену  Мирова,  они  тогда  только  поженились)…
В  городе  нам  пришлось  заночевать  в  доме  колхозника.




Дежурная  долго  извинялась,  что  не  может  предоставить
нам  отдельный  номер.  На  следующий  день  у Мировых
был  праздник,  а  я  отсыпался  на  обратную  дорогу.
С  Волоколамском  связано  ещё  несколько  эпизодов:
там  «Я  в  стогу  ночевал  с  ненаглядной  певуньей  своей»,
там  проходил  курсы  «начинающего  депутата»,
там  купил  (сдуру  в  десять  раз  дороже  заводской  цены)
наш  первый  трактор.
Но  об  этом  как-нибудь  при  случае…

В  ЦИАМе  у  нас  был  начальник,  друг,  покровитель  и  т.д.
Роберт  Авалов,  к.ф/м. наук,  начальник  сектора…
Однажды  я  прокатил  его  из  Тураево,  где  он  работал с  ЭВМ,
а  я  был  одним  из  кураторов  строящегося  испытательного
стенда  энергетических  установок  для  МКС.
Роберт  был  из  той  плеяды  молодых  учёных,  которые 
спросили  у  Хрущёва  «А  Вы  почему  молчали?»,  за  что  и  был
сослан  в  ЦИАМ.
Маленький,  пухленький,  жизнерадостный  грузин  был  счастлив.
«Да,  замечательный  аппарат!».

Любимых  «кругосветок»  было  две:
По  МКАДу  я  промчал  Гальского…  Когда  мы  вернулись, 
его  шатало,  а  впечатлений  хватило  на  всю  жизнь.

Вторая  «кругосветка»  начиналась  в  Малаховке,  по Егорьевке
до  второй  бетонки,  по  ней  до  Рязанки,  по  Рязанки  до  Малаховки.
Этот  круг  я  любил  делать  в  одиночестве,  но  однажды  прокатил
Алёну.  Подробности  этой  поездки  описаны  в  дневниковых 
записках  «Беглеца»  в  «Тетради без №»  «Письма  к  А. В. Лебедевой».
 
Один  раз  возил  брата  под  Можайск  в  наши  МАПУвские  лагеря.
Поездка  не  задалась,  т.к.  город  превратил  верховья Москвы-реки
в  сточную  канаву.

Однажды  возил  отца  по грибы  за  Бронницы.
Белые  буквально  прыгали  под  ноги.
Слезая,  отец  сказал: «В первый  и  …  в  последний  раз!».
А  вот  с  Мировым  туда  же  (но,  правда,  к  бабке  Гали  Талановой,
о  которой  речь  впереди)  мы  съездили  с  удовольствием,
на  этот  раз  для  меня.  Но  и  Миров  был  не  в  накладе, 
грибов  было  много  и  приняли  нас  радушно,  а  т. к.  я  «за  рулём»,
то  всё  радушие  досталось  ему.

Несколько  раз  ездил  на  Плещеево  озеро  в  Переславль-Залесский.
(Это  где  музей  «Ботика  Петра  Первого»)





Обычно  один…  Но  однажды  с  Галей  Журавлёвой,  служившей
лаборанткой  у  Велихова.
См.  в  «Беглецах»:
«Есть  женщины,  которых  красота
таится  где-то  в  глубине  лица,
за  хлопотами  белокрылых  рук
укрылись  и  надежда,  и  испуг…»

Сегодня  уже  4-е  утра  следующего  дня (Первое  декабря 2017-го).
Я  решил  вернуться  на эту  страничку  воспоминаний,  благо
компьютер  позволяет  раздвинуть  абзацы.
Мы  встретились  в  альплагере  на  леднике  Местио,  куда  я  попал
с  Сёмой  Хейфецем,  Иркиным  двоюродным  братом.
Более  энциклопедически  образованного  человека  я  не  встречал.
Сёма  работал  техником-технологом  на  «Московской  чулочной
Фабрике»  (и  снабжал  всю  родню  носками).
Однажды  он  предложил  мне  поехать  с  ним  в  отпуск  на  Кавказ.
Оказалось,  что  он  в  дружеских  отношениях  со  всеми  «Снежными
Барсами»  того  времени.  Нас  приняли  с  открытыми  объятиями.
Мы  «потоптались»  на  Местио,  у подножия  Эльбруса  и  через
Чегет  и  Сванетию,  по  Донгазарунскому  ущелью спустились
в  Адлер. 
В  этом  путешествии  я  впервые  услышал  грузинское  пение:
Ночь  в  горах,  веранда  чайханы,  компания  мужчин, тёмное,
как  ночь,  вино  и  … бесконечная  мелодия.
 
В  Москве  я  встречался  с  Галей  несколько раз  в  общих   
компаниях,  но  у  наших  отношений  по  многим  причинам
не   было  будущего…
Хотя  должен  признаться,  что  разрыв  дался  мне  нелегко
при  моей  влюбчивости:  ладненькая,  светлая,  русоволосая,
с  огромными  синими  глазами  девушка,  да  ещё  альпинистка,
да  ещё  из  лаборатории  моей  мечты(!).
Бес,  отменный  искуситель,  всю жизнь  у  меня  за  спиной…

И  ещё  две  поездки  под  Каширу.
Одна  с  Колей  Казьминым  в  деревню  к  его  бабке.
Усадьба  над  Окой,  с  прудом,  старым  домом,  небольшой   
деревенькой.  Звонкий  сосновый  бор  и  грибы  …  грибы.
Вторая  с  Ириной.  Пытался  устроить  её  в  санаторий  (из-за  язвы), 
но  она  раскапризничалась,  т.к.  в  санаторий  нас  не  взяли, 
а  в  деревне  остаться  она  отказалась  наотрез.
Возвращались  мы  тяжело,  даже  мотоцикл  почему-то  постоянно
нарывался  на  колдобины.
На  этой,  как  говорится,  оптимистичной  ноте,  пожалуй,  закончу.






Итак,  мы  живём  на  Шоссейной.
Всё  идёт  своим  чередом.  Ира  закончила  институт  и  работает
в  школе…  Постепенно  у  неё  образуется  свой  круг  общения.
Никаких  «чёрных  кошек»  между  нами  не  пробегало,  внешне
всё  выглядит  нормально,  может  быть даже  радужно.
Я  числюсь  в  ЦИАМе,  регулярно  получаю  зарплату,  но  чувство
своей  бесполезности,  ненужности,  растёт.
Туманные  физические  идеи  не  приобретают  очертаний, 
практическая  работа  куратора  только  занимает  время.

Единственное  её  достоинство – долгосрочные  командировки
в  Ленинград.  Я  знакомлюсь  с  роднёй:  там  жила  папина  мама,
бабушка  Катя  (Старорежимная  строгая,  даже  на фотокарточках
её  малаховского,  дореволюционного,  периода) с  дядей  Георгием
и  его  семьёй.  Но  это  отдельная  страница  моей  жизни. 
Влюбляюсь в  город ,  в его  атмосферу не  как  турист,  а  как   
ностальгирующий  по  чему-то  утерянному,  но  дорогому,
и  возвращаюсь  в  Москву,  как  в  чуждый  мир.

В  это  время  у  всех  нас  (меня,  Ирки,  Беляева,  Казьмина,
Шишковой  и  Фролкиной)  завязывается  новое  знакомство,
перешедшее  в  многолетнюю  дружбу.
Напротив  Беляевых  жили  Андреичевы:  несколько  родственных
семей,  отгороженных  друг  от  друга  не  только  заборами…
Лёва  Андреичев,  наш  одногодка,  жил  с  мамой…
Мама  работала  в  детдоме  и  Лёву,  по  этой  причине,  мы  не  видели
практически  всё  детство.
Но,  однажды  мы  Лёву  женили.  Как  это произошло
(в  реалики-шоу)  знает  один  Беляев.  Я  помню  только
как  однажды  мы  ехали  вчетвером  на  моём  мотоцикле:
Я.  Славка,  Лёва  и  …  Марина.
Марина  безусловно  достойна  если  не  поэмы,  то  уж  Оды…
Не  крупная,  но  с  настоящей  русской  фигурой,  белолицая
с  канапушками  и  лёгкой  рыжинкой  в  волосах…
(Однажды  Миров,  увидев  её,  всю  ночь  проторчал  под
окнами  …(?)) 
Маринка  была  логопедом  (  но  не  таким,  как  в  известном
фильме).
Она  быстро  подружилась  со  всеми  в  округе,  в  том  числе
и  с  Ириной.
В  какой-то  мере  мы  обязаны  ей,  что  Ирка  вовремя  попала
в  роддом  и  Алёша  появился  на  свет  без  проблем  для  всех  нас.
А  ведь  она  (Марина)  просто  заглянула  к  нам  поболтать…
Ира  (это  же  надо)  опять  стирала  какие-то  тряпочки…
Одного  взгляда  было  достаточно…
Маринка  тут  же  организовала  машину  и  отвезла  Ирину
в  роддом  в  Жуковский  (было  воскресенье).




В  понедельник  я  ушёл  с  работы  вовремя…
Захожу  в  приёмную,  на  всякий  случай  бегло  просматриваю
списки  рожениц…  Своей  фамилии  не  вижу.
Пишу  записку:  мол  нечего  тут  валять  дурака,  поехали  домой.
Отправляю  записку  и  …  на  всякий  случай  ещё  раз  пробегаю
глазами  список(!)

О,  Боже!  Рогозинская – мальчик…
Я  выхожу  из  приёмной  на  руках…
Дальше  всё  как  у  всех…
Народ  (имеется  в  виду  друзья)  сам  собой  набивается  в  дом.
Дым  коромыслом…

Есть  одно  обстоятельство,  о  котором  говорить  как-то  …(?),
и  пройти  мимо  было  бы  неправильно.
Дело  с  том,  что  Леша  был  зачат  в  день  смерти  моего  отца.
Отец  умер  при  мне  и  я  помогал  санитарке  переложить  тело
с  кровати  на  каталку  и  отвезти  в  морг.
Мама  осталась  у  Мишиных  родственников  по  жене,
они  жили  рядом  с  больницей  на  Преображенке,
а  я  вернулся  домой  уже  за полночь.
Меня  трясло  от  пережитого  и  жуткого  холода
(февраль  был  лютый).
И  тут  Ира  проявила  лучшие  женские  качества…
И  в  память  об  отце  наш   сын  получил  имя  Алексей.
 
Из  роддома  Лёшу  забирал  дед  Сохор…
Огромный  ЗИМ,  за  рулём  «Гомулка»  (рабочий  малаховского
завода,  которому  машину  подарил  президент  сопредельного
государства),  по  приёмнику,  как  путёвка  и  напутствие,  звучит:
«Я  люблю тебя  жизнь  …» …
Так  Ириша,  как  мечтала,  родила  белокурого,  синеглазого  мальчика.
Тетя  Бася  дала  ему  зажать  в  кулачки  свои  пальцы  и  приподняла
над  простынкой(!!!)…  «Молодцом  будет!»…
И  жизнь  потекла  дальше…

Память  скачет,  а  надо  бы  вернуться  к  хронологии  событий.
В  качестве  предыстории:
В  первые  годы  семейной  жизни  было  естественным
подрабатывать:
я  разгружал  вагоны на  пакгаузе  в  Люберцах,
однажды  Сохор  Евсеевич  устроил  меня  на  авиационные  склады,
один  учебный  год  я  проработал  с  «вечерникам»  в  МВТУ,
и  т.д.
В  последний  год  работы  в  ЦИАМе,  кто-то  предложил  мне
присоединиться  к  «отряду»  отправляющемуся  в  Сибирь
на  лесоповал. 




Отряд  состоял  из  комсомольцев – организаторов
из  МВТУ,  их  друзей  и  знакомых  и  присоединённых  вроде
меня,  Астахова  и  Мирова.
Перед  поездкой  надо  было  пройти  медкомиссию  и  получить
энцефалитные  уколы.  С  этим  мы  справились  успешно,
оформили  отпуска  …   и…   

«Поезд  далями  Сибири 
очарован,
стук  колёс  …»

Поезд  переправлялся  через  Волгу  под  Казанью…
Вокзал…  Свиные  шашлыки  на  палочках… 
Ничего  отвратительнее  я  в  своей  жизни  не  ел.
Но  это  такая  мелочь  по  сравнению  с  возвращающейся
в  обратном  направлении  памятью : «Поезд  далями  Сибири  …»

Кроме  того  в  поезде  я  впервые  увидел  Таланову.

Я  увидел  или  она  меня  увидела(?)…
Из-под  мохнатых,  как  лапы  елей,  ресниц  на  меня  смотрели
глаза…
Я  не  помню,  чтобы  мы  когда-нибудь  о  чём-либо  «серьёзно»
разговаривали,  мы  просто  всегда  были  рядом,  чтобы  нас 
не  разделяло:  расстояния,  обстоятельства  жизни,  которые
почему-то  постоянно  были  против  …  (А  вот  мы  против!).
С  того  момента  прошло  уже  более  полувека, 
а  мы  всё  ещё рядом  и  как  говорит  Таланова: «Какое  счастье,
что  мы есть  друг  у  друга.»  Я  с  ней  согласен  не  в  обиду
никому  из  дорогих  мне  женщин.
Конечно  фразы  Толстого  («Все  счастливые  …»  и  «Всё  смешалось  …»)
литературно  красивы  и  по   смыслу  верны,  но  мне  кажется,
что  в  драматическом  плане  семейных  разладов  большого
разнообразия  нет.

Для  молодых,  но  уже  ленивых,  остановлюсь  на  этом путешествии 
подробнее:
В  Красноярске  мы  задержались  на  сутки.
Сначала  отправились  в  заповедник  «Столбы»,
оттуда  наши  уехали  на  плотину  красноярской  ГЭС,
а  я  остался  с  группой  скалолазов.  Вот  где  я  увидел
бесстрашие  и  мастерство,  когда  человек  падает  в  расщелину
между  «перьями»  и  …  нет,  нет  не  расшибается,  а  зависает
как  бы  клинит  себя  между  стен…  Чуть  влево  и  тебя  зажмёт
в  расщелине,  чуть  вправо  и  твоего  тела  не  хватит,  чтобы
остановить  падение.
(Невольно  вспомнился  Кавказ:  вертолёт  забирает  из  лагеря
двух  альпинистов,  в  которых  на  восхождении  ударила  молния) 



Утром,  задыхаясь,  бегу  в  аэропорт,  успеваю  в  последний  момент.
Старый  «дуглас»  разбегается  и  взлетает…
Тайга!   Мы  летим  достаточно  долго  и  садимся  в  Богучанах.
Долгий  переход  по  накатанной  лесовозами  дороги  и  мы
в  леспромхозе  «Пинчуга».
Здесь  нас  разделяют  на  две  бригады.  Ту,  в  которой  я,
отправляют  в  деревню  Ярки. 
Поселяют  нас  в  здании  школы,  проще  сказать  в  избе.
Ни  мебели,  ни  быта…  Единственное – это  рабочая  столовая,
а  все  продукты  местного  колхоза,  для  которого,  в  порядке
шефской  помощи,  мы  заготавливаем  сено.
Определяют  нас  на  т.н.  «нижний  склад».  МАЗы  привозят 
с  делянок  до  30-ти  кубометров  стволов.
Наша  задача:  заподлицо  обрубить  ветки,  распилить  стволы
на  стандартные  размеры  и  скатить  в  кошели  в  воду.
А  вода – это  Ангара! 
Когда  кошель  наполнялся,  его  забирал  катер  и  сплавлял
туда,  где сплачивали  плоты.  Затем  плоты  сплавляли  в  Игарку,
грузили  на  пароходы  …  и…  «Лес – наше  богатство!»
Нет!  Оказывается  не  лес  наше  богатство,  а  древесина
  (т.е.  валюта).
Если  не  считать  мошки,  то  работа  для  молодого  тела 
и  «комсомольского»  задора  одно  удовольствие. 
Для  любителей  по  вечерам  рыбалка (таймень  «украл» 
фотоаппарат).
Южный  берег,  на  котором  деревня,  хотя  и  высоко  над  водой,
но  плоский,  увалы  начинаются  в  километре от  воды.
Северный  крутой,  иногда  это  просто  голые  щёки.
Однажды  мы  с  Талановой  переправились  на  тот  берег,
вскарабкались  на  самый  гребень,  всю  ночь  жгли  там  костер
и  …  слушали  Ангару.
Отпуск  пролетел  незаметно  и  все, с  заработанными  деньгами,
отправились  догуливать  на  Байкал,  а  я  вернулся  в  Москву.

И  начался  период,  о  котором  и  рассказывать  больно  и  стыдно,
и  умолчать  нельзя.  Он  как  перевал…
Но  не  так  сразу,  начну  восхождение  постепенно:
Может  быть  то,  что  со  мной  происходило  действительно
(по  Толстому)  только  моё?  Подобных  переживаний  я  не  наблюдал
ни  у  кого  из  своих  друзей,  хотя  Гальский  был  женат  трижды,
Беляев  дважды,  Андреичев  (титан)  один  раз,  а  Казьмин 
не  женился  так  долго,  что  мы  уже  и  не  надеялись.
Правда  в  браке  он  прожил  недолго,  умер…

При  всей  своей  влюбчивости,  я  всё-таки  не  могу  считать  себя
ни  «козлом»,  ни  «кобелём»,  т.к.  «завоевание»  женщины  никогда
не  было  для  меня  самоцелью,  но(!)…


   
 
Кого-то  же  я  любил…  Кого?  И  что,  вообще,  значит  «Любил!»?
Человечество  исписало  стопу  бумаги  выше  Эвереста,  пытаясь
разрешить  эту  загадку,  если  не  сводить  её  к  химической
формуле.
Опираясь  на  свои  внутренние  ощущения,  скажу  с  уверенностью,
что  любил  (и  это  чувство  не  оставляет  меня  всю  жизнь)
Фролкину,  Алёне  и  …  Ирину.
Что  же  касается  трёх  других  женщин:  Шишковой,  Талановой
и  Борисовой (Т.Ф.),  то  тут,  за  неимением  другого  слова,
вынужден  сказать – Судьба!
Встретившись  с  любой  из  них  в  «своё  время»,  я  бы  прожил
так  же,  как  Лёвка  Андреичев  с  Маринкой.
Эти  три  женщины  разные  по  внешности,  образованности
и  интеллекту  были  «моими»  по(?)…  По  чему: по  отношению
ко  мне,  по  мироощущению…  Каждая  из  них,  я  вам  скажу,
«не  подарок»,  но(!)…
Судьба  словно  играла  со  мной:  на  Шишковой  она  меня
проверила,  на  Талановой  подстрелила  и  окончательно
добила  на  Борисовой (Рогозинской).
Ни  к  одной  из  них  я  не  могу  приблизиться  без  внутреннего
трепета  (сравнение  может  показаться  не  лестным, 
но  ощущение  как  в  зоопарке:  клетки  конечно  же  прочные,
но  всё  же  в  них  не  домашние  животные)  и  тем  не  менее…

Итак  я  вернулся  в  Москву…
Опущу  некоторые  подробности…  («А  из  зала  кричат  …»)
Через  некоторое  время  из  Джамбула  (город  на  юге
Казахстана,  на  границе  с  Киргизией,  можно  ехать  в  горы
на  охоту  на  диких  яков)  позвонила  Таланова…
Вопрос  «ехать  или  не  ехать» даже  не  стоял.
Но  надо  было  решить  две  проблемы:
Первая  решалась  легко.  Мы  с  Мировым  давно  задумали
побег  из  ЦИАМа,  и  даже  подыскали  место  в  «Гипроугли».
На  то,  что  срок  службы  по  распределению  (три  года)
ещё  не  истёк,  ни  я,  ни  подписавший  моё  заявление  Амелин
(нач.  лаб.),  не  обратили  внимание,  а  кадровик  встрепенулся
поздно.  Всё,  я  свободен.
Со  второй  дело  обстояло  не  просто.  Надо  было  как-то 
объясниться  с  Ириной  и   дочкой.
Во  мне  не  было  внутренней  уверенности,  что  я  уезжаю  навсегда.
Так  оно,  в  тот  раз,  и  вышло.
Я  уехал  без  объяснений…  Так  надо!
Была  правда  одна  юношеская  фантазия:  когда  мы  (молодёжь,
физики  и  инженеры)  собрались  вокруг  Авалова,  я  уговаривал
 всех  уехать  в  Сибирь,  на  какую-нибудь  метеостанцию  и,
зарабатывая  на  хлеб  в  этом  качестве,  заниматься теоретической
физикой.  Сами  понимаете  …  безуспешно!




Уехал  я  в  начале  декабря,  прихватив (у  Беляева)  меховой  костюм
лётного  механика,  настольный  набор  книг  по  физике  и  ружьё.
Но  в  Джамбул  я  опоздал.  Видимо  Таланова  не  была  уверена  …
…  и  потеряла  ребёнка.
Это  не  стало  решением  проблемы,  но  существенно  повлияло
на  дальнейший  ход  событий.
Если  думаете,  что  я  вздохнул  с  облегчением,  то  Вы  ошибаетесь.
Мне  дорога  была  и  эта  женщина,  и  даже  этот  не  родившийся
ребёнок.  Но  в  Джамбуле  мне  делать  было  нечего  и  я  отправился
дальше  по  намеченному  маршруту  в  Ярки.
Прибыл  туда  под  Новый  Год,  устроился  в  леспромхоз  рабочим
«нижнего  склада» (т.е.  на  разделке  хлыстов),  снял комнату
у  стариков  за  10-ть  рублей  в  месяц  и начал  свою  «Сибириаду».
В  Джамбуле  я  купил  на  базаре  тулуп  овчинный,  кожа  была
ярко  жёлтого  цвета,  а  мех  внутри  белый  как  снег.
Сразу  уж  скажу,  что  уезжая  из  Ярков  я  отдал  тулуп  детворе
для  калядок,  а  ружьё  и  десантный  нож  своему  бригадиру,
у  которого  жил  последний  месяц.
Ещё  перед  вылетом  из  Красноярска  я  впервые  столкнулся 
с  Дедом  Морозом.  Камышинские  жуткие  зимние  ветра  ничто
в  сравнении  с  минус  пятьюдесятью  пятью  градусами  и
легким  серным  дуновением.
Бригада  мечтает  о  шестидесяти  градусном  морозе,  тогда
день  актируется  (по  часовой  ставке).
За  пару  дней  до  Нового  Года  приехала  Таланова.
Что  мороз  сделал  с  девкой:  волосы  из-под  шапки  и  ресницы
в  бахроме  инея,  глаза  горят  как  звёзды  в  безлунную  ночь,
на  щеках  румянец,  вся  из  себя  ладная,  быстрая…
Вся  деревня  затаила  дыхание…
На  Новый  Год  к  «моим»  старикам  из  Богучан  приехали  дочери.
Брага  приготовлена  загодя,  хлеб  испечён,  дед  съездил  на  санях
за  сеном  и  по  дороге  на  Караболе  (речка)  наловил  налимов
(строганина !),  бабы  затеяли  пельмени(!),  баня  истоплена  …
Жизнь …  жизнь  …   жизнь…
Никакого  сравнения  с  московской  тугомотиной  со  всей  её
калейдоскопичностью  и  мишурой.
   
Но  главное,  ради  чего,  как  мне  казалось,  я  приехал, 
не сдвигается  с  места.  За  день  так  выматываешься,  что  только  бы
доползти  до  койки.  Книги  на  столе  не  развязанной  стопкой,
рядом  тетрадка  и  ручка…
Владимир  Алексеевич,  ау(!),  вы  где(?)  …  вопрошает  Таланова
и  носится  по  забитой  торосами  Ангаре…
Ёщё  через  неделю  она  уезжает.  Провожаю  до  Богучан,
на  последние  деньги  покупаю  билет…
Самолёт  взлетает  и  …  мы  расстаёмся  на  десятки  лет…





Но  вот  что  такое  случай! Вы  не  поверите,  мне  и  самому
верится  с  трудом,  хотя  все  произошло  со  мной.
Я  расскажу,  чтобы  уж  закончить  эту  «повесть»:
Поднимаюсь  на  эскалаторе  со  станции  метро  пл.  Революции,
навстречу  мне  спускается  …  Таланова.
Мы не  сговариваемся,  я  дожидаюсь  её  наверху…
Не  было  десятилетия  разлуки,  будто  накануне  расстались,
но  уже  соскучились.  Мы  уходим  в  парк  «Горького»,  туда,
где,  по  выражению  моей  мамы,  смычка  города  с  деревней,
т.е.  дикий  парк  над  Москвой-рекой.
Я  уже  испытатель  на  ис.  станции  «Фаустово»,  Таланова
техник  на  ЭВМ...  Я  живу  семьёй,  Таланова  замужем,  у  неё  дочь.
Но  это  всё  внешние  факторы, не  имеющие  к  нам  никакого
отношения.
И  всё-таки  мы  снова  расстаёмся,  и  снова  на  десятилетие.
Следующая  встреча  снова  по  воле  случая:
Я  уже  на  Пуковой  горе…
Решил  разобраться  с  архивом  и  наталкиваюсь  на  телефонный
номер(?)…  Что  заставило  меня  снять  трубку,  наитие(?!).
 – «Вам  говорит  о  чём-нибудь  фамилия  Таланова?»
 – «Говорит…  Вовка  это  ты?»
Так  мы  встретились  ещё  раз  и  теперь уже  не  расстаёмся,
правда  не  физически,  а  благодаря  современным  средствам
связи.  Иногда  мы  всё же  встречаемся, но всё  реже  и  реже…
Возраст…
Таланова  побывала  ещё  раз  замужем  и  теперь  у  неё  две  дочки.
У  меня  Тамара  Фёдоровна  и  ещё  один  сын,  Денис.
Прошлое,  наша  Сибириада,  поддерживает  нас  и  позволяет 
без  унынья  смотреть  вперёд.
Всё,  что  достаётся  на  пределе  дозволенного,  всё  же  долговечнее
повседневного.

Теперь  о  Тамаре  Федоровне.
«Мечется  рыжая  женщина
в  поиске  розы  ветров…
Ей  согласиться  б  на  меньшее, 
да  норов,  видать, не  таков…»

Как  и  что подробно  описано,  во-первых,  в  дневниковых  тетрадях 
«Беглеца»  и,  во-вторых,  в  тетради  «Саранские  мадонны».
Очень  не  хочется  повторяться.
Из  семьи  (от  Ирины)  я уходил  тяжело.
Во-первых,  это  конечно  же  дети  и  семнадцать  лет  совместной
жизни,  со  многими  радостями  и  печалями.
Во-вторых,  все  родственники  и  её,  и  мои  просто  вздыбились.
Думаю,  если  бы  жив  был  отец,  я  не  решился  бы…
Мама,  как  я  ни  пытался  примирить  её  с  совершившимся,
так  и  не  приняла  ни  Тому,  ни  Дениса… 


Теперь  Мишенька  с  его  драгоценной  Инной  Николаевной 
стали  её  надеждой  и  опорой.
(Кстати,  я  недавно,  по  своим  делам,  позвонил  Багаевой,
моей  племяннице  по  родственной  линии  отца,
и  она  мне  тут же  сообщила,  пока  я  не  успел  её  остановить,
что  Миша  развёлся  с  И.Н.  и  теперь  женат  на  журналистке,
«мальчики»  Алёша  и  Николай  в  бизнесе  за  рубежами  н.Р.)

Начало  нашей  совместной  жизни  с  Т. Ф.,  ещё  до  свадьбы,  было
мучительным  и  надо  отдать  ей  должное  не  по  её  вине.
Она  делала  всё,  чтобы  хоть  немного  снизить  накал
моих  переживаний,  так,  как  она  их  понимала… 
Да  и  её  личные  переживания, думаю,  были  не  легче  моих
из-за  навалившегося  на  неё  общественного  порицания.
Я  в  своём  решении  был  твёрд  и  поэтому  её  врождённая
порядочность  не  позволили  ей  развернуться  и  уйти. 
Кстати,  Т. Ф.  (Тамара  Фёдоровна)  это  не  пренебрежительное,
и  уж  тем  более  не  унизительное  обращение,
наоборот  уважительное,  как  я  понимаю  деревенское:
«Мой»,  или  «Сам»,  или  «хозяин (..йка)»,  как  в  больших  семьях 
говорят  «мать».

Этот  период  личной  жизни  (Интересно,  что  надо  считать
«личной»?)  совпал  с  наиболее  интенсивной  и  плодотворной
работой  над  «Теорией  испытаний»  (Вот  уж  действительно
личное!)  и  написанием  первых  десяти  тетрадей  «Беглеца».
Чтобы  не  подумали,  что  хвастаю  или  привираю,  перепишу
сюда  текст  (хоть  и  шутливый)  с  фотокарточки  (на  фото  я 
и Чаусов,  аспирант  Харьковского  авиационного  института):
«Большой  специалист  в области теории  испытаний
Рогозинский  В.А. (крайний  справа)  со  своим  юным  другом
Чаусовым  во  время  пребывания  с  дружеским  визитом 
в  Харькове .  1972г.»
Есть  ещё  письмо  от  него  же….  Но  это  было  бы  уже  лишним…
Вообще  с  Харьковым  связано  много  счастливых  моментов,
кое-что  отражено  в  тетрадях  «Беглеца»,  например: в  цикле
«Бокал  стихов».

Будучи  не  тщеславным(?)  и  в  практической  плоскости 
бескорыстным  (скорее  ленивым  и  совершенно  не  коммерческим), 
я,  чтобы  хоть  как-то  зафиксировать  результаты  своих  разработок,
отдал  их  (уж  простите  без  имён)  для  защиты диссертации,  что
и  было  сделано.  Кроме  того  основные  идеи  зафиксированы 
в  «Основных  технических  требованиях  ВВС,  за  1980-й год»
и  в  Госте  «Испытания»,
впервые  разработанном  сотрудниками  НИИАС.   
(Правда,  ни  в  одном  из  документов  я  даже  не  упомянут).




Закончив  свои  «личные  дела»  и  отпустив,  привезённых  мной
из  ХАИ,  молодых  специалистов  на  собственные  хлеба,
я  «выпросил»  себе  должность  начальника  испытательной
лаборатории  и  с  головой  ушёл  в  реализацию  своих  идей.
Правда,  оказалось,  что  текучка  испытаний  и  административно
 – хозяйственные  дела  это  совсем  «не  моё».
Закончилось  моё  «хождение  в  народ»  плачевно  и даже
трагически:  в  аварии  на  стенде  погиб  Миша Толпекин,
когда-то  опекавший  меня,  только что  пришедшего  на  стенд
в  качестве  сменного  инженера.      
Тут  сразу  всё  перемешалось:  личная  трагедия,  «Перестройка»,
депутатство  в  Горсовете  Воскресенска  и  в  итоге
 – фермерское  хозяйство  «Солнечная  долина»  на  Пуковой горе,
как  возвращение  в  детство.
В  эти  самые  тяжёлые,  как  в  личном  плане,  так  и  для  семьи,
годы  Тома  проявила  все  свои  лучшие  организационные
и  душевные  качества,  и  это  благодаря  ей  семья  смогла  выжить,
а  Денис  получил  высшее  образование.

Теперь  можно  снова  войти  в  канву  повествования.
Распрощавшись  с ЦИАМом  и  вернувшись  из  творческой 
командировки,  я  долго  не  мог  устроиться  на  работу
из-за  штампа  в  трудовой  книжке  (Во  времена  были!).

«Добрый  человек»  посоветовал  обратиться  в  Фаустово:
«Там  всех  берут!»
И  действительно,  уже  через  три  дня  я  был  зачислен  в «20-й  цех»
НИАИ (Научно  испытательный  агрегатный  институт) на  стенд №1,
старшим  инженером  с  окладом  137 р. 50 к.
Здесь  я  встретил  много  своих  институтских  сокурсников
и  поэтому  и  в  коллектив,  и  в  работу  вжился  быстро  и  …
…  с  удовольствием.
Занимаясь   подготовкой  и  проведением  испытаний, 
я  тем  не  менее  не  расставался  с  «Бурбаки»,  что  в  конце  концов
меня  и  подвело.
Однажды  на  книгу  обратил  внимание  начальник  «аналитического 
сектора»  Журавлёв  и  предложил  заняться  вопросами  анализа
надежности  испытательных  стендов.
Так  начался  мой  путь  к  «Теории  испытаний».
Но  моё  нынешнее  повествование  совсем  о  другом.
 
Несколько  слов  о  доме.
Моё  представление  об  устройстве  домашнего быта  складывалось
постепенно  и,  к  сожалению,  не  на  примере  родительского  дома.
Думаю  это  не  вина  отца  и  мамы,  а  условия,  в  которых  пришлось
им  жить  (и  наверное не  только  материальные).
Про  Беляевский  дом  я  уже  говорил.  У  Шишковых  были  напольные
часы  с  музыкальным  боем  и  вечерними  чтениями.




У  маминых  подруг:  пианино  у  одной,
огромная  библиотека  у  другой.  У  Макаровых мне  нравилась
общая  атмосфера  сосредоточенности  всех  и  каждого  на  своём
деле.  Благодаря  Владику  Никулину,  моему  товарищу  в  МАПУ,   
стало  осознанной  необходимостью  посещать  театр, 
консерваторию,  музеи,  а  не  концерты  и  стадионы,
хотя  на  них  я  тоже  бывал,  но  значительно  реже.
Даже  у  моей  бабушки,  маминой  мамы,  было  то,  что  мне  бы
хотелось  иметь  в  своём  доме – картина,  написанная художником.
С  чем  связана  моя  внутренняя  потребность  жить  на  земле,
а  не  в  «муравейнике»,  я  не  знаю.
 Постепенно,  уже  со  школьных  лет,  я  стал  строить  такой дом:
«Я  строил  дом,
в  него  вложил  свой  смысл,
своё  уменье,  знанье  и  надежду…».

Начал  с  книг, т.к.  это  было  «по карману».  Когда  родилась  Света,
настоял  на  пианино.  Однажды,  с  премии,   приобрёл  вьетнамскую
фигурку  рыбака  из  дутого  серебра,  украсившую  пианино.
Все  дети  (Света,  Алёша  и  Денис)  волей – неволей  «обучались
Музыке».
Первые  десятилетия  самостоятельной,  взрослой,  жизни  пришлись
на  относительно  благополучные  годы  в  Стране.
Среди  всех  слоёв  интеллигенции  бурно  расцвёл  туризм 
и  активный отдых  в  период  отпусков:
«Удивительное  дело!
Горы  любят  чудаков:
инженеров,  КаТэЭнов,
профессуру,  докторов…»

В  разделе  о  БМВ  я  забыл  ещё  об одной  поездке,  зато  теперь  очень
кстати  о  ней  вспомнить:
У  Лёвы  Андреичева  тётка  жила  на  Селигере.  И  мы  с  Лёвой  однажды
«слетали»  к  ней  на  недельку.
400 км.  до  Торжка  по  Ленинградке,  а  от  него  до  Осташково 
по  грунтовке  ещё  100 км. (или  меньше?).
Тётка  оказалась  молодой  женщиной  при  муже  и  с  двумя
малолетними  детьми.
Семья  жила  в  избе  на  берегу  озера.  Пока  «москвичи»  дрыхли,
хозяин  (он  работал  в  местных  ремонтных  мастерских)  успевал
покосить,  наловить  лещей  и  отправиться  на  работу.
Нас  поили  молоком,  кормили  запечённой  в  печи  рыбой.
Однажды  мы  втроём  отъехали  в  лес  по  … (?)…
И  я  впервые  увидел  как  местные  собирают  грибы:
мужик  просто  перебегал  с  места  на  место,  нагибался
и  «летел»  дальше.  Через  полчаса  его  корзина  была  полна  и  мы
отправились  восвояси. 




Перед  отъездом  мы  купили  у  рыболовецкой  бригады  (были  и  такие)
прямо  из  сетей  авоську  щук  и  судаков  за  три  рубля.

Лет  через  десять  я  ещё  раз  воспользовался  гостеприимством  семьи.
Мы  приехали  большой  компанией:  Я  и  Миров  с  детьми
(Лёшей  и  Ольгой),  и  моими  «студентами»:  Витей  Веселовым,  Стасиком
Осадчим  и  Витей  Поздняковым.
Нас  отвезли  на  моторке  по  озеру  Пено  (где  начинается  наша
Матушка  Волга  и  где  погибла  партизанка  Лиза  Чайкина)
в  маленькую  (из  нескольких  домов)  деревушку…
А  через  месяц  забрали,  отвезли  в  г.  Пено  и  отпустили  с  богом.
Об  этой  поездке  можно  рассказать  много  интересного  и  поучительного,
но  этот  текст  не  «рекламный  ролик».

Так  я  «заболел»  Селигером  и  с  тех  пор  раз  в  году  хоть  на  недельку
один,  с  детьми  или  Мировым  приезжал  даже  не  ради  рыбалки,
а  для  отдохновения  души.  Ни  Юг,  ни  Север,  ни  Крым,  ни  Прибалтика,
ни  горные  лыжи,  ни  сплав  на  байдарке  ничто  в  сравнении  с
«Колокольни  третий  ярус 
опрокинут  над  простором…»       …        Во  всяком  случае  для  меня.
Отдых,  как   бездельничанье  в  чистом  виде,  не  приветствовался. 
Как  правило  обдумывались  новые  идеи,  или  завершались
начатые  работы.  И  Селигер  как  ничто  лучше  подходил  для  такого 
времяпрепровождения. 
Пока  мы  жили  вместе,  Ира  активно  участвовала  в  подобных  вылазках.
Потом  уже  я  ездил  в  отпуска  только  с  детьми  и   Мировым.
Тому  так  ни разу  и  не  удалось  «вывести  в  свет».

Итак,  я  работаю  в  Фаустово.
Как  раз  в  это  время  у  Беляева  так  складываются  семейные 
обстоятельства,  что  он  не  может  мотаться  по  командировкам.
Он  работал  в  Жуковском  на  испытаниях  ТУРсов  (противотанковых
управляемых  ракет).
Я  уговариваю  его  перевестись  к  нам.  К  тому  времени  я  уже
известная  личность  в  пределах  всех  служб  института  и  Беляева
оформляют  к  «нам  в  20-ку».
(Как  в  моём  случае  достаточно  было  звонка  Геннадия Ивановича
Баранова).
Для  меня,  как  оказалось,  эта  инициатива  имела  далеко  идущие
(уводящие)  последствия.
Беляев,  благодарный  воспитанник  и  последователь  своих  старших
братьев  и  молодёжи  коллектива  ОКБ-15.
Особые  конструкторские  бюро  образовались  на  базе  Сталинских 
(Бериевских)  шарашек  1938-1953  годов,  вобравших  в  себя  весь
научный  и  инженерный  потенциал  страны.






Приток  в  послевоенные  годы  выпускников  ВУЗов  оживил  и  внёс
человеческую  струю  («…  ничто  не  чуждо.»)  в  коллективы,  ранее
нацеленные  только  на  выполнение  поставленных  задач.
Так  в  совокупном  сообществе  городка  Жуковский,  со  всеми  его
НИИ  и  ОКБ,  появилось  два  крылатых  выражения:
Первое:  «Все  переспали  друг  с  другом  и  теперь  спокойно  делают
общее  дело».
Второе:  «Кадр,  который  сам  плывёт  тебе  в  руки».

Беляеву  досталась  в  «20-ке»  группа  технического  обеспечения
испытаний  средствами  измерения,  регистрации  и  контроля:
Молодёжь  из  соседних  деревень,  полнокровная,  жизнерадостная.
Правда  тогда  вся  «Испыталка»  была  такой.
Беляев  со  своей  природной  жизнерадостностью  и  ОКБвской  закваской
пришёлся  ко  двору.
Насколько  серьёзно  все  относились  к  работе,  настолько  же 
бесшабашно  предавались  разгулу,  или  разврату  (кого  на  что  хватало).

В  режиме  работы  на  испытательных  стендах  есть  одна  особенность:
Подготовка  и  само  проведение  испытаний  не  предполагает  работу
«от»  и  «до»,  и  постепенно  приучает  семьи  к  бесконтрольности
по  отношению  к  человеку,  работающему  на  «Испыталке».
И  сам  «человек»  привыкает  к этой  относительной  свободе  и
начинает  ей  пользоваться  для  совсем  других  «дел»,  кто-то
для  дружеских  пирушек,  кто-то  для  дел  амурных.

Утро  рабочего  дня…  Я  выхожу  на  шоссе,  Беляев  выкатывает  авто…
Мы  едем  на  работу  (от  дома  до  проходной  50-т  км.).  Не  сразу, 
постепенно  у  нас  образуется  круг  знакомств  (особенно  когда  мы
едем  на  работу  электричкой),  постепенно  знакомства  переходят
в  приятельства… 
Дальше  сами  понимаете  на  основании  выше  изложенного…
Это  называлось  у  нас  «устроить  день  счастья»…
Машина  набивалась  счастливыми  и  свободным,  и  летела  по  трассе…
(«Куда  несёшься  ты,  дай  ответ…  Не  даёт  ответа…)…
Кончилась  эта  свобода  и  для  Беляева,  и для  меня  печально…
Хотя,  конечно,  как  на  это  посмотреть…
В  конце  концов  появились  две  подружки,  Аксёнова  и  Борисова,
которые  взяли  нас  в  оборот,  да  так  что  мы  до  сих  пор  очухаться
не  можем…
Это  если  смотреть  со  стороны,  а  если  изнутри,  то  нам  скорее
несказанно  повезло.
Беляев  до  сих  пор  как  сыр  в  масле,  а  я  осуществил  интуитивное
желание  жить  «на земле».  Не  без  потерь,  конечно,  и  даже  не  без
трагедий. 
Говорят,  что  Бог  всех  прощает,  но  вот  прощает  ли  он  «всё»(?),
например,  детские  слёзы  (я  уж  не  говорю: судьбы).




В  продолжение  «дамской  темы»  поделюсь  одним  наблюдением:
Дамы,  с  какой  целью(?),  любят  делиться  откровениями
(насколько  искренними  и  откровенными(?)),  как  они  (или  их)
«Чуть  было  …  но…». 
Редкая  бывает  тактична  по  отношению  к  своему  визави. 
Мужики  наоборот  готовы  на  любую  ложь,
лишь  бы  женщина  была  уверена  в  своей  «единичности».
Трагикомедия  …   жизни…
   
Продолжу  повествование:
Казалось  бы  ни  что  не  предвещало  катастрофу,  во  всяком  случае
на  бытовом  уровне…
Но  что-то  же  подвигло  меня  на:
«…  приходи  к  нам, 
мы  тебя  заждались,
надоел  уже  социализм».  «Беглец»  Тетрадь №?

В  общем  как  в  воздухе:  ощущение  затишья  перед  бурей.
И  буря  грянула: 
Сначала  в  виде  лёгкого  ветерка  Горбачёвской  парочки,
затем  ГКЧП  и  Ельцынского  пьяного  беспредела,  развала  Страны,
расслоение  на  богатых,  бедных  и  нищих.
Подавляющее  большинство  населения  страны  оказалось
беспомощным,  неготовым  к  ответственности  за  свою  собственную
жизнь.  Кто-то  сник,  кто-то  бросился  выживать,  кто-то  всеми  силами
цеплялся  за  обломки  предприятий,  на  которых  ещё  недавно  так
комфортно  работалось  и  жилось.
Незадолго  до  этих  событий  Крыцков,  мой  товарищ  и  соратник
по  «Испыталке»,  уговорил  меня  подключиться  к  его  бригаде
«шабашников»  (Сколько  можно  нищенствовать?).
Но  как  мастеровой  в  бригаде  я  оказался  ниже  среднего  уровня
и  Крыцков  перевёл  меня  на  индивидуальную  работу:
Бригада  строила  дачные  дома  по  всему  Воскресенскому  району,
а  мне  поручалась  конопатка,  работа  за  которую  никто  не  хотел
(а  хозяева,  москвичи,  не  могли)  браться.
Работа  эта  (особенно  в  одиночестве)  требует  силы,  терпения
и  уверенности,  что  всё  имеет  не  только  начало,  но  и  конец.

Может  эта  шабашка  и  помогла  бы  нам  (мне,  Томе  и  Денису)
встать  в  материальном  плане  на  ноги,  но  Тома,  как  я  теперь  понимаю,
допустила  тактическую  ошибку  (я  уж  о  себе  не  говорю)  и  не  взяла
под  контроль  (твёрдо,  но  нежно,  почти  незаметно,  как  это  умеют
делать  некоторые  женщины)  появившийся  финансовый  ручеёк.

Куда  делись,  заработанные  мной  почти  за  семь  лет  каторжного  труда,
деньги  я  не  знаю…
«Дед,  корову  продал?  Продал!  А  деньги  где?  Спать,  старуха,  спать!»




Кое  какие  расходы  я  знаю  (пчельник,  дети,  отпуска…),  но  они
не  идут  ни  в  какое  сравнение  с  тем,  что  приобрели  за  эти  же  годы
даже  самые  бесшабашные  члены  бригады.
И  это  при  том,  что  с  момента  появления  в  моей  жизни  Т. Ф.,
у  меня  не  было  не  только  постоянных,  но  даже  мимолётных,
амурных  связей  и  я  никогда  не  был  пьяницей.
«А  деньги  где?»
      
Вот  теперь  можно  перейти  к  завершающему  этапу  своей  жизни.
Обозначим  начало,  или  вернее  предконцовое  состояние:
Все  мои  «любови»  устроены,  самостоятельно  и  при  детях…
Страна  постепенно  начинает  возвращать  своим  кормильцам
по  заслугам  и  стариков,  пребывающих  в  откровенной  нищете,
почти  не  осталось.
Дети  мои  все  более  менее  устроены.  Страшно  то,  что  трудиться
приходится  на износ  и  во  что  они  превратятся  к  моему  возрасту (?)
государство,  видимо,  мало  беспокоит. 
Государство  (как  структура)  больше  обеспокоено  собственным
выживанием.
Старшие  внуки,  надо  отдать  им  должное,  благодаря  характеру,
целеустремлённости  и  трудолюбию  устроены  или  на  пути  к  этому. 
Младшие  внуки,  а  тем  паче  правнук,   ещё  в  таком  возрасте,  когда 
о  будущем  думается  в  розовом  свете.
В  общем  плане  печалит  то,  что  Страна,  по  моему  ощущению,
постепенно  сползает  в  болото  «Одобрям!».

Я  живу  на  Пуковой  горе  практически  в  одиночестве.
После  того  как  Миша  сбежал,  я  продал  «пчельник», а  Тома  свой
дачный  участок,  мы  купили  трактор,  восстановили  (практически
заново  построили)  дом,  построили  скотный  двор,  завели  скотину 
и  птицу,  залужили  поле.
Надо  отдать  должное  Тамаре  Фёдоровне:
С  этого  времени  она  стала  фактически  спонсором  «Солнечной  долины»,
не  только  активно  участвуя  в  работах,  но,  главное,  в  финансовом  плане,
занимаясь  общенародным  в  те  времена  «челночным  бизнесом».
Одно  лето  здесь  жила   Света  со  всей  семьёй  и  свекровью,  и  даже
приезжала   Ирина.
Что  было  на  душе  у  Томы,  я  не  знаю,  т.к.  она  молчала…
Всплыло  всё  потом…  Оказывается  …!

Что  касается  взаимоотношений  Ф/Х  и  Государства,  то  помощи
мы  ни  у  кого  не  просили.  «Крестьянский  Союз»  нас  немного
пощипал  в  обмен  на  обещания.
Местная  власть  на  волне  социальной  эйфории  построила  нам  ЛЭП.
Так  мы  оказались  с  электричеством
Когда  пришла  пора  отчитываться,  нам  очень  помогла  Люда  Дроздова





– жена  моего  товарища  и  единомышленника  по  «Испыталке»
Владимира  Ивановича  Дроздова  (Светлая  ему  память!).
Мы  сотрудничали  пока  позволяли  наши  финансовые  возможности.

В  таком  состоянии  мы  протянули  довольно  долго.
Продукты  летом  раскупали  дачники  и  круглый  год  я  возил  молоко,
творог,  яйца  и  иногда  мясо  на  посёлок  Белоозёрский.
Вот  память?!
Сказал  «возил»  и  вспомнил,  что  не  рассказал  о  самой значительной
(и  радостной  для  дела  и  души)  покупке,  сделанной  Т. Ф.
Мы …  купили  …  УАЗик!!!
Сказать  что  «Я  был  счастлив» – ничего  не  сказать…
Правда…
Правда  через  год,  возвращаясь  с  посёлка,  я  попал  в  страшную
аварию.  Авария  действительно  была  страшная,  хотя  машина,
благодаря  конструкции,  и  я  сам,  благодаря  Богу  и  быстроте
реакции,  пострадали  не  сильно.  И  опять  же  на  высоте  Тома:
Меня  не  только  не  корили,  но  её  школьные  товарищи,
а  теперь  местные  «бандиты»,  заставили  виновника  аварии
купить  нам  новый  УАЗик,  на  котором  я  благополучно  езжу
до  сих  пор  (А  это  было  в  1995 году,  а  сейчас  какой  год(?),
я  иной  раз  забываю  следить  даже  за  текущим  временем).

«Протянули  довольно  долго…»,  но  всему  приходит конец.
Я  вдруг  почувствовал,  как  начинают  уходить  силы…
Не  буду  описывать  разные  болячки  и  травмы, 
на  меня  обрушившиеся.
Пришла  пора  задуматься  о  будущем…  Не  своём,  с  ним  всё  ясно,
а  о  затеянном  мной  и  Мишей  деле:  о  «Родовом  гнезде»!

Одно  упоминание  об  этой  затее  у  всего  нашего  окружения
(друзья  …  родственники  …  случайные  люди)
вызывает  смех  и отчаянное  противление:
«О  чём  тут  говорить,  какие  наследники,  да  кому  это  нужно…
Будущие  поколения,  семейная  собственность ???
Не  смешите!»
Обжёгшись  однажды  на  Мише,  который  под  натиском  жены,
драгоценной  Инны  Николаевны,  потребовал  раздела  земли,
я  переговорил  с  Лёшей  и  Светой  и  мы  пришли  к  согласию,
что  у  «Гнезда»  должен  быть  один  хозяин.
А  так  как  Денис  на  тот  момент  был  единственным,  специально
обучаемым,  и  с  малолетства  привязанным  к  фермерскому  хозяйству,
то  я,  оформляя  «Завещание»,  указал  его  в  качестве  основного
наследника.
И  в  то  время  это  решение  было  правильным.
Мы  с  Томой  радовались,  что  растёт  такой  мальчик: 
и  всё  то  он  умеет  (и доить,  и кормить,  и пахать,  и сажать,  и косить),
 
      
 

и  сам  он изъявил  желание  пойти  учиться  на  специалиста  по  С/Х.
Ни  у  кого  из  фермеров  в  округе  на  тот  момент не  было  такого
наследника.
И  опять  вспоминаю  отца: «Человек  предполагает,  а  Бог  располагает!»
Правда,  один  из  великих  физиков  предположил, что  Бог  просто
раскладывает  пасьянс.
И  вышло  у  него  на  этот  раз,  как  и «я  говорила»  Нинка  Сергеева,
наша  сотрудница  по  «Испыталке»,  а  нынче  чуть ли  не  единственная
Томина  подружка:
«Кто  захочет  жить  такой  жизнью:  Ни  сна,  ни  отдыха,  ни  выходных,
ни  праздников,  ни  благ  цивилизации,  один  сплошной  труд,  хоть
и  на  вольной  природе  в  окружении  её  вечной  красоты?
Закончит  институт,  женится  и  сбежит!»
Так  и  вышло…
Сказать  по  правде,  меня  это  подкосило. 
Двадцать  лет  труда  (даже  борьбы)  псу  под  хвост.
Я  без  претензий  отношусь  к  выбору  Дениса,  мне  нравится  его  семья
и  то,  как  он  её  строит  и  бережёт.  Никогда  не  возражал,  а иногда
и  провоцировал  Тому,  против  помощи,  которую  она  оказывала  ему.
И  всё-таки  итог  печален.
Тома  постепенно  отошла  от  «челночного  бизнеса»  и  полностью
переключилась  на хозяйство.
Летом  она  живет  на  Пуковой,  на  зиму  возвращается  в  Белоозёрский.
Сначала  это  было  традиционно  деревенское  для  всего  Подмосковья:
овощи,  зелень…  Потом  она  увлеклась  цветоводством  и  достигла  в  нём,
как  впрочем  и  во  всём  за  что бы не  бралась,  достаточно  высокого
и  устойчивого  положения.
Мы  даже  привлекали  наёмных  рабочих.  Но  до  тех  пор  пока 
их  претензии  не  стали  превышать  наши  возможности.

Уже  много  лет у  нас  нет  «скотного  двора», 
мы  полностью  сосредоточены  на  земле,  но  вдвоём  (а  фактически
Тома  одна)  проигрываем  в  традиционной  борьбе  с  сорняками.
Почему  одна?  Я  ведь  нигде  не  упомянул,  что  она  на  15-ть  лет
меня  моложе.  Но  и  её  силы  не  бесконечны.
И  это  лето  стало  для  нас  последним.  «Сорняки»,  в  самом  широком
смысле  слова,  победили…
В  самом  начале  своего,  и  вообще  по  стране,  фермерства  я  написал
небольшое  эссе  «Старик  и  земля»  и  попытался  опубликовать.
Но  местная  газета  мне  отказала (не  формат),  несмотря  что  я  был,
как  депутат  Горсовета,  членом  редакционной  коллегии.
Каким-то  образом  рукопись  сохранилась  у  Светы.
(Надо  сказать,  что  она  вообще  хранительница  семейных   традиций.
У  неё  осела  почти  вся  моя  библиотека  и  др.  знаковые  вещи.
Леша  и  Денис  относятся  к  подобным  вещам,  мягко  говоря,
без  пиетета.)





Постепенно  жизнь  в  стране  стала  помаленьку  «устаканиваться»,
но  так  медленно  и  ненадёжно  (Никогда  не  знаешь  что  наша
«Дума»  и  Президент  выкинут  завтра. Хотя  программных
заявлений  тьма,  но  самой  программы,  как  «Дорожной  карты»,
нет.),  что  планировать  свою  жизнь,  особенно  на  исходе,
почти  бессмысленно.

Три  года  тому  назад  Света  предъявила  мне  эту  рукопись
с  предложением:
«Я  беру  на  себя  все  заботы  о  фермерском  хозяйстве,  о  тебе,
но  организовываю  на  базе  «Солнечной  долины»  экологическую
школу.  Чтобы  мне  быть  уверенной  в  завтрашнем  дне,  ты  переписываешь
на  меня  свою  собственность».
Не  помню,  упоминал  ли  я,  что  Света  закончила  Пединститут 
по  специальностям  биология  и  география.
А  так  как  мир  стоит  на  пороге  экологической  катастрофы
(как  наша  несанкционированная  свалка),  то  экологическая  тема,
не  модный  тренд,  а  насущная  необходимость.
Я  с  радостью  согласился  по  двум  причинам:
во-первых,  возрождение  надежды…
во-вторых,  мы  с  Томой  не  могли  уже  надеяться  на  собственные  силы,
и  вообще  на  что-либо  надеяться…
А  тут  …  новая,  молодая  жизнь…

«Человек  …»,  ну  вы  помните…
Света  тут  же  приступила  к  реализации  своего  проекта.
Но  всё  оказалось  не  так  просто:
Во-первых,  мы  столкнулись  с  отчаянным  сопротивление  Дениса   
и  Томы.
Я  допустил  тактическую ошибку:  в отличии  от  первого  завещания,
не  посоветовался  с  семьёй.
Решение  моё  было  воспринято  как  предательство  и  присвоение
всего,  что  было  вложено  в  «эту  землю»  Томой  и  Денисом,
хотя,  клянусь  («сказано  не  клянись»),  что  никакой  задней  мысли
у  меня  не  было  (уверен,  что  и  у  Светы  тоже).

Во-вторых,  оказалось  что  ни  земля,  ни  постройки  соответствующим
образом  не  оформлены.
В  процессе  оформления  мы  столкнулись  с  «рейдерскими  захватами»
нашей  (по  всем  решениям  Горсовета  и  Гос.  Акту )  земли  сначала
Гослесфондом,  потом  дорожниками  и,  наконец,  «имущественным
комитетом»   правительства  Московской  области.
Суды  и  бесконечные  проволочки  тянутся  до сих  пор,
«А  жизнь  идёт  …  а  жизнь  идёт  …  и…».
Островский,  ау(!),  где  ты,  дорогой  мой  писатель  «Тёмного  царства».






Пожалуй  можно  подвести  итог,  ещё  не  черту,  но  всё  же:
Продать  землю  и  всё  хозяйство  не  удаётся.
За  бесценок – бессмысленно,  а  за  приемлемую  цену,
которая  позволила  бы  нам  спокойное  доживание,  покупателя
не  находится.
Света  упорствует  в  своём  решении  довести  задуманное  до  конца,
а  это  требует  решения  упомянутых  проблем  и  раздела  между
всеми  наследниками  всего,  что  можно  наследовать.

Моё  одиночество  на  Пуковой  горе  меня  не  тяготит.
На  протяжении  всей  «Исповеди»  я  почти  не  упоминал  о  стихах.
Пришло  время  сказать:
С  80-го  года  мной  исписано  более  семидесяти  «Общих»  тетрадей.
Долгие  годы  моими  слушателями  были  Ира Дьяченко  и  Веня Гришин.
Но  однажды  Беляев  привёз  на  Пукову  удивительного  человека
Сашу  Бунакина,  который  мгновенно  организовал  издание  маленькой
книжки  стихов  из  «Детской  тетради»  с  рисунками  своей  внучки.
Книжица  имела  оглушительный  успех  в  нашем  окружении
и  трижды  переиздавалась (конечно  смехотворными  тиражами,
в  пределах  наших  финансовых  возможностей).
Но  она,  как  катализатор,  подвигла  моих  друзей,  старых  и  новых,
на  издание  отдельных  тетрадей  «Беглеца»,  выкладку  всех  текстов
в  интернет.  Во  всё  это  действо  вовлечены  все,  но  главные  роли
у  Ларисы  Слободянюк,  Элеоноры  Соловьёвой  и  Гальского.
Я  не  говорю  им  спасибо,  потому  что  это  ничто  в  сравнении  с  их
самоотверженным  трудом,  я  просто  немею…

На  этом  я  заканчиваю  свою  исповедь.
Покуда  жив…
Как  цитирует  мне  кого-то  моя  «Старшая»:
«Пока  не  потеряно  всё,  ещё  ни  что  не  потеряно!»

С надеждой  и  любовью  ко  всем  Вам.

***********************************************************
Похолодело  в  груди  и  что-то  хрустнуло,  словно  нога
наступила  на  замёрзшую  лужицу,  и  человека  не  стало
в  одно  мгновение.  Никто  не  успел  ничего  сделать…
Да  и  некому  было.
На  хуторе «Солнечная  долина» о  нём  напоминает  только
«одинокая  могилка»  на  склоне  Пуковой  горы,
да,  может  быть,  тексты  сохранит  интернет,  если  не
произойдёт  всемирного  отключения  электричества.
(«Рукописи  не  горят»…  Горят,  братцы,  ещё  как  горят…)
Этот   текст  был  подготовлен  для  видео,
на  котором  я  читаю  дневник  «Беглеца».
Но  ролик  исчез(?)  с  моего  компьютера.


Текст  для  меня  важен,  поэтому и  решил
включить  его  в  эту  «Тетрадь»,  в  качестве 
послесловия.

«Это  явление  стало  модным:
Раз  вы  смотрите  эту  запись,
значит  меня  уже  нет…»
Безусловно
процесс  умирания  малоприятен,
но  поскольку  он  неизбежен,  то  и  относиться
к  нему  надо  соответственно.

На  наших  глазах 
Смерть  собирает  свой  урожай
практически  непрерывно,
только  мы,  занятые  жизнью,  этого  не  видим:
прихлопнули  комарика,  сорвали  травинку…
Такая  мелочь…
Что  касается  меня,  то  грех  жаловаться.
Всё,  задуманное  в  юные  годы,  выполнено
в  пределах  осознанных  возможностей. 
Жизнь  удалась  и  пришла  к  своему
естественному  завершению.
Нечего  больше  хотеть,  а  значит
нечего  делать.

Теперь  о  главном:
Первое,
О  судьбе  «Теории  испытаний»  беспокоиться 
не  надо.
Процесс  разработки  и  создания  «Изделий»,
благодаря  современным  возможностям,
ушёл  далеко  вперёд  и  практически  реализовал
все  идеи,  заложенные  в  моих  трудах
в  80-е  годы  прошлого  столетия.

Второе,
Благодаря  настойчивости  моих  друзей 
(Саши  Бунакина,  Ларисы  Слободянюк,
Эльвиры  Соловьёвой,  Толи  Гальского
и  Славы  Беляева),
заставивших  меня  пойти  на  публикацию
моих  опусов,  я  понял,  что  дневниковые
записки  «Беглец»
не  так  уж  бесталанны  и  пусты,  и  имеет
смысл  выставить  их  на широкое  обозрение.
Интернет  и  пробные  издания  «Тетрадей»,
мгновенно  разлетевшиеся  по  друзьям
и  знакомым,  подкрепили это  решение.


Третье  (и  наверное  самое  главное),
Единственным  человеком,  принявшим
и  поддержавшим  мою  первоначальную
задумку  превратить  ф/х «Солнечная  долина»
в  родовое  гнездо,  оказалась  дочка  Светлана.
Но,  во-первых,  она  учительница,
во-вторых,  скоро  выходит  на  пенсию…
Как  ей  в  одиночку  справиться 
с  бытом на  хуторе, 
сражаясь  не  только  за  жизнеспособность
фермерского  хозяйства,  но  и  с  алчностью
и  беспардонностью  государства.

Вот  и  выходит,  что  самым  правильным 
решением  будет  распродать  всю  собственность,
расплатиться  по  долгам  со  всеми,
пропорционально  вкладу  каждого  в  ф/х,
и  …  покинуть  этот  мир  налегке 
и  с  чистой  совестью.

Не  хотите,  мои  дорогие  родственники
и  наследники,  объединяться – получите  пепел.
О  чём  я  искренне  сожалею  и  надеюсь,
что  Дочери  удастся  сохранить  хотя  бы  часть
«Солнечной  долины»,  в  которую  вложено,
более  чем  за  четверть  века,
столько  душевных  сил  и  обыкновенного
крестьянского  труда  и  Тамарой  Фёдоровной,
и  Денисом,  да  и  мной…
Жалко…  Просто  по-человечески  жалко
за  прошлое,  за  будущее…

                Несмотря  ни  на  что 
с  любовью  и  благодарностью  ко  всем… 
 
                Ваш  друг,  отец,  муж.

Конец  шестьдесят  третьей  тетради.