"Мама, кушать", — слабо стонет сын
после артобстрела на Марата.
Холод смешан с углями заката
в ветках покалеченных осин.
Маме — тридцать, сыну — завтра пять,
бабушку вчера свезли на санках...
"Юнкерсы" приходят спозаранку,
забытьё взрывается опять.
Завтра безымянно. В нём враги
на Дубровке вновь полки положат...
"Исхудал, мой милый... Боже, Боже,
если есть Ты, слышишь, помоги..."
Это рубежи, что не сданы.
Мама с сыном спят, обнявшись крепко.
Лица восковые, точно слепки.
Зорко смотрит Сталин со стены.