В. К.
I.
У нас – вчера. Построчная зима:
то снег, то грязь... Последней здесь в избытке:
от сих чернил – нетрезвый слог письма
и судороги мыслей при попытке
начать непринуждённый разговор
среди зимы (твоей – взаимной – общей).
Так птица заставляет светофор
заплакать. Так соринки многоточий
щекочут, застят взор – и бравый спектр,
не находя спасенья в дуализме,
готов в три солнца целовать проспект:
во имя жизни. Незнакомой жизни.
Три цвета – враз! – букет? аккорд? стоп-кран
для мкадин? чтоб – молчать, автомобили! –
в три голоса к тоскующим мирам
сегодня пело: любят. Как любили.
II.
Когда сердце лежит в руинах, а голоса
дорогих, нет! бесценных кажутся чудом не от
мира сего; когда – скомканы паруса,
государыня-рыбка души примеряет невод
вместо мантии, ибо приказано с глазу прочь
прятать солнце сокровищ без имени и предела;
когда ночь отдаётся беспамятству пришлых порч,
затопив океанами чувств бастионы тела, –
это – северный ветер!..
Но будь – ему вопреки:
буря стихнет – и тьма, расступаясь пред маяками,
станет светом, в чей круг вхожи боги да моряки,
неба новой надежды коснувшиеся руками.
III.
Рухнувшим криком – свобода: тебя – вернуть!
«Мы» – пара букв, без тебя ничего уже
не означающих, кроме как: верный путь
не пролегает сквозь пустоту в душе.
Ранящим стоном – свобода: тебя – отдать!
Звона цепей не слыхавшие – ей тесны,
и она медленно сходит с ума от дат,
павших в бою ожиданья твоей весны.
Яростным кличем – свобода: к тебе! к тебе!
Кожи не чуя, пульсары слагают ритм:
сердцебиенье – вопрос и ответ судьбе,
судьям, себе и… (Тсс! Скоро – поговорим.)
Горе шлифует железные времена!
Море семи одиночеств – волной – кричит:
эта свобода – отныне – тебе – верна:
против Фемиды она поднимает – щит.
IV.
Одиночество, холод, Бетховен.
Шаг за шагом – Лефортовский парк.
Мир без Бога – безбожно духовен;
Божий мир был духовен не так…
Под нахлёстами крыл – ветра? Духа? –
что за птица, чьим холодом полн! –
волны «Лунной» касаются слуха:
не касается слух этих волн.
В вековом серебрении диска
наугад ищет устье река…
Ты так близко, так близко, так близко!..
Так близка мне – и так далека!
V.
Эта страна пожирает своих детей:
мучит отчаяньем немочи мать-чума!
Родина-плеть смолвит – смелет теплом плетей:
в этой стране время года всегда – зима.
Непроходимые льды равнодушных глаз.
Неизлечимо хрипящий некроз сердец.
Снег уступает пространству одну лишь грязь,
прах под ногами: не есть ли он – сам Творец?
Третье злословие неумолимо – клясть;
первые два так умело играют на
нём, до небесного слома ощерив пасть
тюрем, кликухами сплюнувших имена!..
Род прокажённых – замешанный на войне
мир – красота никого уже не спасёт:
там, где невинность растоптана в тишине, –
алые рты злобно скалит не-мой народ.
VI.
Вместо голоса – почерк.
Вспоминанье несбывшихся встреч.
Между прошлым и прочим –
миг – меч – ты. Плач – (попытку рассечь
вечность) – прячем, пророчим –
петь, устлав партитурами – речь.
Вместо голоса – почерк…
Вместо взгляда – неловкость:
зрак, мятущийся в двух плоскостях.
Сумасшедшая лёгкость.
Россыпь нот в родниковых горстях.
Разум, рухнувший в пропасть.
(Пустота – для незрячих – пустяк.)
Вместо взгляда – неловкость…
Вместо прикосновенья –
бегство воли под натиском звёзд.
У границ сновиденья –
белый парус (израненных грёз
чистый образ! паденья
солнц – в штыки полыхающих гроз!)
вместо прикосновенья…
Вместо имени – латы.
(Ты сказала: мешают дышать.)
Квадратура прохлады;
жар – скупое тепло удержать.
Марш-броски – маскхалаты –
швы: так плюшевый мир медвежат
сшить с куском стекловаты
просто, если душа – в мятежах! –
lumen cordium…
На сердце – латы –
сохранить его.
VII.
Так – тики – так:
счётчик разлук.
Резкое: – враг!
(Веское: друг.)
Дерзкое: – бой!
(Детское: боль.)
В лбу – лом одной
мысли: с тобой.
(Так – тики – тик.)
Нервы – внатяг;
верно – постиг
(хоть и – простак)
суть бытия:
суетен быв,
вспомнил – тебя,
память разбив
будущим…
Ток –
жил провода
сжёг. Жив – листок:
клеточки да
речи комок
(Арин клубок).
Если бы – мог!..
Если бы – Бог…
VIII.
Минуя сегодня, вчера оказалось завтра.
На скаредном небе – извёстка и проч. старьё.
Двадцать лун, как я бросил зерно; и на почве Сартра
оно пробудилось прекрасным цветком осветить жнивьё.
Я вышел навстречу ему, считая уколы в пятке:
сердце ль пало в бреду, или сам я – Эллады сын.
В урожайный век можно сыграть, даже – выиграть в прятки;
но предел анонимности ложут, солгав, весы.
Когда у языческой дамы нема повязки,
правосудье – на глаз, то есть: правду побрал судья.
И на скотном дворе, в отделении свинствопляски,
гений места – ничто забыванья: они суть я.
Это не маскарад, но – эмпатия: чувство плоти,
воззыв духа к тому, что когда-то звалось: душа.
Солидарность в лице человеческом, виде, роде, –
de profundis до самого высшего падежа.
Лишь наречие воли, обнявши крылом словесность,
не нуждается в перьях сберечь существа тепло.
…так ладонь доверяет ладони, презрев стекло;
так в ковчег возвращаются голуби, неизвестность
усмиряя масличным листиком; так в беззвездность
тьмы покажется вдруг: светло.
IX.
Чужестранница! Тобой ли
мир мой – Рим мой – завоёван?
Век мой – беспризорной боли
зверь – сражён, низвержен, скован:
кротким жестом, речью звонкой,
взором ласковым, роднящим
Весту – с вольной амазонкой,
будущее – с настоящим.
Чужестранница! Тебе ли,
сердцу сердц, любви отчизне,
посвящали менестрели –
гимны, Ланселоты – жизни?
Душу подвигом тревожа,
слух поэзией смиряя,
песни – (битвы) – правда – ноша
неба? – Нет: земного рая!
Чужестранница! Тебя ли,
целомудреннее веры,
в чародействе обвиняли
чернорясы-лицемеры?
Скупость, пустоту и сирость
облачив грудною клетью,
не узреть, как возносилась
птица душ к тысячелетью!..
Чужестранница! Обратно –
сквозь века, – ищу ответа:
ты ли это, Ариадна?
Ариадна… ты ли это?
(С февраля по июль 2017)