Я целую в лоб одну, а другая лижет ухо.
И безумные глаза, так что страшно отказать.
Сговорились, что они назовут меня Миклуха,
Если благостный Макфлай вдруг не станет возражать.
А Макфлай не возражал. Он вообще о нас не знает.
Где Земекис, где Тавда! Где мои семнадцать бед!
И не всякий зверь бежит. Только тот, что понимает:
Не на всякого ловца есть у боженьки ответ.
Треугольник наш таков, что имеет он шесть бёдер.
Биссектриса из угла. Да только бёдра не равны.
И позлее сторона вдруг достанет лютый ордер.
И выходит мне снимать пифагоровы штаны.
Как до этого дошло? Кабы только знать рецепты.
Помню: пили алкоголь, допились до пустоты.
И однажды понял я на никкейвовом концерте,
Что на иного мудреца не довольно простоты.
Все Миклухино житье уместилось в райской птице.
Той, что бросивши клюёт, да всё смотрится в окно.
У неё одно крыло – будто милая сестрица.
А другого нет совсем. И сестрице всё равно.
Прежде было хорошо. А потом – со всеми в ссоре.
И в смятении стыда наш разрушен Аюдаг.
Нас спасает только то, что провинция у моря.
Не в сибирской глубине козерог, телец и рак.
Я гляжу на двух старух, что друг дружке лижут уши.
И от гибельных сетей мне не сгинуть, не сбежать.
Догорает тот ломбард, где закладывали души.
Ах, безумные глаза, как же сложно отказать.