Отрывок из повести Moof...
Потом, когда у Платона на тюрьме урки спрашивали за что он сидит, он обычно горько улыбнувшись отвечал:
- За три червонца, всего за три червонца….
И все интересующиеся, сочувственно или равнодушно в меру своего невеликого интереса, покачивая головой, отходили в сторону. Рисуя в своей наголо стриженной голове, образ банального мелкого воришки, вытаскивающего из кармана у недорезанного подвыпившего непмана три золотые монеты царской чеканки. Почему именно у непмана? Потому что только человек с такой сомнительной репутацией торгаша и перекупщика мог владеть при теперешней власти тремя царскими червонцами, и потому что именно с этой монетой и ассоциировалось слово «червонец». Она была знакома и явно или тайно желанна всеми. Всякий, хоть один раз увидевший этот солнечно сияющий диск, становился непроизвольно нумизматом, желающим собрать большую коллекцию подобных раритетов. Таких, мелких призывно поблёскивающих кругляшков, с портретом последнего русского царя Николая Второго на аверсе. Состав его был такой, что золото действительно отливало лёгкой краснотой из-за содержания в нём незначительной массы меди. Большинство населения страны даже никогда не держало в руках этот запретный плод, но видеть хотя бы издалека наверняка приходилось всем.
Сам Платон никогда не пускался в объяснения и не пытался доказать, что к воровству он не имеет никакого отношения. Потому что так было легче выживать в среде уголовников, составляющих большую половину тюремного населения. И потом, когда на перекличке сокамерники узнавали что он «политический» и сидит по пятьдесят восьмой статье, они очень удивлялись. Но в дальнейшие расспросы пускались очень редко. Не в правилах воровской жизни лезть в душу сидельца. Закон простой – каждый сам за себя, я к тебе в душу не лезу и ты ко мне не лезь.
Да. История эта рассказанная тремя разными участниками этого печального события из-за которого он оказался в тюрьме наверное и смотрелась бы по разному, но сам Платон никогда никого не винил и не укорял в случившемся, потому что понимал что виноват сам. И срок в десять лет без права переписки считал не то чтобы справедливым, но каким-то закономерным что-ли? Осознавая, что в той истории и вряд ли мог бы быть другой итог. Более того, он понимал, что всё могло быть даже гораздо хуже. Ибо в делах, где замешана женщина, замешан сам дьявол. И это немного примиряло его с десятилетним сроком. Потому что кругом сидели люди совершенно потерянные, почти сошедшие с ума. У которых, были приговоры с двадцати и двадцатипятилетними сроками заключения. Причём за гораздо меньшие преступления. Да собственно и преступления ли это были? Чтобы легче было на душе, для себя он решил, что да, преступление он совершил, а срок пусть останется на совести судьи. Которой, этой самой совести у него, к сожалению нет и уже никогда не будет. Совесть не ноготь, если её обрезали, то снова не отрастёт.
Начиналось всё довольно таки неплохо. Да что там лукавить? Прекрасно всё начиналось. В таком маленьком городишке знакомства завязывались легко, так как вольно или невольно людям приходилось часто сталкиваться, как перемещаясь по городу по бытовым делам, так и общаясь по работе. Именно на работе Платон Полак и познакомился с Григорием Валентиновичем Петровым. Было это, наверное на третий день после его выхода на работу в городскую типографию, где Полак устроился работать корректором и одновременно в свободное время подрабатывая на линотипе. Так как в ту пору был единственным человеком в городе владеющим этим искусством. Не чурался он журналистской деятельности, изредка выискивая занимательные сюжеты способные заинтересовать сонную публику сибирской глубинки.
Таким образом, он и познакомился с местным писателем и поэтом Петровым. Тот был человеком, что называется публичным и очень общительным. В своё время он был председателем местного союза пролетарских писателей, позже переименованным в союз советских писателей. Невысокий и лысоватый, тот просто не мог сидеть на одном месте. Собственно творчеством ему было уже заниматься некогда и неохота, ранее он написал с сотню стихов, пару десятков рассказов и пару повестей и посчитал, что этого достаточно, чтобы считаться маститым. Не стесняясь, называл себя классиком и родоначальником минусинской литературы. И вёл себя с молодыми авторами,как мэтр, снисходящий к дилетантам. Произведения его были созданы правильно, грамотно и расчётливо. Особых эмоций у читателей они не вызывали, не блистали явным талантом и злободневностью, но и бездарными назвать их тоже было нельзя. С тех пор он занимался их активным продвижением в массы, и занимался административной работой, участвуя во всем, что хоть как-то было связано с искусством и литературой. Организовывал прозаические и поэтические кружки, редактировал сборники, собирал поэтические и музыкальные вечера и был председателем практически всех собраний и заседаний.
И естественно автоматически становился наставником любого молодого автора желающего ступить на скользкую стезю литературы. Но особо он благоволил женщинам и молодым девушкам…! И хоть был он небольшого роста, с начавшей облетать шевелюрой и животиком уже давно не влезавшим в стандартные размеры одежды, предпочитая просторные пролетарские апаши, сандалии фабрики «скороход» и широкие полотняные штаны, но впечатление на женщин производить умел. Мог он быть, когда нужно учтивым и обходительным. Так как разговорной речью владел неплохо. А уж запудрить мозги провинциальным экзальтированным дамам для него совсем не составляло никакого труда! Поэтому любовниц менял довольно часто. Да они порой и сами были рады такому отношению к ним, так как тесная дружба приносила плоды в виде публикаций в провинциальных, а порой и краевых изданиях, что повышало их личную самооценку, грело самолюбие и позволяло получать небольшой стабильный доход в виде гонораров. Но самой крепкой его привязанностью была недавно приехавшая из города Винницы Аделия Аленко, молодая тридцатилетняя женщина с неординарной для города внешностью. Была она стройной брюнеткой со жгучим взором и тонкой девичьей талией, из-за чего стала объектом внимания всей мужской половины литераторов. Писала неплохие стихи с трагическим уклоном и депрессивными окончаниями, причём иногда не лишённые тонкой иронии, чем сразу обратила на себя внимание всей женской половины литературного сообщества. Но особое внимание на неё обратил Григорий Валентинович. Ему она понравилась по совокупности этих качеств. Умная ироничная женщина, с практически безупречной внешностью мнилась ему прекрасным призом, достойным его славы и таланта. Естественно ему пришлось приложить немало усилий, для того, чтобы добиться благосклонного отношения к себе, и через пару недель Аделия приняла его ухаживания и разрешила считать их отношения достаточно близкими.
В тот злополучный вечер, он решил отправиться в гости к Полаку. Потому что считал, что только Платон может достойно поддержать беседу и соответствовать статусу друга из приличного общества. Дружеские отношения уже давно у них установились к тому времени. И хоть Платон обычно допоздна работал в типографии и был не очень близок к литературному сообществу, но в литературе разбирался превосходно и не чуждался творчества. Но писал в основном по настроению и что называется «в стол». Основная работа в газете занимала слишком много времени. Тот визит хорошо запомнился всем троим, и мог бы быть рассказан ими с точностью до минуты. Но как было замечено выше каждым рассказчиком по-разному.
Всё пошло не так как задумал Петров с самой первой секунды, сразу после того, как Платон открыл дверь своей небольшой квартирки находящейся почти напротив типографии. Встретившись глазами, Аделия и Платон поняли, что именно сегодня что-то должно произойти. Были сказаны стандартные приветственные фразы, налита в рюмки сладкая наливка и кипел самовар, а они всё встречались и встречались глазами не в силах оторваться друг от друга. Это была магия чувств. И она ещё больше усилилась, когда Платон заговорил. Дело в том, что как бы не был Григорий Валентинович разговорчив и сведущ в делах поэтических и прозаических, но он мыслил и рассуждал на уровне провинциального поэта. Считая эталоном прозы писателей подобных Горькому и Сарнавскому и эталоном поэзии Демьяна Бедного. Что естественно не могло восприниматься Аделией как признак высокообразованного человека. Он сделал большую ошибку, приведя её к Полаку. По сравнению с ним он выглядел дремучим провинциалом. Поэтому очень быстро вечер знакомства превратился в страстный диалог Аделии и Платона. Разговор шел о материях недоступных Петрову, о поэтах декаданса, о футуристах, имажинистах и символистах. Весь вечер разговор не замолкал ни на минуту и Григорий Валентинович чувствовал себя в этой беседе лишним. Ему оставалось только досадливо морщится и ревновать Аделию, когда она горячо оспаривая какое нибудь высказывание Платона крепко хватала его ладони и сжимала их своими тонкими, длинными и нервными пальцами, так близко приближая свое лицо к лицу оппонента, что казалось ещё секунда и они соприкоснуться носами или губами. Смотреть на это было невыносимо. Но он терпел, он уже знал, что она человек с дерзким характером и последствия любой ссоры для него могут быть непредсказуемыми. Но всё же сюрпризов ему избежать не удалось.
Они засиделись в гостях далеко за полночь, когда погас свет, и пришлось зажигать керосиновую лампу. Григорий Валентинович стал собираться, усиленно намекая, Аделии что время позднее и пора уже расходиться по домам. Аделия не стала спорить. Она встала с дивана поправила оборки на юбке и дойдя вместе с Петровым до порога квартиры, дождалась когда он перешагнёт за порог сказала ему:
- Знаете Григорий, к сожалению, я не могу сегодня проводить вас, так как решила остаться ночевать здесь. На квартире у Платона. У нас с ним осталось много недоговоренного и недосказанного. Поэтому, до свидания и доброго вам пути….
- Вот как…? – только и смог произнести ошарашенный Григорий Валентинович и развернувшись у закрытой перед самым носом двери, растеряно вышел на полуночную улицу. Домой он шёл в полном смятении чувств. Ревность, обида и чувство ненависти ежеминутно сменяли друг друга, не давая мыслям выложиться в логическую цепочку с объяснением, что-же всё таки сейчас произошло? И как это вообще могло случится? Дома он, не раздеваясь лёг на кровать и так пролежал до самого утра строя планы возвращения Адели и мести Полаку. Одновременно прислушиваясь к шагам за окном, всё ещё втайне надеясь, что она вернётся к нему утром, и всё их общение закончится всего лишь устной беседой и недоразумение как-то разрешиться само собой.
Но Аделия не вернулась, ни утром, ни днём, ни вечером, ни на следующий день. Не вернулась она и через неделю и даже через месяц. Она осталась жить у Полака, и казалось, навсегда забыла о Григории Валентиновиче Петрове. На литературные мероприятия ходить перестала и вообще они больше практически в городе не сталкивались. Пару раз виделись издалека, но желание пообщаться не возникло. В типографию Петров тоже перестал приходить, так как просто на физическом уровне не желал видеть лицо человека, так быстро и почти не прилагая усилий отбившего у него женщину. Даже вспоминать об этом ему было невыносимо. Но встретиться им всем троим всё-же пришлось. Это случилось ровно через год после расставания.
Поздним вечером в дверь комнаты в коммунальной квартиры, где жил Петров негромко постучали. Он открыл дверь и увидел на пороге Аделию и Платона. Он хотел тут же захлопнуть дверь перед носом у этой женщины принесшей ему столько страданий. Но шальная мысль вдруг мелькнула в его голове, - «неужели она ко мне вернулась?» – и он неожиданно для самого себя произнёс :
- Проходите.
Платон и Аделия неторопливо прошли в комнату и сели рядом на диван. Когда Григорий Валентинович присел на табуретку через стол напротив, она спросила его:
- Григорий Валентинович, у вас оставались мои рукописи со стихами, там была папка, в которой находилось около ста рукописных листов, помните, я вам давала их для общего сборника, я хотела бы узнать, остались ли они у вас и не можете ли вы их мне вернуть? Ну конечно если вам не трудно это сделать….
Петров саркастически улыбнулся, молча встал, прошёл вглубь комнаты и вытащил простую серую канцелярскую папку с книжной полки, висевшей над маленьким письменным столом. Вернулся на место и небрежным жестом бросил её на стол у дивана.
- Возьмите, не пригодилась, - всё так же ядовито улыбаясь, произнёс он. Его лицо было красным и тонкие побелевшие губы выдавали всю внутреннюю борьбу, происходящую в нём. Немного помолчав, он добавил, - за мной ещё есть должок, помнишь Платон, я занимал у тебя шесть червонцев? Я понимаю, что ты из гордости их не спросишь, но я как честный человек возвращаю их тебе. Правда с одним нюансом, так как ты бессовестно ограбил меня, отобрав мою женщину, то я верну тебе только три, а три высчитаю у тебя за Аделию. Будем считать, что я продал её тебе, три червонца её красная цена и больше она не стоит, - с этими словами он полез в карман штанов и достал оттуда дешёвый кожаный портмоне, застегивающийся на шариковые защёлки. Такой, с какими ходило в лавки большинство домохозяек. Вынул оттуда купюру в три червонца, и положил перед Платоном прихлопнув ладонью.
Аделия зло посмотрела на Петрова и тяжело задышала. Полак отнёсся к этому спокойно, он не торопясь вынул из нагрудного кармана рубашки Паркер с прекрасно читаемой надписью «1888, Janesville, Wisconsin, USA» не торопясь крупно написал на купюре «идиот» и двумя пальцами подвинул её в сторону провинциального маститого поэта.
- Плохой из тебя Джек Лондон, - произнес Платон, намекая на известный рассказ американского писателя, где сюжет о золотоискателе, продавшем женщину, чем-то напоминал происходящее. Потом они с Аделией поднялись и вышли из комнаты Петрова.
Нужно сказать, что эти купюры были в обращении большой редкостью, так как больше предназначались для внешнеторговых расчётов, внутри страны они хоть и имели хождение, но были задавлены огромной массой рублей. Купюры бывали только трёх номиналов, в три, пять и десять червонцев. На них были изображены профили Ленина и густая вязь надписей, защищающая бумаги от подделки. При случае они приобретались знающими людьми как надёжное вложение, вроде заменителя векселей и ценных бумаг. Так как в любое время их можно было обменять в банке на значительную сумму в советских купюрах. Самому Полаку эти червонцы достались от тувинских заказчиков, печатавших книги в типографии на тувинском языке. Тува была независимой страной, но с недостаточно развитой полиграфической промышленностью и там они тоже были в ходу. Он просто сдал по подотчёту аналогичную сумму в рублях и оставил червонцы себе. Такая сделка была абсолютно законной и ничем ему не грозила. Назавтра Петрову понадобились деньги и Полак с легким сердцем занял ему шесть червонцев, две купюры номиналом по три червонца. Вот теперь с таким же лёгким сердцем простил этот долг «классику» Минусинской литературы. И как оказалось зря.
На следующий день после обеда он уже со сломанным носом валялся на бетонном полу у следователя и плевался кровью, доказывая, что надпись «идиот» не имеет никакого отношения к изображению лика Ленина, а адресована литератору Петрову. Который, ранним прохладным утром не поленился и принёс эту купюру и заявление на возбуждение уголовного дела младшему следователю Народного Комиссариата Внутренних Дел.
Через три месяца он входил в пересыльную камеру, уже имея за плечами ту самую десятилетнюю сумму срока, которую по горькой иронии старые сидельцы именовали так знакомо – червонец.