Тот, кто наблюдает за вещами,
сохраняя имя каждой вещи –
остаётся незамеченным и безымянным,
заклиная опыт откровенности.
Условия духовных странствий
не насыщают тех, кто ими обладает,
а недоступность знаний о погибших землях
потакает и иным дурным привычкам.
Где несводимость опыта с его причиной –
там наблюдатель укрепляется легендами,
постылое добро земных насельников
он претворяет в капища и башни.
Где разум чувствами истошно подменяется,
а чувства ускоряются в падении –
там наблюдатель роется в помоях,
считаясь не с событием, но с ушлым временем.
Нас что-то переселяет
из одной вещи в другую:
глаз, слово, повторяющийся акт зачатья…
...как будто прошлое всегда готово в будущем
напиться из истока необъятного...
Но даже в необъятном - дышит середина
(незримая реальность
ярче многих убеждений),
с ней трудно обращаться, но она всегда готова
к имперскому величью барабанной дроби.
Телесное гордится нажитой личиной,
влекущей, как колодезное жерло,
в котором нет полётов ввысь, полётов вглубь,
а есть паренье замкнутой основы.
Телесное нуждается в природе,
в укладе властвования и подчиненья,
и в наслаждении страстями -
видит творчество
цепной реакции взрывающихся солнц.
Цель погружения в сплошную требуху
мистически-обычной справедливости -
дарует зло искавшему добра,
зальётся кровью прежде примиренья.
Гнев не торжественней придуманных имён,
но подражает удовольствию беспамятства:
жестокость избавляется
от всех своих поклонников,
когда достигнет благоденствия и пика славы.
Наблюдатель узнаёт себя
в изваяньях
- возбуждающих действительность -
в любовных кликах неба и земли,
соединённых на животном легкомыслии...
Всё не ново, однообразие желаний
не укротит экзему обречённости,
и гениальнейший закон
земных страданий
разрушает остающегося незамеченным!