Орошенное свинцом и кровью поле,
Остывает тихо под косым дождем,
Эти капли усмиряют стоны боли
Всех укрытых белым саваном знамен.
Устремились вниз потоком слезы неба,
Громовой раскат – как тризна мертвых душ,
Там, где раньше колыхался колос хлеба, –
Остовы сгоревших «тигров» и «катюш».
На земле нет места, чтоб свободным было
От обугленных воронок и огня,
Ровно два часа артподготовка выла
Так, что сумрак был неотличим от дня.
Предрассветный час окрасил гул и грохот:
На земле и в небе – тысячи машин,
Смертный бой, начавшийся с грудного вздоха,
Черно-алой кистью пишет вязь картин:
В небе «мессершмитт» и «Як» узор ваяют,
След инверсионный режет гладь небес,
Жерла пулеметов диким визгом лают,
Сбитые машины камнем канут в лес.
На земле же танки вспахивают злаки,
Неокрепшие березы рвет снаряд,
И скрипят костьми катки в железных траках, Загоняя плоть людей в подземный ад.
Бронебойных пуль сверкают стрелы-жала,
Пехотинцы жмутся к танкам, за корму,
Ожидая в страхе огненного вала,
Раз за разом уносящий их во тьму.
Снова взгляд наверх, а там таран воздушный,
Рубит винт крыло заклятого врага,
От расплавленного фюзеляжа душно:
Он упал от рядового в трех шагах.
День рожденья, не иначе, выпал парню,
Спас сейчас солдату жизнь нательный крест, Даже в тот момент, когда бой – словно псарня,
Он не одинокий в этом поле перст.
Осенив себя знаменьем, с криком: «Мама!»,
Он примкнул к винтовке трехграненый штык,
А спустя секунду грудь раскрылась раной:
Снайпер не сдержал ухмылки хриплый рык.
А меж тем все больше счет подбитых танков, Что ни шаг, то под ногой лежат тела,
И на запах воронье летит к останкам,
Та, что за плечом с косой, свое взяла.
…Смыт с лица земли дождем кровавый запах,
Похоронные команды разбрелись, Смерть не разделяет, кто тут трус, кто храбрый, Ты за всех сегодня Богу помолись.