(охотничья быль)
До зимовья оставалось уже всего ничего, но Алексей налегал, понимая, что буквально через десять минут декабрьская ночь плотно захлопнет свои черные челюсти вместе с ним и его родимой тайгой. Оттопав за день порядка двух десятков километра, он понимал, что силёнок у него осталось не так уж много, оттого и выкладывался сейчас по полной, чтобы успеть засветло. Огонёк – его наиглавнейший друг и помощник, карело-финская лайка, где-то впереди, а скорее всего уже грызёт любимую кость под крыльцом, однако он не сердился, понимая, что собакам на промысле достается куда больше.
Неожиданно в полной тишине, сдавленный собачий всхлип окатил Алексея ушатом холодной воды. Срывая с плеча двустволку, он ринулся вперед. Буквально в долях секунд, как на застывшем кадре, Алексей увидел меж заснеженных деревьев огромного белого полярного волка, на загривке которого маленьким рыжим галстуком, болталась собака, его Огонёк и…всё. Проломившись в горячке ещё десяток метров через плотный ельник, он понял, что ничего уже не изменит, никого не догонит, и никого не спасёт. Размазывая по лицу горький пот, а скорее слёзы, Алексей вернулся назад.
Угрюмым молчанием в полной темноте встретило его родное зимовье. Затопив печь, он на автомате поужинал, и, борясь, с накопившейся усталостью, в полном раздрае чувств упал на нары. А вроде всё так классно начиналось. И с вертолетом всё сладилось, и соболь в капканы идёт, и была полная уверенность, что к Новому году он вернётся домой с полным рюкзаком пушнины. Что за напасть сегодня свалилась!? Нет для промысловика горя сильнее, чем остаться посреди сезона без главного помощника – собаки. Эх, Рыжик, Рыжик, на своей груди вынянчил…Царствие тебе Небесное. Однако слезами горю не поможешь и работа, а это семь 15 километровых путиков, не ждёт. Отмаявшись без сна и отдыха всю ночь и, поднявшись, как обычно, ещё затемно, он покормил у крыльца ещё одну собачку - четырехмесячного щенка Громика и вышел на лыжню.
Декабрьский рассвет, словно через силу приподнял на горизонте своё хмурое веко, разглядывая его, и, узнав, тут же уронил, оставив лишь маленькую щель, да и то ненадолго. Далёкая Манарага, грозя небесам, всё так же тянула свою когтистую лапу. А еле слышное рокотание сходящих лавин, говорило, что она так и не смирилась со своим заточением в недрах Приполярного Урала…
Каково же было негодование Алексея, когда в четвертом капкане не нашел даже лапки соболя, - он был начисто съеден волком. Нет не росомахой, уж он-то разбирается в следах, а именно волком. О таком беспределе он даже и от стариков никогда не слышал. Ладно бы росомаха или рысь. А, тут – полярный волк! И Алексей всем своим нутром понял, что впереди у них будет схватка ни на жизнь, а насмерть и кто победит, только Богу известно. В следующем капкане не было даже приманки, а «нулёвка», прихлопнутым воробьём, валялась под жердочкой. И со следующим капканом была та же картина. В удрученных чувствах он не спеша тащился обратно, когда, ещё издали, услышал истошный вой щенка.
То и спасло Громика, что он был щенком, а не взрослой собакой и лапа волка просто не смогла до него, забившегося под вмёрзшие брёвна крыльца, дотянуться. Пришлось Алексею на ночь взять его в тепло, что настоящие промысловики никогда не сделают. Несколько раз посреди ночи щенок начинал заполошно взлаивать, уставившись на дверь. Алексей брал фонарик и с ружьем выходил наружу. Всё та же тишина и напряжение встречали и провожали его. Уже неделю, как по замкнутому кругу, он ходил по своим путикам, находя повсюду разор. Щенка он сейчас держал при себе, на глазах, и водил сзади на длинном поводке.
Уже который раз он возвращался в зимовье с пустым рюкзаком. Сегодня после ужина, Алексей вскипятил новый чайник, заварил его доброй горстью тридцать шестого, сел за стол и стал думать – что делать? Что?! Или выходить через три дневных перехода в Саранпауль с пустым рюкзаком к не ждущей его семье или…Сколь не ломал себе голову, он так ничего и не мог придумать. Волк даже шанса на выстрел ему не даёт, он его, кроме как следов, ни разу с той первой встречи и не видел. В лампе уже заканчивался керосин, но Алексей, так, ничего не и придумав, прилёг и незаметно уснул.
Шуршали по углам счастливые мыши, посапывало поддувало печки, в окно на него холодно и безучастно смотрела круглолицая луна, и только старое зимовье по матерински тихо вздыхало, не зная как и чем ему помочь…
… Лёшка, вставай! Ты что разоспался-то!? А ну-ка одеваться и пулей во двор, я уже Серко давно запряг, поедем, как вчера договаривались, капканы проверим… Батя? Батя!? Так… Что так? Если хочешь настоящим мужиком вырасти, ты должен всё в жизни уметь – и на медведя с рогатиной и карася за хвост. Из-под копыт Серко в его лицо летели снежные льдинки, екала селезёнка мерина, а отец, укрывая его полой своей шубы, на ходу учил Алексея премудростям капканного лова лис, в части которого он был первым докой на деревне. Но всё, что он рассказывал, как залетало в ухо Алексею, так и вылетало, единственно, что он запомнил «… А если возьмёшь капкан «семёрочку», так и сполярным волком управишься!» Закончил отец, подтыкая под ним свою волчью шубу…
Очнувшись, Алексей, как будто воочию увидел давно умершего отца – Александра Нестеровича. Он, как и всё его послевоенное поколение, почему-то быстро и незаметно ушли друг за другом…. Досталось им…Эх, батя, батя, я уже сто раз пожалел, что пренебрегал твоей наукой. Сейчас бы спросить, посоветоваться. Кажется вот он - локоток, а не укусишь…Разве интересны мне были твои байки, когда в клубе ждала Любушка – голубушка, яблочко моё наливное….Это уж после армии тяга к охоте появилась, но тебя уже и в живых небыло…
Погоди, а что он про «семёрочку-то» мне сказал? Погодь, так ведь есть у меня этот, ещё дедом Нестором,капканчик кованный!
Люди часто и сами не понимают, откуда им порой приходят знания, но в какой-то миг это происходит и память снимает свои замки-печати. Где-то в подсознании он уже знал, что и как надо делать, чтобы выиграть схватку.
Два дня он ходил по своим разоренным путикам, искал волчьи мочеточки собирал в полиэтиленовый пакет желтые льдинки. Два вечера из подходящей осины он выстругивал ножом полуторо-метровую ложку -лопату. А потом, уже днём на улице, раз за разом, взявшись за кончик ручки, делал подкоп под застывшим следом щенка, ставил там взведенный капкан и, отходя, маскировал его до тех пор, пока с трех метров и морщинки не было на снегу. Так день за днём он оттачивал своё охотничье мастерство.
«А волк-то, сына, как любой хищник, никогда не остаётся дневать рядом с местом, где кормиться. Уходит в самые далёкие крепи, вот там, оставив свою осторожность, спокойно и отдыхает. Только единственное чувство, - чувство голода заставляет его выходить опять на свою тропу»…. Главное, что сейчас выделил Алексей из отцовского монолога, это было слово – тропа. Да! Ну, конечно же, у его противника она должна обязательно быть. Вот её и надо найти. Это на подходе, за три-четыре километра, он начинает осторожничать и нарезать по тайге, путая след, кренделя всякие, а где-то там, дальше, у него должна быть эта тропа.
Уже сносно наловчившись работать лопаткой, зная, как и каким снегом лучше маскировать подходы и отходы к месту установки, Алексей не упустил и выпавшего ему шанса – обильная пороша, лёгкая и объемная, как пух гагары, выпала прямо под утро.
Одевшись как можно легче, он положил в рюкзак всё необходимое, закинул за спину Ижевку и отправился на место предстоящей схватки, которое выберет именно он, а не его противник. Отойдя от зимовья порядка 7 километров, Алексей стал по кругу обходить зимовье. И вот она – набитая волчья тропа, по которой хищник еженощно ходит к нему на разбой. Осторожно продвигаясь вдоль неё, Алексей подобрал место, где, выйдя из-за высокой кочки, можно без особого труда незаметно установить под след капкан и так же отойти.
Он достал калёный дедов подарочек, перекрестился, одел чистые холщовые рукавицы и стал тщательно натирать капкан волчьими желтыми льдинками. Упираясь в дужки ногами, Алексей взвёл капкан, подправил чуть симки и осторожно положил на снег.
Взял свою лопатку, крупными шагами подошел из-за бугра к следу и вырыл под ним пещерку. Потом не спеша, осторожно стал подрезать снизу ножом застывший «стаканчик» следа, пока сверху не увидел мутное мельтешение лезвия. Сходил за капканом, установил его на сучках-палочках, чтобы не примёрз, и, отходя, лопаткой стал маскировать свой след, приглаживая неровности и посыпая свежей порошей взятой со спины.
Когда он встал опять на лыжи и со стороны осмотрел свою работу, то подумалось – «А батя бы, наверное, похвалил…». Настолько качественно, что и с двух метров не заметишь и складочки на снегу. Привязав к березе тросик от капкана, он отправился назад.
Таких лютых морозов уже давно не знала Югорская тайга. Такой треск по лесу стоит, что упаси Господь, попасть, где в дороге, под его жесткий замес.
И сколько добрых слов благодарности наслушались две старые подружки за эти дни от молодого охотника. Печурка, аж, зарделась по девичьи, а старушка-зимовьюшка от похвал только ахает да охает, да стыдливо окошко своё белым платочком изморози промокает. «Ну, как же вас не хвалить, родимые вы мои. Ближе вас, моих спасительниц, сейчас и нет у меня никого» - ласково наговаривал Алексей, подкидывая очередное березовое полешко.
А в далёком заснеженном урочище одинокий волк, подняв к свинцовому небу рваное ухо, прислушался и, втянув изуродованным носом морозный стылый воздух, глубоко вздохнул. Нет, это не лось кормится, ветки с треском бесшабашно заламывает, это мороз-батюшка явился, ходит по лесу барином, да деревья наотмашь хлещет - забавляется. В брюхе у него заурчало, он потянулся, но пронзительная боль в спине тут же заставила его упасть на колено. Да, старость не радость. Интересно, а у этих, у двуногих, как они со своими стариками? Наверное, до самой смерти дети заботятся и ухаживают. Люди же, как ни как, не мы, волки безродные ….
Он вспомнил свою последнюю схватку с молодым соплеменником. Нет, он не был вожаком, он просто был верным спутником волчицы, которая и держала всю стаю. Однако на этот раз она не заступилась за него, когда дорогу к ней ему перегородил молодой и сильный.
Всю осень он скитался, пробавляясь то зазевавшимся зайцем, то глухарем. Трудно волку выжить в одиночку, да, практически, и невозможно. Доходило, до того, что только полёвка и была на обед. Но это ещё, куда бы ни шло. Беда случилась, когда он попытался отжать у зазевавшейся лосихи телёнка. Видно действительно стар стал, и реакция не та, вот и получил копытом по спине, да так, что чуть волчьему богу своему лапы не откинул. Как увернулся от других ударов, и сам не знает. Еле уполз.А снегу с каждым днём всё прибавляет, добывать всё труднее, да и почти некого, а кто и встретится, уже не по зубам.
«Нет, действительно, этот случайно встреченный одинокий охотник со своими щедрыми подношениями, для меня сейчас, как подарок судьбы. О собачатинке конечно я уже не заикаюсь, хотя у него и вторая попискивает, но кусочки мяса на лыжницах мне постоянно оставляет, добрый видать, это хорошо, глядишь, и до весны дотяну…» - Размышляя, волк трусил по своей, давно им набитой тропе.
Такого ужаса он не испытывал со времен своей молодости, когда зависший над ним вертолёт хлестал свинцовыми плетями в сантиметре от него. Наверное, стрелок, накануне полета перебрал лишку, оттого его руки ходуном и ходили, и…слава Богу. Но то, что сейчас ударило его по ноге, было в сто раз страшнее и больнее, потому что – неожиданно. Страх и ужас бросали его на двухметровую высоту, осколки клыков отлетали от каленой стали, но, невидимый в темноте трос не позволял ему глотнуть прежней свободы.
Выбившись из сил, он свернулся клубком и, скуля, стал осторожно лизать зажатую лапу. Полная луна, усмехаясь, равнодушно смотрела на его мучения, а мороз всё туже и туже стягивал его тело своими железными оковами. У него уже не осталось ни сил, ни желания бороться за свою жизнь. В очередной раз, лизнув зажатую в железных челюстях лапу, вдруг осознал, - он её не чувствует. Из последних сил волк поднял проклятый капкан и ударил его о лёд, и железный враг вместе с его отмороженной лапой отлетел далеко в снег.
Свобода!!! Как же она сладка, когда ты молод, здоров, полон сил и надежд. А сейчас? Уходить. Куда? Что его, калеку, ждёт посреди лютой зимы. Смерть… А этот, кому я поверил? Нет, если уж умирать, то только вместе. Так будет справедливо. За предательство надо платить. Да, я старый и немощный, но он ещё и не знает, что такое настоящий охотник. У меня, даже мертвого, хватит сил сомкнуть челюсти на его горле…
Неуклюже припадая на переднюю ногу, волк шел в ночи под хохочущей луною по лыжне врага к его теплому жилищу, на каждом кусту ощущая его, предателя, запах.
Из последних сил он доковылял до высокого снежного бугра, идеально подходящего для засады, спрыгнул в сторону, обошел сбоку, и притулился к его тёплому снежному боку.
Холод, голод, жизнь, смерть, всё это, теперь не имело ни какого значения. Месть, сладкая, как запах текущей волчицы, были единственным источником силы умирающего зверя.
- Что ж с тобою делать-то, а, Громик? У зимовья не оставишь, внутри – набедокуришь.
Думал Алексей, собирая рюкзак. Мороз ночью ослаб, потеплело, да и любопытно - отвадил он волчару или опять у него все путики пусты.
- Ладно, чертяка, будь по твоему, но только сзади и на верёвочке! Обрадовал, Алексей, щенка своим решением.
Привычно загнал в стволы картечь, бросил за плечи рюкзак, следом ружье, и маленькая компания под истошный крик ронжи отправилась на промысел.
Ничего не предвещало грядущей трагедии. Выглянувшее, всего на полчаса, декабрьское солнце сладко щурилось, осматривая таёжные дали. Где-то робко пискнула оттаявшая синица, ей ответила другая, и опять тишина, только шуршание лыж, но в воздухе была какая-то напряженность, по крайней мере, Алексей её чувствовал и понимал, что развязка близка, но даже и представить не мог насколько.
Они и отошли-то немного, чуть больше полукилометра, когда сзади истошно заголосил щенок, и он, с разворота,вскидывая ружье, уже был готов к выстрелу. Но скорее всего он и не успел его сделать, если бы передняя нога, на которую волк, в момент прыжка, перенёс всю тяжесть тела, в какой-то момент не подвернулась.Как подрубленный, он упал в ноги охотника, и Алексей, не раздумывая, в упор, машинально нажал спусковой крючок.
Где-то с воем улепетывал по лыжне щенок. После грохота выстрела в ушах звенела оглушительная тишина, а волк, затухающим взглядом, в упор смотрел в глаза Алексея. В какой-то миг из его глаз стекла слеза, потом вторая. И вдруг, неожиданно, даже для него самого, он протянул руку и положил её на голову старого волка. Из последних сил, зверь, приподнял её и… лизнул ладонь человека. После чего ткнулся мордой в снег и затих. Алексей медленно закрыл ему глаза и положил его израненную одноухую голову себе на колени. Так он и сидел, не в силах ни встать, ни уйти. Вкус его победы был настолько горек, что он, не зная сам почему, неожиданно заплакал. Взахлёб, как плачут дети. Есть слёзы счастья, есть – горя. А есть вот такие – слёзы очищения.
В эти минуты его жгуче мучил только один вопрос – почему зверь, умирая, лизнул ему ладонь, а не отхватил её по локоть? Было такое чувство, словно смерть он принял, как избавление. А может это действительно так? Или причина в чем-то другом? Может даже такой хищник как волк, дикий во всех отношения зверь, знает и понимает, что такое одиночество. Если да, то, что чувствует человек, брошенный и забытый на старости лет людьми и Богом?
А ведь действительно, сколько таких стариков у нас сегодня доживает свой век по всем русским деревням и сёлам?... Как-то сами собой мысли Алёши перескочили на своих родителей. А ты сам, часто-ли радовал их вниманием? А когда ты к отцу на могилку последний раз хаживал? А к маме? И что – у сестры живёт, за границей? Так горько и стыдно, Алексею ни когда ещё небыло.
Что-то не так и не то он делает. Да и живёт неправильно. Хоть ты всех соболей перелови, и всех лис в округе, охотой никогда богат не будешь. Это ещё отец говорил. Может так оно и есть? Может, в погоне за призрачным охотничьим счастьем я упускаю что-то важное? А подумать, так вроде и руки из нужного места растут, и с топором и с рубанком дружен. Неужели я себе работу в селе не найду?А звери, что? Пусть себе живут, волей дышат, пока есть силы здоровье и…молодость.
Он гладил на коленях остывающую голову зверя, смотрел на далёкую Манарагу и как-то внутренне перерождался.
Что казалось важным и необходимым ещё час назад, сейчас выглядело мелким и пустым. Есть у человек в жизни главное, и есть второстепенное. И главное – это все таки внимание к родителям, жене, забота о детях, о близких и дальних. Успеть за свою жизнь сделать добра столько, чтобы потом, когда наступит срок, и умирать было не стыдно. Ежедневно радоваться от общения с окружающим его миром и, что, наверное, самое-то главное – чтобы мир ему радовался.… И многое, многое другое, которое раньше он считал второстепенным, в одночасье стало самым главным в его жизни. И даже неяркое поздне-декабрьское солнце, словно поддерживая Алексея в его душевных рассуждениях, дружески подмигивало ему сквозь густые кедровые ресницы.
Выкопав яму под широкой юбкой старой ели, Алексей опустил в неё волка и, перемежая еловыми ветками, засыпал снегом. Постояв над могилой, он побрел в зимовье. За три последующих дня Алексей оббежал все свои путики, посдирал с жердочек капканы и утром четвертого дня, простившись с родным зимовьем, пошел, обходя полыньи и продухи, вниз по заснеженной реке Хулге домой, в далёкий Саранпауль.
Так они и скрылись за дальним поворотом. Впереди – Человек, без ружья, с тощим рюкзаком за плечом и березовой жердочкой в руках, а сзади, весело подпрыгивая и лая, за ним бежал щенок.