Прими меня!, прими как прежде!, и обласкай и обогрей!, в проношенной, сырой одежде я распрощался с волей всей. Там, где снега' совсем не тают, а лета срок всегда скупой, с приветствий люди лишь кивают и разговор почти немой. Стоять под Северным Сияньем и думать только о тебе!, и падать часто без сознанья, в морозной, брошенной среде. От стужи коченеют пальцы, пишу тебе карандашом, поддержат ссыльные страдальцы лишь рыбьим жиром с чесноком. Барак дырявленный ветрами согреть практически нельзя, кучнее сядем с чуханами, в размен скупого общака. Конвойный заперев ворота не поспешит их проверять, не опасаясь вдруг, что кто-то!, захочет в бездне убежать. Здесь нет пути обратно в волю!, нет кроме снега, ничего!, не жалуюсь, а только вою!!!, в глубокой яме видно дно! У печки греемся посменно, собак поближе разместив, обрывком сны попеременно, из дома, в Берингов пролив. Как не хватает мне тех писем, с частицей дома и души!, где расцвели наверно вишни, шумят и кроны у ольхи. Мы приспособились к работе, мы приспособились к нужде, не думая уже о плоти, частенько молимся в душе. Поверь!, ничто уже не сломит, хоть бесполезен рабский труд!, лишь мысль одна меня тревожит; что дома нас, давно не ждут...
Тебя одну люблю все годы!, тебя одну боготворю!, пройдут, затянутся невзгоды!, я обязательно приду!