Наш хозяин – конь педальный –
объявил корпоратив,
предварительно медальки
вместо премии вручив.
Жадным! стал коняга,
да оно понятно:
старый мерин не тайком
строит загородный дом –
формы необъятной.
Жизнь без премии – внатяжку,
но, однако, Новый год,
и душе нужна оттяжка,
чтоб не чай и бутерброд,
а кусочек мяса
и немножко пляса.
Всем составом коллектив
поддержал корпоратив,
сдав по тыще в кассу.
И в назначенное время
мы пришли на хоровод –
всё стахановское племя,
что пахало целый год
на конягин домик.
Фрезеровщик Толик,
бросив взгляд на сытый стол,
замер, словно ледокол –
в ледяной неволе.
Сельдь под шубой и мимоза,
тонким ломтиком лосось:
здесь поэзия – не проза,
не обглоданная кость –
есть, чем поживиться,
под ирландский виски.
Не пришёл бы я сюда,
ужин был бы как всегда –
бич-пюре с сосиской.
По местам расселись чинно,
глаз кося на закусон:
рядом с дамами – мужчины,
в середине – гегемон,
то есть, старый мерин.
Взглядом стол измерив,
предложил он всем налить:
год ушедший проводить –
самое, мол, время.
Мол, работали на славу,
у конторы есть доход,
и на этих самых лаврах
провожаем старый год…
Конь подня`л ручонку –
чокнулись мы звонко,
и, как водится у нас,
по второй налили враз –
тяпнули вдогонку.
Тут на сцену вышла дива
в голосисьном кимоно –
не видал такого дива
ни в реале, ни в кино:
груди, как арбузы,
вылезли на пузо
и скакали вместе с ней
в перекрестиях огней –
и смешно, и грустно.
Ели, пили, танцевали
и водили хоровод.
Я тайком глядел на Галю –
на подтянутый живот,
на изгибы тела…
В общем, мне хотелось –
быть, как можно, ближе к ней,
но не мог я – хоть убей! –
потерялась смелость.
Галя шибко мне по нраву –
симпатична, молода.
Я мужик, конечно, справный,
но мешается беда:
больно уж я робкий –
подойти неловко.
Чтобы женщин обольщать,
надо сладко верещать –
тут нужна сноровка.
Ни бельмеса я в вопросах,
как баланс любви свести.
По натуре – не философ,
а сухой экономист:
с логикой не в ссоре,
и считаю споро.
Например, в конягин дом
вложен третий миллион –
из казны конторы.
…Виски лился шумной речкой,
съеден сочный эскалоп.
Опьяневший Вася Сечкин
напрямую ляпнул – в лоб! –
на конягу зыря:
ты, мол, деньги! тыришь,
взялся премий нас лишать –
раскудрит твою и в мать! –
чё глазёнки мылишь?
Старый мерин, выпив лишку
и утратив адекват,
завернул для нас кукишку,
обмакнув её в салат:
вот, мол, вам, ребята –
хрен! а не зарплата.
Я контору создавал,
чтобы сделать капитал –
и грести лопатой.
Это вы – на хлебе с квасом,
я, мол, жить так – не хочу,
и не спрашиваю вас я:
сколько надо – столь плачу!..
Васю мы уняли,
сник и конь педальный…
На эстраде гитарист
вытворял какой-то твист –
в стоптанных сандалях.
Объявили белый танец,
кто-то тронул за плечо.
Оглянулся – сжёг румянец,
сердце прыгнуло мячом:
Галя! приглашала
в гимн «Лесоповала».
Я, как лебедь на пруду,
в руки взяв свою звезду,
закружил по залу.
После танца, скрывшись в холле,
говорили о любви,
и что силы нет уж боле
прожигать бесцветно дни.
На скамейке си`дя,
не боясь обидеть,
я, прижавшись поплотней,
щупал трусики на ней –
и мечтал увидеть.
Больше мы не расставались,
словно, брак наш объявив –
где попало обнимались
в знак божественной любви.
Старый мерин с Васей,
позабыв мордасти,
как крутые кореша`,
пили лишь на брудершафт –
вот такие страсти.
Поздно ночью наше племя
расходилось по домам.
Замечательное! время
подарил коняга нам:
несмотря на пьянку –
удалась гулянка!
Целовал я Галю всласть,
и мечта моя сбылась –
дома, спозаранку…