Есть в таинстве рождения стиха
алхимия высокого порядка.
Казалось бы - короткая строка,
а льдинка в сердце тает без остатка.
И тот дурак, полвека на печи
дремавший в самочувствии варёном,
уныние поэмой излечив,
спешит проснуться одухотворённым.
Пускай внизу поэтов тьмою тьма
чьи опусы не стоят и бумаги,
на маковке парнасского холма
издревле удивительные маги.
Вещуньи, чародеи, колдуны,
за золото или забавы ради,
свои мистификации и сны
записывают в пухлые тетради.
Потом из ничего, из пустоты,
из звука, превратившегося в эхо,
рождаются бумажные цветы.
И лёд течёт, и публике потеха.
А я - неугомонный Франкенштейн,
чей слог тяжёл и обороты мелки.
И всюду изгоняются взашей
мои неблагородные поделки.
Гляжу на них и хочется рыдать.
И бросить жаль, и на люди неловко.
А впрочем, намечается опять
какая-то невкусная концовка.