Устрицы
Оскалившейся скорлупы осколки на тарелках.
Оскальзываясь, тёк язык, случайный эстуарий,
А нёбо, словно небосклон, лучилось звездным светом.
Пока я пробовал на вкус солёные Плеяды,
Едва заметно Орион ступнёй воды коснулся.
Еще — пульсируя, уже — отринуты стихией,
Они в постельках ледяных покоятся недвижно.
Двустворчатых моллюсков сонм — осколков мириады.
Их Казанова-океан, отчаянно флиртуя,
Высокомерно разметал и выпотрошил тельца.
Друзьям выплачивая дань, мы жертвуем свободой.
Сквозил цветами известняк, манило побережье...
Какой причудливый узор сплетает наша память:
Тугие стебли тростника, глотающие солнце
Да глиняные черепки от дружеской пирушки...
Взлохмачены верховья Альп и сеном, и снегами,
И римляне с большим трудом в Рим доставляют устриц.
Я видел этот влажный всхлип мольбой раскрытых створок.
Корзины, множество корзин, забитых до отказа
Моллюсками, изысканным отребьем океана.
И с гневом понял, что во мне поколебалась вера
В логичность сущего, и в то, что суть синонимична
Стихии, импульсивных строф и собственно свободы.
... Я смачно постигаю день, его пленяюсь вкусом,
И все, пригодное в стихи, глаголом поверяю.
Музыка
Рябина — эльф с пунцовыми устами.
Тропинками очерчено пространство влажной глади,
Где стрелы камыша лениво стерегут
Ольшаника сырое редколесье.
Уже настроен камертон кувшинок,
Как воплощённый слух, застыл бессмертник,
И запевает птица невыносимо близко
Под музыку, что создана сейчас.
Триптих
1
После убийства
Тут вот они и были, словно впечатались в память,
Словно с их смертью время на миг повернуло вспять.
Двое юных мужчин на склоне холма, с винтовками...
Мучительно искушенье не посвящённых в страсть!..
Какие слова сумеют в молчание спрятать горе?
Как примириться с утратой части себя, и знать,
Что ливень вымоет солнце, ветер скалы осушит?..
Кровь есть вода есть черви. Надгробный камень. Базальт.
Я окунаюсь в бесполое подлинное одиночество,
Что протянулось от Брендона, уткнулось в Дунсерверик.
И зренье сосредотачивается на уцелевших цветочках,
Глазастеньких орхидеях, тоскующих и чужих.
Я вижу каменный домик неподалёку от пирса.
Комнату обнажает свет в широком окне.
Сердцу тесно в гортани!.. А вы подходите к лодкам —
До них ровно двадцать ярдов — желая купить макрель.
И наступает сегодня. В наш домик девушка входит
С корзиной, полной картошки, светлой, ещё молодой;
Три кочана капусты, зелёных и сочных; морковка
С ботвой — испачкана чёрной, слишком свежей землёй.
2
Сивилла
Язык не слушался — шарниры рта шатались.
Я робко вопрошал: «Что с нами станет?»
И — словно сон сомнамбулы прервался
внезапной вспышкой яростного утра,
иль – выстрел оцарапал черепицу —
её слова бесстрастные звучали:
«Безвременье граничит с катастрофой.
И ящеры восстали муравьями.
В раскаянии, различи их голос.
Расслышь глиссандо листьев. Сок древесный
к тебе взывает. Лопнувшие почки —
как кулачки младенцев. Грязной магме
Легко носить сияющих личинок,
живых и ярких... Люди — о деньгах
и о погоде думают и судят.
Их будущее — нефтяная люлька.
Тщеславие — ее надежный шест».
Безмолвие смущает эхолоты.
А мы упрямо прижимаем ухо
к земле, пока оно не различает
надежду сквозь дурное предсказанье.
Наш остров неутешным полон шумом.
3
Подле океана
На Девениш я слушал скрип бекаса
И сам смотритель излагал мне повесть
Истории монастыря, чьи своды
Слегка крошились, словно влажный хлеб.
А на Боа влекущий зрячий камень
Мерцал между могил двуличьем лживым,
Молчал в ответ на мой вопрос безмолвный.
Проклятье. Дождевой воды бокал.
С холодной каменной плиты Хорс Айленд
Я небо наблюдал. Вулкан дымился.
Летал военный вертолёт патрульный.
За ним хвостом тянулся хриплый треск.
Постукивая, ровное жужжанье
Переполняло хрупкое пространство.
И все во мне взалкало очищенья.
Я был готов пожертвовать собой
И вслух молиться подле океана.
Как долго мы ползём, чтобы подняться.
Дрожащие, мы жаждем обновленья.
Наш выбор осеняет вертолёт.