Петру Николаевичу Краснову
и другим Белым генералам,
казнённым по приговору сталинского суда
в январе 1947 года
Не облегчить уже словами
Горечь плена и боль вины,
Но душой я навеки с вами
В западне мировой войны.
И покуда позор проклятья
Нависает зловещей тлёй,
Вместе с вами готов стоять я,
Как у пропасти, под петлёй.
Вы от ужаса не рыдали,
На помосте не гнули плеч.
Будто эхо, из дальней дали
Ныне слышится ваша речь:
«Видно, так суждено от Бога
В душном мареве рвать сердца,
Если гибельная дорога
Нами пройдена до конца.
Если комьями к изголовью
Время сыплет тяжёлый грунт.
За ошибки мы платим кровью,
Смерть встречаем, застыв во фрунт.
И, уйдя из тюремной клети,
Дрожь сминаем в сухой горсти.
Только Господу мы в ответе
За земные свои пути».
________________
* Иллюстрация – портрет генерала от кавалерии П.Н.Краснова
работы художницы Галины Недовизий (Париж).
Я не берусь ни осуждать, ни оправдывать сотрудничество
его с немцами в годы Второй мировой, – в этом случае
Бог ему судья. Но, не смотря ни на что, для меня
Пётр Николаевич Краснов был и остаётся любимым русским
писателем, а его роман "От Двуглавого Орла к красному
знамени" – самым пронзительным и глубоким произведением
о судьбе России в ХХ веке.
Фрагмент моего интервью с петербуржцем, историком, автором многих книг и замечательных песен Борисом Александровичем Алмазовым "Мы были ближе к дореволюционной культуре ровно на полвека":
– Сейчас всё чаще публикуются произведения генерала Краснова – известного литератора, полководца, Донского атамана, казненного в 1947 году за борьбу против советской власти и сотрудничество с военным руководством фашистской Германии. Как Вы к нему относитесь?
– Пётр Николаевич Краснов – одна из самых трагических фигур XX века. Самых трагических! Это необыкновенно талантливый и очень интересный писатель, выдающийся государственный деятель. Он, на мой взгляд, нёс в себе трагедию гуманитарного человека, который всю жизнь занимался тем, чем ему заниматься не следовало: ему бы книги писать и – всё! А он ведь при этом был и полководцем, и политиком. Вообще, это – личность, сотканная из совершенно несшиваемых кусков. Но в любом случае, он был прекрасный человек, абсолютно искренний в каждом своем проявлении. И он не предавал родину, потому что Советскому Союзу никогда не служил, а воевал с советской властью. И когда его вешали, он кричал: «Мои предки служили России!». И он служил России. Но для него трагически ясно стало в 1920–е годы, что казаки всё–таки другие, всё–таки русские, но другие…
– Что Вы имеете в виду?
– Казаки – субэтнос русского народа, у нас двойное самосознание. Поэтому, когда казака спрашивают: «Ты казак?», он говорит: – Да. – Но ты же русский? – Русский. – Так ты русский или казак? – Я казак, русский…
У меня есть теория, что настоящий этнический казак, это русский через увеличительное стекло. То есть – у казаков все свойства русского человека присутствуют с другим, более высоким, градусом и во многом порой доведены до абсурда. Кроме того, для казаков понятие «русский» никогда не означало этническую принадлежность, а только религиозную. Казаки считали себя русскими в том смысле, что русские – это православные: если ты крещёный, ты – русский. Вот мы русские–то по вере.
– Есть такое суждение о казаках, что это – воры, бандиты, и пока их царские генералы в руках держали, всё было в порядке, а как вожжи отпустили, так началось…
– Это имперская точка зрения. Но, к примеру, Донское казачье войско в составе Империи являлось, по сути, отдельной колонией, которая всегда хотела быть, как минимум, признанной, всегда стремилась к автономии. И не случайно поэтому русские офицеры, прибывая в 1918 году на Дон и думая найти там верные государству войска, обнаруживали вдруг совсем другую страну, где их не обижали, но считали иностранцами, а воевали казаки за Казачий Присуд – Дон, Донскую республику.
– Кого из писателей России можно считать национальным писателем казачества?
– Безусловно, Фёдора Дмитриевича Крюкова. В начале XX века в русскую литературу вошли почти одновременно три писателя–казака: Крюков, Краснов и Попов, более известный под псевдонимом Серафимович. Причём, если Краснов родился и рос в Петербурге, и был, так сказать, мальчиком из пансиона, то Попов и Крюков – природные станичники, плоть от плоти станицы. Да, вышли они из глухой провинции, но с другой стороны – жили они в своем народе и знали его, и могли что–то сказать о казачестве. А потом, есть ведь история, как «Тихий Дон» стал «Тихим Доном» Шолохова… Шолохов в 1921 году принёс рукопись Серафимовичу, и Серафимович–то роман узнал, он его читал. Он сказал, что это надо любой ценой осовременить и донести до людей…
– Как Вы думаете, настанет всё же время, когда подлинный автор «Тихого Дона» будет установлен и признан на государственном уровне?
– Я могу даже сказать, когда это произойдёт. Когда будет найдена рукопись «Тихого Дона», – подлинная! Сколько бы рукописей Шолохова ни нашли, меня это ни в чём не убедит, а вот когда найдётся рукопись Крюкова, хотя бы несколько страниц, то всё встанет на свои места. И она жива, она есть, она существует. Вы меня застрелите, я никогда не признаю, что мальчик с двумя классами образования, не занимавшийся никогда ни в какой библиотеке, может в таких подробностях описывать события, в которых не участвовал, и про которые в то время на Дону помалкивали! Да, рукописи, возможно, и горят, но формуляры–то – нет: ни в одной библиотеке Шолохов записан не был. На Дону же тогда само слово «казак» было запрещено. Шолохов вырос при другом жизненном раскладе. А потом, когда открываешь рассказы Крюкова, и читаешь там: «Хорунжий Мелехов пришел в Гремячий Лог, где его ждала жена Аксинья…», то поневоле начинаешь задумываться…
С моей, писательской, точки зрения, «Тихий Дон» – это черновик, это роман не прописанный, не законченный, там концы с концами не сходятся, некоторые линии вообще оборваны. Это роман, который был в работе. Почему Шолохов его всё время рвался переписывать? – а потому, что там то и дело вылезало такое…
– У Крюкова большое литературное наследие?
– Он был соредактором журнала «Русское богатство», крупнейшего литературного журнала того времени. Представляете уровень? А вторым редактором был Короленко, они работали вместе. Причем, ещё Короленко отмечал, что Крюков страшно «писучий» автор. Им написано очень много, примерно пятнадцать томов. Всё это до сих пор не переиздано. Крюков был писатель, «изъятый» из библиотек. Не запрещённый, а изъятый. Почему? Видимо, были причины…
____________________________
Полный текст этого интервью можно прочитать в моём "Литературном дневнике"
http://www.stihi.ru/diary/cornett/2014-12-03
Или здесь: http://www.donskoi.org/982
на сайте Донского монастыря.